Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

К счастью, мы встретили беженца, переправлявшегося в Хэнчжу. Он сказал нам, что, независимо от того, какую переправу ты выбрал, гражданский ты или служащий, строго запрещено пропускать людей без разрешения на переправу, если только это не «особый» человек. Поэтому люди переправляются как могут, используя все средства — либо мольбы, либо собственные силы. Последнее подразумевало, что люди, положив рубашку на голову, переправляются вплавь.

— Как бы строго нас ни проверяли, если сравнить с тем, как мы переходили тридцать восьмую параллель, это просто пустяки. Люди на юге мягкие. Они не жадные, добрые, соблюдают закон. Посмотрим. Нет худа без добра, — сказал он напоследок и попрощался.

Честно говоря, было неясно, похвала это была или осуждение, но в любом случае мы получили от него важную информацию. С этого времени мы перестали вести себя как беженцы, вернувшиеся из Кэсона, теперь мы стали беженцами, вернувшимися в Сеул с юга. Все складывалось так, как мы того хотели. И место подходило как нельзя лучше. Впервые за долгое время мы почувствовали уверенность. К счастью, до этого времени нас ни разу не допрашивали, но теперь, на подходе к столице, нам пришлось часто проходить проверки. Мы не боялись, наверное, от того, что нам не нужно было стараться избегать их. Каждый раз, когда нас останавливали, достаточно было показать удостоверение жителя города, и нам даже не приходилось говорить, что мы возвращаемся после эвакуации. С нами и так обращались как с беженцами с юга.

Когда нам встречался военный, который, окидывая нас сочувственным взглядом, говорил, что мы, мол, намаялись, и даже отдавал честь, рядом с ним обязательно был полицейский, который говорил, что хочет знать, где мы перешли реку Ханган. Мы как есть, не говоря лишних слов, рассказывали о том, как перешли реку через переправу Хэнчжу. Реку Ханган нельзя было переходить без разрешения. К счастью, никто не пытался нас остановить, ведь теперь мы наконец были теми, кем хотели быть. «Интересно, — думала я, — чувствовали ли себя лучше освобожденные рабы?» Мы легко шагали домой, воздух свободы был так сладок.

Вдалеке показались корпуса женского университета Ихва. Внушительные здания, выстроенные из камня, выглядели безлюдно и больше походили на окруженные разноцветными облаками замки из древних легенд. Ён Э, Ян Сик, Дон Сун, Чон Нан, Ми Ён… Когда я стала по одной вспоминать одноклассниц, поступивших весной прошлого года в университет Ихва, я невольно пошла быстрее. По сравнению с девушками, учащимися в Сеульском университете, они были одеты чуть лучше. Мне не верилось, что с тех пор, как мы поступили в университет, прошел почти год. Как могло в течение одного года произойти столько событий? От однокурсниц из женской гимназии не было никаких новостей, я всегда думала о них, но это были не те мысли, что занимают молодых девушек: насколько они похорошели, были ли счастливы в любви? Я думала о том, погибли они или живы, справили ли родительский хвангаб[36]? Сама я была сломлена житейским опытом, обрушившимся на меня как лавина. В отличие от рыбака, получившего угощение в подводном дворце морского дракона и вышедшего оттуда живым и довольным[37], я была смятении.

Цветник во дворе Дома культуры в районе Ахёндон и без хозяйской заботы особенно пышно расцветал весной. Зная, что цветы растут сезон за сезоном даже без людей, я по-новому ощущала тяжелую боль. Иногда на меня накатывала неясная грусть, на душе становилось тоскливо, но вряд ли можно было утверждать, что причины на то не было. Когда мы вошли в Сеул, не было сомнений, что в течение дня мы доберемся до микрорайона Донамдон, но мы боялись, что можем не встретиться с семьей. Что я только не загадывала, чтобы победить страх. К примеру: если мы будем проходить мимо зарослей буйно цветущей кэнари[38], растянувшихся вдоль дороги, и я найду цветок с пятью лепестками, в доме все спокойно, если же нет — ничего страшного не произошло. Даже решив, что, вероятнее всего, не увижу цветок с пятью лепестками, я была в смятении оттого, что вместо четырех лепестков мне мерещились пять. Торопливо шагая вдоль кустов, я вспомнила, что найти четырехлистный клевер было трудно, а цветы кэнари с пятью лепестками встречались часто. Мне стало стыдно, словно я сама попалась на свою же хитрость.

За забором какого-то дома пышно расцвело большое дерево, между цветками не было видно ни листика. Я снова и снова, оборачиваясь, смотрела на него, размышляя, не расцвело ли оно чуть позже оттого, что дом был пуст. Это была магнолия. Я всегда думала, что она цветет редкими цветами, но это дерево было необычным. С давних пор в деревне, в которой теперь почти не осталось признаков жизни, это большое дерево не просто загораживало часть дома, оно распускало вокруг себя что-то зловещее, словно туман, и вызывало в редких жителях деревни страх. Чистые белоснежные цветы не были связаны с той зловещей энергией, но такой печальный белый цвет я видела впервые. Он был похож на белый цвет, какой бывает у лепестков, и в то же время похож на абсолют белого цвета. Уходя на север, через превратившуюся в руины деревню и глядя на начавшие набухать бутоны магнолии, я хотела крикнуть: «Сумасшедшая!» Теперь я боялась, что сама схожу с ума. Я быстро прошла мимо того дома, словно избегая чего-то зловещего. В памяти, вызывая неясное чувство тревоги, стал всплывать еще один белый предмет. Мне показалось, будто страх хочет добраться до моих чувств, давно покрытых твердым панцирем.

В конце концов я поняла, что магнолии были точно такого же цвета, как одеяние молодой вдовы. Когда я на короткое время испытала радость, словно разгадав головоломку, и подумала про себя: «Что это еще за зловещие и безрассудные мысли?» — то почувствовала, будто в одном из уголков сердца упал кусок льда, а все тело покрылось гусиной кожей. Мысль, полностью овладевшая мной, вызывала мрачное настроение, поэтому, упрекая себя, я говорила: «Сумасшедшая. Ты действительно сошла с ума». Разгадав загадку, я с новой силой стала бороться со страхом.

Плакучие ивы, растущие на берегу речки недалеко от полицейского участка сектора Сонбок района Донамдон, наклонив ветви, издалека похожие на копны волос девушек, тихо раскачивались на ветру. Наконец-то мы дошли до нашего района. Когда я прикинула расстояние, которое мы прошли за день, оказалось, что я впервые преодолела столь длинный путь. Но я почти не чувствовала усталости. Что касается еды, то у нас были только пэксольги[39], которыми поделились с нами беженцы из Кэсона, отправляясь в путь из Кёха. Они несколько дней тому назад приготовили их в сиру. Кусочки теста размером с каштан несколько дней сушились на соломенном мате под весенним солнцем, они затвердели, словно кварц. Беженцы перед отправлением в путь раскладывая получившиеся хлебцы по мешкам, дали нам горсть пэксольги, сказав, что они помогут утолить голод. Но, как бы сильно ни разбухали в животе пэксольги, с нами была всего лишь горсточка хлебцев. Мы с олькхе взяли пэксольги и, разделив пополам, положили в карманы. Благодаря оставшимся еще хлебцам мы почти не беспокоились о пище, и это придавало нам силы.

Вряд ли в нашем доме кто-то поселился — тишина, царившая в районе, была глубокой и непривычной. Для человека, который впервые искал бы наш дом, легким ориентиром служила двухэтажная баня «Синантхан», стоявшая целой и невредимой за полицейским участком Сонбок. Если обойти баню, то позади нее можно было увидеть наш дом.

Наконец-то мы вернулись. Олькхе сказала, что самое первое, что ей хочется сделать, когда мы доберемся до дома, — искупаться. Я с радостью согласилась, сама грезя о теплой ванне. Мы еще долго болтали о том, что нам хочется сделать в первую очередь.

Что ждет нас в переулке, находящемся за баней «Синантхан»? Мы никак не могли предугадать, чем закончится наше длинное утомительное путешествие, и эта неопределенность вызывала сожаление, обиду и легкий страх, от которого чуть сводило живот.

4