Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Если сказать, что в то время опорой нашей семьи из двенадцати человек были машинка «Зингер» и чжиге, это не будет преувеличением. Потеряй мы хоть один из столпов, исчезло бы равновесие и существование наше было бы под угрозой. Разумеется, доля тети, торговавшей овощами и зеленью, была немалой. Если мы могли вдоволь есть овощи, то только благодаря тете. Однако она никогда не хвасталась и всегда скромно говорила: «Заработок женщины издревле был небольшим». Почему тетя так говорила? Она ведь никогда не хитрила. Каждое утро она молча, словно занималась делом всей своей жизни, водрузив на голову кванчжури[52], выходила из дома. Она никогда не возвращалась с пустыми руками. Тогда на поле, что находилось в районе Туксом, было изобилие овощей и зелени, даже если захочешь вернуться ни с чем, сделать это было трудно. Как ни странно, тетя была самой счастливой в нашей семье. Я начинала думать, что на самом деле дядя забыл о плохих днях не из-за машинки «Зингер», а благодаря тете, которая сделала все, чтобы он не думал о трудностях, а нам помогла не чувствовать вины за то, что мы ничего не приносим в семью.

2

Дядя всегда уходил на работу поздно. В последние дни он выходил из дома без чжиге. На рынке «Донам» все знали его как Пак накама[53]. Возможно, если бы не чжиге, ему больше подходило обращение «Пак собан»[54], но, даже если бы его называли так, я была бы рада. Теперь к нам домой иногда приходили незнакомые люди. Они просили дядю достать нужный товар или, наоборот, продать, но были те, кто просто просил оценить, сколько стоит та или иная вещь. Дядя стал заниматься этим постоянно.

Но однажды пришли люди, выглядевшие иначе, чем торговцы или продавцы краденого. У них был другой взгляд. Незнакомцев было двое, один из них был в обычном мужском костюме, другой — в военной форме. Они сказали: «Мы детективы полицейского участка Сонбок из оперативного отдела» — и добавили, что пришли к дяде, но, когда он вышел к ним, сразу его не арестовали, а увели в пустую мунганбан[55]. Все члены семьи побледнели. Мы все помнили, что младшего дядю казнили зимой прошлого года за то, что он готовил кашу для армии северян. Мне хотелось подслушать, о чем говорили в мунганбане, но один человек караулил у входа, сидя на краю деревянного пола террасы. Прошло довольно много времени, дядя вышел из комнаты и сказал, что они хотят поговорить со мной. С самого начала, когда они мельком осматривали нас, я заметила, что взгляд, который остановился на мне, был странным, видимо, меня запомнили.

Дядя сказал мне, чтобы я рассказала все как есть о том, что он делал, оставшись в Сеуле. Когда стало ясно, что меня вызывают не из-за того, что я работала в народном комитете Хёнчжондона, я поняла, что бояться мне нечего. Я сказала, что ничего не знаю, потому что вернулась из эвакуации на юг. Этот ответ уже был заранее обговорен между членами нашей семьи, мы много раз повторяли его, но, к сожалению, я ошибалась, когда думала, что дядя знает нашу легенду.

— Почему ты лжешь? Что, жить надоело?

Детектив, с силой ударив по краю письменного стола, крепко выругался и резко встал. Видимо, то, что я сказала, не совпало со словами дяди. Детектив арестовал нас и собрался отвести в полицейский участок. Их целью был дядя, а меня взяли, чтобы давить на него.

Кто-то донес на дядю. Детектив сказал, что в доносе была информация о том, как зимой дядя хвастался на рынке, что он ходил с армией северян. Доносчик утверждал, что в последние дни дядя так рыскал по рынку, что не было никаких сомнений: дядя, как и другие агенты севера, остался на юге и стал шпионом.

— Раз пришел донос, нашим долгом было проверить, — сказал детектив, но, видимо, с самого начала донос не вызывал у них ничего, кроме раздражения.

Моя глупая ложь все испортила, и мы стали подозреваемыми. Так я рассуждала после, а в тот момент мне было страшно, меня буквально трясло от страха, и земля уходила из-под ног. Я вспомнила, как погиб из-за доноса младший дядя. В этот раз донесли на старшего дядю, но в том, что нас арестовали, была лишь моя вина.

Кратчайший путь до участка лежал через переулок. Перед баней «Синантхан» мы повернули, прошли примерно двести метров вдоль речки Чхонбён и, перейдя просторный мост Янхве, попали в полицейский участок Сонбок. Всю дорогу я громко ругалась. Внезапно я почувствовала, что во мне что-то изменилось: чувство страха достигло своего апогея, и вдруг исчезло все, что его вызывало. Я подумала, что надо высказать все, что хочу, до того, как меня затащат в серое здание участка. Мне казалось, что стоит войти туда, как меня передадут в чьи-нибудь еще руки, и тогда я уже ничего не смогу сказать. Возможно, я так поступила, потому что прониклась доверием к тем, кто вел нас в участок. Даже появилось чувство, похожее на дружбу, объединявшее нас с этими людьми. Я решила высказать все, что было на душе, но не умолять их отпустить нас.

— Да, у нас красная семья. Мой младший дядя тоже проходил как красный и в конце концов был казнен. И я не хочу жить в стране, где правительство, пустившись в бега, бросило людей на произвол армии противника, а вернувшись обратно, посчитало приготовление каши для армии северян преступлением и казнило за это человека. Хотите убить меня? Убейте! Дядя осмелился поить армию северян сочжу, конечно, он должен умереть! Запах водки, исходивший от девочки, которая умерла, опьянев от барды, до сих пор не улетучился из-под земли. Такой уж у нас несчастный род. Талантливых людей из него убивали, арестовывали здесь и там или уводили в плен. В итоге что осталось сейчас в Сеуле от нашего рода, кроме «пустых орехов»? И чего вы еще хотите, что снова просеиваете нас через это сито? Такие «пустые орехи», как мы, надо сжечь и все!

Я кричала с пеной у рта, пока мы шли в участок. Слова, которые я хотела сказать, рвались из груди, но я слишком торопилась, голос стал садиться, потемнело в глазах, голова начала кружиться. Среди всего, что я наговорила, фраза о том, что мне не хотелось жить в этой стране, не была ложью. Слезы хлынули из глаз, было так больно, словно сердце резали на мелкие куски. Как только мы перешли мост Янхве, детективы начали о чем-то перешептываться, затем только один из них вошел в полицейский участок, а тот, кто вел допрос, повел нас обратно через мост. Дойдя до нашего дома, он отпустил дядю и, схватив меня за руку, собрался идти в другое место. Дядя был против. Он сказал, что, если его отпускают, пусть отпустят и меня, а если меня куда-то ведут, пусть уводят и его.

— Не волнуйтесь, я не причиню ей вреда, — сказал детектив.

Он говорил мягко и солидно, что вызывало доверие. Местом, куда он меня привел, было здание молодежной организации «Силы обороны Родины», находившееся недалеко от дома. Остановившись перед дверью, я сказала детективу, что лучше уж пусть он отведет меня в полицейский участок, чем передаст этим людям. Стоило мне только представить, что меня будут таскать по различным молодежным организациям, провозгласившим себя антикоммунистическими после освобождения Сеула от армии северян 28 сентября 1950 года, как меня затрясло от страха.

— Передать? Кому передать? Я хотел устроить тебя на работу…

При словах «устроить на работу» я насторожилась. Это место не было похоже на то, где давали зарплату. Детектив представил меня начальнику отдела по общим вопросам и сказал, что у меня есть диплом об образовании. Добавив, что у меня немного резкий характер, он попросил его попытаться сработаться со мной и сразу ушел. Я поняла, что ему поручили нормальную девушку на свободную должность. Впрочем, возможно, дело было не в девушке, им просто был нужен кто-то для работы. Судя по поведению начальника, он, беря в расчет мое образование, считал, что жалко использовать меня на подхвате. Кроме того, мне сразу стало ясно, что зарплату тут не дают…

— Конечно, как вы уже поняли, здесь никто не получает зарплату, потому что все пришли после смены власти. Есть только начальники отделов, сотрудников пока нет, поэтому рабочих рук не хватает. Для девушки здесь не совсем подходящая работа. А вы знаете, как составлять официальные документы? — Он говорил бессвязно, задавая вопросы один за другим.