Не открывая лица - Николай Далекий

— Ох и кашу он заварил, братцы. Горячую! Он заварил, а мне расхлебывать… Ага! При таком печальном положении не очень-то будут разбираться, кто прав, кто виноват. Им что — одним Тарасом больше, одним меньше — им все равно. Теперь тут мараковать надо, как отсюда выбраться, а то пропадешь ни за цапову душу. Да! Как булька на воде, и следа не останется…

11. ДЛЯ УСТРАШЕНИЯ

Как только у леса послышалась стрельба, улицы Ракитного мигом опустели. Крестьяне попрятались в свои хаты. Однако весть о случившемся быстро облетела все село. Женщины, набиравшие у скирды солому, своими глазами видели, как разыгрался бой на опушке и как затем Сокуренко с солдатами и полицейскими выносили трупы убитых на дорогу. Жители центральной улицы подсмотрели в окна и в щели приоткрытых дверей, как Чирва, погоняя потных лошадей, вез на санях к школе начальника полиции и какого-то паренька без шапки, с разбитым в кровь лицом.

Затем полицаи забегали по хатам и, мобилизовав несколько стариков, подростков, женщин, приказали им вырыть на кладбище четыре могилы.

Когда могилы были готовы, на кладбище приехал верхом на коне полицай Чирва.

Конь, завидя черные кучи земли на снегу, запрял ушами, захрапел, рванулся в сторону. Чирва спешился, привязал поводья к стволу вишенки и мрачно осмотрел ямы.

— Ровнее не могли? Работнички, трясця вашей маме.

— Это мы подправим… — бодро сказал низенький, сухонький дед Илько, одетый в старые, подшитые войлоком валенки и коричневую свиту. — Все произведем, как следует — Хитрый дед просительно заглянул в сердитое лицо полицая. — У вас, господин Чирва, табачку на цыгарку не найдется?

Полицай оторвал от пачки листок коричневой папиросной бумажки и высыпал на ладонь деду щепотку табаку.

— Вот это дело хорошее, — заулыбался дед Илько, скручивая цыгарку, и крикнул строго на стоящих невдалеке людей. — А ну, кто тут помоложе, лезьте в ямы, сделайте все, как следует, чтобы не яма, а зеркало было.

Один из подростков полез в яму.

— Не надо! — приказал, хмурясь, Чирва. — Сойдет и так. Копайте еще две могилы.

— Это для кого же? — Дедок, часто мигая маленькими выцветшими глазами, уставился на полицая.

— Не твое дело. Может, я тут с тобой митинги буду устраивать? Сказано — копайте.

— Я к тому, господин Чирва, — вывернулся бойкий дед, — какого размера могила… Бывает человек длинного росту.

Чирва смерил деда взглядом, нехотя усмехнулся.

— Копай на свой рост, не ошибешься. Твою чумарку хоронить будем…

Дед еще сильней замигал глазами и вдруг понял, на что намекает полицай.

— Не может того быть!

— Кто думал! — сердито вздохнул Чирва. — Случилось… Ты-то, старый хрыч, вижу, радуешься.

Дед, точно не расслышав последних слов полицая, снял шапку и набожно перекрестил седую голову.

— Царствие небесное! Хороший, душевный человек был. Вот так — живешь, живешь и не знаешь, когда тебя господь-бог к себе позовет…

Едва Чирва отъехал, дед Илько, не тая ехидной усмешки, сказал окружившим его односельчанам:

— Так что, видать по всему, для самого ихнего начальника могила заказана. Кто ожидал? А? Видно, не пошла ему на пользу моя чумарочка, сиротский подарок… Ох, грехи наши, грехи… Надо будет сходить. А как же! Пойду, погляжу, что там такое приключилось. Вы тут копайте ровнее…

И, захватив свою суковатую, обтертую до блеска палку “грушку”, дед бодро зашагал в село.

Чумарку подарил деду один из его многочисленных внуков — Ваня. Ваня рано осиротел и воспитывался у дедушки. Задолго до войны Ваня, окончив институт, поехал на зимовку, куда-то на Новую Землю. Вернулся он при больших деньгах и преподнес дедушке смушковую шапку, чумарку и сапоги. В “сиротский” подарок дед Илько наряжался редко и очень берег чумарку.

Сокуренко был чуть пониже деда Илька. Из всех вещей, награбленных полицейскими у населения, он никак не мог подобрать на свой рост верхнего одеяния. Тут начальник полиции пронюхал о существовании “сиротского подарка” и, к величайшему горю деда Илька, “реквизировал” чумарку, шапку, сапоги. С тех пор не проходило ни одного дня, чтобы дед Илько не пожелал Сокуренко короткой жизни и собачьей смерти. И, видно, попала “богу в ухо” эта дедова молитва.

На улице дед Илько нагнал Марию Бойченко, приходившуюся ему дальней родственницей. Мария тянула за собой маленькие сани.

— Куда, сваха, собралась?

— За соломой хочу съездить…

— Слышала?

— Краем уха… Может, вы больше знаете?

— Сокуренко — готов. Уже могила заказана. Вот не доберу, кто шестой. Ты скажи на милость, двое молодых хлопцев шестерых уложили!

Дед со страхом и восхищением качнул головой.

— А вы видели этих хлопцев? — спросила Мария.

— Одного. Того, что на машине привезли.

— Какой он?

— Да хлопчисько лет четырнадцати. Ну, глянешь на него и очам своим не поверишь — дытына мала.

Женщина не стала больше расспрашивать. Она шла рядом с дедом, опустив голову.

Когда Мария узнала от соседки, что гитлеровцы и полицаи задержали в лесу двух молодых хлопцев, она сразу же вспомнила ночного гостя, передавшего ей привет от мужа. Мария поняла, что одним из задержанных был, несомненно, тот, кто побывал у нее в хате и назвался “Сынком” Несколько часов Марию лихорадило от страха. Ей казалось, что полицаи уже все выведали у хлопца и идут, чтобы арестовать ее. Она представила себе, как будут ее допрашивать в школе, бить и истязать. Как бы ни отпиралась она — не поможет. Хлопец знает, где запрятаны документы Феди, полицейские откопают их. Все равно она будет молчать. Она не скажет ни слова. Ее замучат насмерть. А что же будет с детьми? Как же Федя доверился такому хлопцу и послал его на ее погибель?

Но когда Мария начала перебирать в памяти каждое слово, сказанное Сынком, тревога быстро исчезла. Какая твердость, сила и настороженность звучали в его голосе! Ведь в минуты, которые пробыл он в хате, он думал больше не о своей, а о ее судьбе. “Что бы ни случилось, помните: у вас никто не был, вы никого не видели”. Что бы ни случилось, он приказал ей молчать. Он-то знал, что случиться может всякое… Он ушел в ночную метель, в морозную тьму, ничего не страшась, ко всему готовый. Сунул руку за пазуху, где лежало что-то твердое, и — ушел… Такие не выдают.

Мария устыдилась своих страхов. Она почувствовала себя виноватой перед незнакомым, но дорогим ей хлопцем, попавшим в руки полицаев и гитлеровцев. Что скажет она о Сынке, если снова кто-либо придет от Феди? Погиб. Как погиб? Да разве сможет она спокойно сидеть в хате, когда его там мучат, пытают?