Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

— Вот, возьмите масло и напоите малыша до того как он уснет. Оно не сможет тут же вылечить кашель, как западное лекарство, но кашель станет мягче. Малыш не может говорить, но у него сильно болит горло. Ему, наверное, кажется, что оно разрывается на части. Цы-цы-цы, не в то время родился… — поцокала языком маним, протягивая масло олькхе.

Нельзя сказать, что маним была радушной, но надо признать, она умела сострадать. Однако то, что она ела отдельно в главном доме, а нам сказала, чтобы мы ели в домике возле ворот вместе со старухой, задевало наше самолюбие. Спали мы тоже там. В холодном полу, покрытом толстой промасленной бумагой, то тут, то там зияли дыры. Маним не сказала нам, что мы можем перед сном протопить печь. Впрочем, если сравнить с тем, как мы, найдя заброшенный дом, сами искали себе еду, можно было сказать, что здесь нас встретили по-царски.

Начиная с того момента, как заболел малыш, олькхе, кажется, стала необходима помощь другого человека. Надо сказать, что до сих пор я не замечала за ней такой «зависимости». Эффективность действия орехового масла проявлялась не сразу, даже ночью племянник Хёни все время кашлял, а температура не снижалась. «Стало лучше?» — «Нет, как огонь». Мы с олькхе обменивались такими словами в полусне, но я не могла вырваться из дремы, полностью лишившись сил. Олькхе всю ночь не отходила от малыша. На утро у нее был крайне изможденный вид. Ей было стыдно, но она решилась пойти к маним. Войдя в главный дом, она почтительно поздоровалась с хозяйкой и, справившись о ее самочувствии, протянула ей Хёни. Честно говоря, мне казалось, что маним недолюбливает детей.

— Благодаря вашей заботе кашель стал намного слабее, но я не знаю, что делать, у него горит тело. Я боюсь, что он заболеет пневмонией.

Маним вынуждена была потрогать лоб малыша и поставила диагноз, сухо сказав:

— Это простуда.

Диагноз она поставила с каменным лицом врача, имевшего за плечами долгие годы практики. Мы выжидающе смотрели на нее снизу вверх, пытаясь определить по ничего не выражавшему лицу маним, верны ли наши опасения.

Не то чтобы мы ей не верили, просто единственное, что нам оставалось сделать ради Хёни, — прибегнуть к помощи маним. Она достала еще два ореха и аккуратно вынула из перекрученного пакета, сделанного из ханчжи[34], щепотку чего-то, похожего на красный порошок. Судя по тому, как тряслась над ним величавая и непроницаемая маним, было ясно, что ей жаль лекарства. Но это придавало порошку мистическую силу. Мы наблюдали за приготовлениями с пересохшими от волнения ртами.

— Это ёнса — корейский ртутный медицинский препарат. Он очень ценный. Попробуй напоить малыша, растворив порошок в воде.

Когда олькхе взяла лекарство и стала вливать его в рот Хёни, маним решила помочь. Одной рукой она крепко сдавила его щеки, заставив его открыть рот, другой — зажала нос. Когда задыхавшийся малыш начал плакать, широко раскрыв рот, олькхе глубоко засунула в горло чайную ложку, чтобы не пролилось ни капли. Малыш легко проглотил лекарство. Я уже видела, как взрослые в деревне поили так новорожденных малышей, чтобы они не выплевывали горькое лекарство. Способ не казался мне жестоким, так что я была благодарна маним. Олькхе выглядела так, словно не знала, куда себя деть. На лице ее читалось что-то вроде благоговения: такая благородная женщина коснулась тела такого низкого по происхождению малыша! Впрочем, учитывая наше положение, это было почти правдой.

— Конвульсий у него не будет, — холодно сказала маним, вновь надев маску равнодушия.

Нам хотелось узнать, что значили ее слова. Кризис миновал? Он больше не повторится? Мы никак не решались спросить, смущаясь, словно робкие деревенские жители, пришедшие в большую больницу.

Маним дала нам много орехового масла, так что мы смогли постоянно поить им малыша. Температура, спавшая сразу после приема ёнсы, больше не поднималась. Что касается кашля, то он прекратился не сразу, но благодаря ореховому маслу стал намного мягче и почти пропал, по крайней мере, от него больше не разрывалось сердце.

Вскоре, когда кашель Хёни стал таким же, как при обычной простуде, мы начали внимательнее поглядывать на маним. Кроме того, мы должны были быть осторожны и с народным комитетом. Впрочем, эти люди не были похожи на тех, кто мог причинить нам вред. Они не могли не догадываться, что приближается день, когда власть вновь изменится.

Несмотря на то что меня задевало наше унизительное положение и беспокоил народный комитет, размещенный в комнате для гостей, мне почему-то страстно хотелось переждать грядущий кризис под защитой такого человека, как маним. Мне нравилась не только она, но и ее служанка. Мне было страшно даже подумать, что было бы, если бы мы не нашли их. Конечно, линия фронта могла переместиться, и мы даже не узнали бы, что оказались в другой стране, но ни один закон не запрещал нам ходить по земле Кореи. Я слышала, что в деревне многие люди погибли оттого, что не смогли определиться, какую сторону они выбирают. Для меня же было очевидно, что, несмотря ни на что, лучшим местом, где можно было пережить смену режима, был Сеул. Человеку, находящемуся на чужбине, не понимающему, что происходит в верхних эшелонах власти и в умах окружавших его людей, требовалась опора. Так что мы с олькхе решили обсудить все с маним.

— Бабушка, вы дали нам драгоценное лекарство, Хёни теперь перестал кашлять. А мы, в благодарность за вашу доброту, ежедневно сокращаем ваши запасы еды. Где еще можно встретить такое бесстыдство? Можно с сегодняшнего дня мы будем вносить свою долю еды или же будем питаться отдельно? — спросила сестра с необыкновенным почтением.

— Если не хотите тратить мои запасы, для чего вы ночуете под моей крышей? Ведь есть много пустых домов.

Ее ответ был простым и ясным, но мы не сразу поняли его смысл. С одной стороны, это было предложение покинуть ее дом, с другой — разрешение остаться и питаться одним жидким супом. Но если подумать хорошенько, она ушла, оставив нас в растерянности, видимо, она хотела прогнать нас или побудить уйти самим. Ближе к вечеру было слышно, как она, войдя в комнату для гостей к людям из народного комитета, громко ругала их. До нас доносились даже такие слова:

— Да для таких, как вы, не то что хорошей еды, даже объедков жалко!

Совершенно не понимая, в чем дело, не вставая с постели я спросила у старухи, имеет ли право маним так обращаться с теми людьми. Честно говоря, я впервые спросила о маним, хотя на самом деле мне о многом хотелось узнать. Я усмиряла свое любопытство, боясь, как бы не подумали, что я шпионю за хозяйкой через ее прислугу.

— Мда, что могут означать те слова? Лишь то, что они снова вернутся в горы. Если они снова вернутся туда, этот проклятый мир снова изменится.

— Значит, эти люди раньше жили в горах, а потом спустились в деревню?

— Не все из них жили в горах. Среди них, наверное, есть люди, которые скрывались до этого в домах у знакомых. А что?

— Бабушка, если они жили в горах, значит, они партизаны. Если она в этом не уверена, может быть, она зря их ругает?

— Не знаю, но вряд ли они партизаны. Что касается того дома, то в нем все связаны родственными узами, и, видимо, летом все ходили работать на фирму, которая была за красных. Здесь тоже есть несколько человек, которые работали на ту фирму. Когда вернулась национальная армия, многих из них схватила полиция. Некоторых спасла маним — спрятала на горе, что сзади дома, и подкармливала. Я сама много раз выполняла ее поручения, все в селе знали об этом, но молчали. Беглецы жили, прячась от приезжих, а что до местных жителей, так тут все живут как одна семья.

— Но почему тогда она так ругается на них? Почему она кричит?

— Кого бояться старухе-тигру из Курончжэ? Кто может запретить говорить ей то, что она хочет?

Старуха назвала село Курончжэ. Я подумала, что она, возможно, ошиблась и назвала его так вместо Курымчжэ, поэтому попросила ее повторить. Она снова сказала «Курончжэ». Маним, по ее словам, была самой старшей в клане Ю, а жители большинства сел и деревень вокруг были объединены кровными узами. К тому же у нее только прямых потомков было больше тридцати человек, она была главой семейства с самым большим состоянием. Из-за своей физической силы в близлежащих селах и деревнях она была известна как «старуха-тигр из Курончжэ». В конце рассказа старая служанка сказала, что, к сожалению, дела наследников маним оставляли желать лучшего, а состояние не было таким уж большим.