Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

Компьютерное кресло осталось прежним образчиком эргономичной мебели со множеством роликов и рычагов, позволяющих отрегулировать абсолютно все и не мучиться болями в спине. Мать нашла его на гаражной распродаже за десять долларов. Но компьютер поменяли, и вместо громоздкого системного блока на столе стоит изящный маленький «MacBook Pro». С заставки на экране на меня смотрит волк, и в его желтых глазах столько мудрости, что какое-то время я не могу отвести взгляд. Я по очереди открываю картотечные ящики и в одном нахожу кипу конвертов. На некоторых стоит пометка «ПРОСРОЧЕНО». Меня словно тянет магнитом, и я принимаюсь их сортировать. В ящике справа я нахожу чековую книжку, ручку, марки. По размеру пачки конвертов можно подумать, что счета не оплачивались с моего отъезда.

Честно говоря, я бы не удивился.

Я уже успел забыть, что привело меня в кабинет. Вместо этого я начинаю автоматически просматривать почту и выписывать чеки, подделывая подпись отца. Каждый раз, когда я открываю конверт, сердце на миг замирает, потому что ожидаю увидеть бланк шестилетней давности. Тот счет, от которого я лишился дара речи. Которым хотелось размахивать перед лицом отца, и пусть бы он попробовал солгать мне еще раз.

Но в этой стопке я не нахожу ничего подобного. Счета за коммунальные услуги, превышение лимита на кредитных картах и предупреждения от коллекторских агентств. После счета за телефон, электричество и квитанции за доставку масла мне приходится остановиться, потому что баланс чековой книжки уходит в отрицательные цифры.

Куда, черт побери, подевались деньги?!

Если бы мне предложили угадать, я бы поставил на Редмонд. У отца сейчас на содержании пять вольеров, пять отдельных стай. И дочь в придачу. Покачав головой, я открываю верхний ящик и укладываю обратно неоплаченные счета. Это не моя проблема. Я не бухгалтер отца. Я ему вообще больше никто.

Заталкивая конверты в слишком маленькое для них пространство, я замечаю пожелтевший листок, замятый в полозке ящика. Засунув руку внутрь, я пытаюсь его вытащить. Уголок отрывается, но мне все же удается вытянуть лист и разгладить его на столе рядом с ноутбуком…

Мне снова пятнадцать.

Вечером перед отъездом отца мы с Карой прятались.

Весь день в доме раздавались крики. Кричала мать, затем орал отец, потом мать разрыдалась.

– Если ты уедешь, можешь не возвращаться! – выкрикнула она.

– Ты же не всерьез, – ответил отец.

Кара посмотрела на меня. Она жевала свою косичку, и та выпала изо рта мокрой, как кисточка для рисования.

– Она же не всерьез? – спросила Кара.

Единственное, что я знал о любви, – она всегда безответная. Левон Якобс, мальчик с кожей цвета горячего шоколада, сидевший передо мной на алгебре, знал статистику всех игроков «Бостон брюинз». Он заговорил со мной только однажды, когда ему понадобился карандаш. К тому же, как и всем остальным мальчикам в моем классе, ему нравились девочки. Мать любила отца, но он думал только о своих глупых волках. Отец любил волков, но даже он признавал, что они не любят его в ответ и не стоит приписывать человеческие чувства диким животным.

– Это безумие! – закричала мать. – Люк, семейные люди так себя не ведут! Взрослые люди так себя не ведут!

– Ты так говоришь, словно я нарочно стараюсь задеть тебя, – ответил отец. – Это наука, Джорджи. И это моя жизнь.

– Именно, – ответила мать. – Твоя жизнь.

Кара прижалась ко мне спиной. Она была настолько худой, что я чувствовал выступы ее позвонков.

– Я не хочу, чтобы он умирал, – прошептала сестра.

Отец собирался жить в лесу без палатки, еды и какой-либо защиты, кроме брезентового комбинезона. Он планировал следить за естественным коридором миграции волков в Канаде и влиться в стаю, как уже проделывал с живущими в неволе группами. Если получится, он станет первым человеком, изучившим жизнь дикой стаи.

Конечно, если он останется в живых, чтобы рассказать о своих открытиях.

Голос отца смягчился и стал похож на войлок:

– Джорджи, не будь такой. В мою последнюю ночь дома.

Ответом ему послужила тишина.

– Папа обещал мне, что вернется, – прошептала Кара. – Он сказал, что, когда подрасту, я смогу отправиться с ним.

– Ни в коем случае не говори этого маме.

Я больше не слышал голосов родителей. Может, они помирились. Похожие споры происходили в нашем доме все шесть месяцев с тех пор, как отец объявил, что собирается в Квебек. Я мечтал, чтобы он поскорее уехал, потому что тогда родители, по крайней мере, перестанут ругаться.

Мы услышали, как хлопнула дверь, и через несколько секунд в дверь моей спальни постучали. Я жестом показал сестре затаиться и открыл дверь. На пороге стоял отец.

– Эдвард, нам надо поговорить.

Я распахнул дверь, но он покачал головой и жестом позвал меня за собой. Я бросил быстрый взгляд на Кару, призывая не шуметь, и пошел за отцом в комнату, считавшуюся его кабинетом, хотя на самом деле там стояло несколько коробок, письменный стол и лежала куча писем, до просмотра которых ни у кого не доходили руки. Отец убрал со складного стула стопку книг, освободив мне место, порылся в ящике стола и вытащил два стакана и бутылку шотландского виски.

Какое доверие: я и так знал, что она там хранится. Я даже сделал из нее несколько глотков. Отец пил крайне редко, потому что волки чуяли алкоголь в крови, и он вряд ли заметил бы, что спиртного в бутылке убавляется. Не стоит забывать, что мне было пятнадцать, и я также знал, что в стопке старых журналов «Лайф» на чердаке лежат два «Плейбоя» за декабрь 1983-го и март 1987-го. Я много раз перечитывал их в надежде, что наконец-то почувствую проблеск вожделения при виде обнаженной девушки. Но предложения выпить от отца не ждал – по крайней мере, пока мне не исполнится двадцать один год.

Мы с отцом не смогли бы стать менее похожими друг на друга, даже если бы специально пытались. И дело не в том, что я гей, – я никогда не видел и не слышал, чтобы отец проявлял гомофобию. Просто он был современной версией американских первопроходцев – скала-человек, сплошь состоящий из мускулов и грубых инстинктов, – а я предпочитал читать Мелвилла и Готорна. Однажды на Рождество я написал ему в подарок эпическую поэму – я тогда переживал мильтоновскую стадию. Он охал и ахал, перелистывая рукописный текст, а позже я случайно услышал, как он спрашивает мать, что там имелось в виду. Я знаю, отец уважал мою тягу к знаниям; может, он даже видел в ней аналогию с