Сквозь тайгу к океану - Михаил Викторович Чуркин

Отдых в деревне

Выставив охранение, Аргунцев разрешил бойцам отдохнуть после тяжелых переходов. Ребята попарились в банях и наконец могли уснуть в теплых избах. Молодая казачка тоже натопила баньку, и Арсений вместе с Евсеичем и Тимохой от души попарились и сидели в чистой избе за самоваром и распивали чаи. Сначала молодайка нажарила полную сковороду свеженины и отварила чугунок картошки. На стол подала квашеную капустку с накрошенным луком и сдобренную постным маслом, соленые огурчики и грибки. Выставила также «гусак» самогона, и сама, принарядившись, села подле мужиков. Всеми своими действиями она всячески выказывала свое расположение к Арсению и даже пригласила в гости товарку из соседнего двора, чтобы не было скучно Тимохе. Выпили по стопке, второй, и, раскрасневшись от самогона и печного тепла, все стали оттаивать душой. Завязался оживленный разговор. Евсеич председательствовал за столом и начал вести степенные беседы о хозяйстве местной жизни и видах на урожай.

Меж тем хозяйка, которую звали Анастасия, старалась расположить к себе молодого партизана. Она то прикасалась к его плечу рукой, то гладила его по спине ладошкой, – словом, давала понять, что не прочь полюбезничать с пареньком.

Арсению было неловко под насмешливыми взглядами Евсеича и Тимохи. Он краснел, но пытался держать форс, похохатывал, хлопал хозяйку по коленке, чему она была весьма довольна.

Когда крепко выпили и попили чайку, наступило время песен. Первой начала хозяйка. Она томно закатила глаза, прислонила свое плечо к плечу Арсения и завела:

Хазбулат удалой,

Бедна сакля твоя,

Золотою казной

Я осыплю тебя.

Мужчины дружно подхватили. Слышно было, как над деревней полились и зазвучали песни. Где-то заиграла гармошка. Так уж устроены русские люди, что после сытной еды и питья душа просит излияния всего наболевшего, а что как не песня лечит душу. Где-то пели про славное море – священный Байкал, в следующем дворе под взрывы хохота и топот каблуков голосили перченые частушки.

Так уж случилось, что это селение было образовано как казачья станица, но затем появились переселенцы из Центральной России и Украины. Непаханой земли было предостаточно, знай трудись – не ленись. Покосы и выпасы обширные, а потому скотина тучная, молока вволю. Жили дружно, ходили на охоты, ловили рыбу. О голоде и помещичьем гнете крестьяне давно позабыли, а казаки о нем и не ведали. Да вот напасть с этой революцией да интервенцией. Всю жизнь селян поставила с ног на голову. Разделила тружеников на два враждебных лагеря. Кто-то ушел воевать за белых, другие партизанили и были то ли разбойниками, то ли за красных. Муженек Анастасии, амурский казак, служил где-то под Благовещенском, но туда уже подходили отряды красных. Тося все никак не могла дождаться своего «рыжего куяна» (куян – «заяц» по-татарски). Писем он не писал, а лишь однажды передал весточку с сослуживцем, приехавшим в соседнюю станицу после ранения. Муженек Таисии был человек скандальный, но отходчивый, любил баб, порой гулял на сторону, да вот беда, за два года со дня свадьбы они с женой детей так и не нажили. Говорила ему теща: «Порастратишься, потом спохватишься, да поздно будет». Вот и не знает теперь бабонька, дождется ли своего мужика. Все это Арсений узнал из разговоров после рюмочки да за чаем. А затем он с удовольствием пел русские и украинские народные песни, душевные слова которых порой даже наворачивали слезу. На два часа Сене пришлось сходить в караул, где он хорошенько промерз, сидя на крыше сараюшки и осматривая окрестности деревни. Когда он вернулся, уже начало смеркаться. Тепло русской печи окутало его с ног до головы. Для сугреву он выпил лишь одну граненую стопку самогона, закусил щепотью квашеной капусты и был счастлив безмерно.

Смеркалось. Гости все чаще зевали, и хозяйка стала укладывать их спать. После тяжелого перехода, сытной пищи и парной баньки люди хотели лишь одного – отоспаться вволю. Лишь самые молодые бойцы не желали угомониться и куролесили с девчатами возле околицы, кидаясь снежками и катаясь на санках с горы.

Хата была просторная. Срубленная из толстых кедровых бревен на лиственном основании и крытая волнистым железом, она имела большую горницу, к которой примыкала спаленка, кухню с русской печью и палатями. Просторные сени были соединены переходом с баней, так что можно было, не проходя по двору, зайти в жилое помещение. Люди строились со старанием и на века.

Анастасия хотела постелить гостям в горнице, но Евсеич и Тимка, хитро переглянувшись, заявили, что хотят ночевать поближе к печи. Евсеич взобрался на печь погреть косточки, а Тимоху определил на палати. Арсения, как тот не отнекивался, она уложила на широченную лавку в горницу, а сама, притворив дверь, улеглась в спаленке.

Тимоха, поворочавшись немного и услышав раздающиеся на улице звуки гармошки, оделся и вышел наружу. В доме воцарилась тишина, нарушаемая только раздающимся с кухни похрапыванием Евсеича. Арсений вроде бы и хотел спать, но каждая мышца в его теле была напряжена, поскольку вся его натура чувствовала, что рядом не спит, зовет и манит его к себе женщина, нежная и страстно желанная. Он пытался отогнать эти мысли. Вспоминал об Ирине, их внезапной пылкой любви.

«Что же ты, – корил себя Сеня, – вроде бы хотел создать семью, зажить как человек, а не перекати-поле».

Однако мысли об Ирине только усилили желание обладать женщиной. Он крепился изо всех сил, чтобы не подняться и не пойти в спальню к Тосе, когда дверь без скрипа отворилась и женщина в белой ночной рубахе и распущенными волосами неслышной легкой походкой стремительно подошла к нему и без стеснения засунула руку под его рубаху.

– Ну что же ты, глупенький, – раздался горячий шепот, – я жду, жду. Пойдем, пойдем сладенький. – Она требовательно повлекла его в спальню и прикрыла дверь. Он, сжимая в объятиях сильное, гибкое тело, рухнул на устланную пуховыми перинами жаркую постель. Вся накопленная за месяцы боев и потерь тревога, ярость и тоска были с благодарностью поглощены женской любовью и лаской.

В делах любви Таисия оказалась женщиной искушенной и пылкой. Ее сдавленные стоны побуждали мужчину еще яростней любить и ласкать ее упругое трепещущее тело. Откинувшись на подушки для роздыха, Арсений мысленно удивлялся тому, что эта крестьянка так искушена в обращении с мужчиной. Житель города, он и понятия не имел,