Белый вепрь - Мэриан Палмер

— А ну их всех к черту! Перестань дуться, дорогая.

Анна уперлась было, но затем, явно смягченная покаянным выражением, появившимся у него в глазах, с трудом подавила улыбку. Обняв ее за талию, Фрэнсис другой рукой разрезал грушу на четыре части. Вместе они быстро расправились с ней. Анна откинулась на плечо мужа.

— Вот так-то лучше, — довольно сказал он. — А теперь, если мы освободимся еще и от этого… — Он потянулся к целому сооружению у нее на голове (скорее всего это была шляпа в форме сердечка из какого-то жесткого, неподатливого материала, поверх всего спускалась кисейная вуаль). Подо всем этим прятались роскошные косы, которые так и засверкали медью на солнце. Фрэнсис взял Анну за подбородок, она поежилась и бросила взгляд через плечо, а он сжал пальцы.

— Перестань ерзать. Я хочу тебя поцеловать.

Наступило молчание. Через некоторое время Фрэнсис критически заметил:

— Не очень-то по душе мне это платье, мадам, оно какое-то удручающе скромное, знаете ли. Так что будет лучше, если мы…

Кожа ее отливала молочной белизной, лишь на щеках и шее были золотистые пятнышки. Они так много времени проводили на воздухе — осень выдалась на удивление теплой, — что прямо по линии выреза солнечные лучи провели на коже Анны четкую линию. Зеленые глаза ее, сейчас затененные дважды — собственными ресницами и его склоненной головой, — неожиданно пристрели голубоватый оттенок. Шорох барсука, донесшийся откуда-то снизу, так же грубо оборвал тишину, как если бы это был шаг человека: поспешно выпрямившись, Анна одернула платье. Фрэнсис насмешливо наблюдал за ней, но, видя ее смущенную улыбку, промолчал и только взял за руку. Уступая его ласке, она робко сказала:

— Хорошо бы, ты не воевал постоянно с Хамфри.

Поглаживая ее ладонь, Фрэнсис ответил с лукавой улыбкой:

— Да я и не воюю, тем более постоянно: ведь он же здесь не все время.

— Ну, спасибо хоть на этом, — буркнула она, и Фрэнсис виновато засмеялся.

— Ну что тут поделаешь, любовь моя, — даже ради тебя не могу вынести твоего кузена. Так что и впрямь тебе надо радоваться, что в последнее время он все больше в Оксфорде живет; иначе мы давно бы уже друг другу кости переломали. — Улыбка на ее лице сменилась выражением упрека. Опершись на локоть, Фрэнсис нервно ухватился за пучок пожухлых цветов, сухие стебли подались легко.

— Ну ладно, я попробую, дорогая. К тому же это самое меньшее, что я могу сделать для твоего дяди. Ведь он всегда старается быть ко мне справедливым, и я знаю, чего это ему стоит. — Снова завладев рукой Анны, Фрэнсис поднес ее к губам. — Знала бы ты только, какие мысли приходили мне в голову, когда я здесь появился. Я был уверен, что меня послали сюда, чтобы твои не стали на сторону Уорвика, когда он высадится в Англии. В душе я поклялся, что лорд Тэлбот пожалеет, что слышал имя Фрэнсиса Ловела.

— А я немного испугалась. — Снова на лице Анны появилось застенчивое выражение. — Ведь мы так давно не виделись, я даже не могла вообразить себе, каким ты стал, а Хамфри сказал… — Она в смущении остановилась, но тут же поспешно закончила: — Я ведь так долго здесь жила, что он сделался мне как брат. Даже когда меня привезли из Равенсворта, чтобы выдать замуж, отец потом, когда дядя попросил, разрешил мне вернуться назад.

Нежно обняв Анну, Фрэнсис поглаживал ее волосы.

— Дорогая, у тебя в Йоркшире несколько братьев, и Хамфри Тэлбота среди них нет. Ты что же, считаешь меня совсем безмозглым? Тебя ведь отправили в такую даль к доброй твоей тетушке не затем, чтобы обучать искусству вышивки. Может, лорду Тэлботу это было более или менее все равно, но мадам твоя тетушка явно лелеяла какие-то надежды, во всяком случае, до тех пор, пока граф Уорвик не поведал твоему отцу, что планы изменились. Так что же удивительного в том, что кузену Хамфри не терпится, чтобы меня сгноили в Тайберне{66}? — Если это и была шутка, то только наполовину.

— Дурачок, — нежно проговорила Анна и поцеловала его.

Прижавшись к ней щекой, Фрэнсис с удивлением и грустью подумал, что ничего-то Анна не понимает. Это и само по себе огорчительно, но еще хуже то, что Хамфри Тэлбот — и это он знал точно — все понимает слишком хорошо. Это стало ясно с первых дней жизни под крышей лорда Тэлбота. Сын его оказался буквально вездесущим: вот он прислуживает отцу за столом, вот встречает гостей, вот нежится в верхних покоях, предаваясь с маленькой кузиной воспоминаниям о детстве, когда они были рядом, — воспоминаниям, в которых чужаку места нет. Но это было в самом начале, до того как граф Уорвик перевез своего кузена через Ла-Манш и на троне вновь утвердился Ланкастер. Тогда они еще более или менее ладили. Тэлботы не были в дружбе с Ричардом Невилом, но Генри Ланкастер был их кумиром, их богом.

Анна и Фрэнсис снова надолго замолчали, но молчание теперь было каким-то другим. И хоть по-прежнему он обнимал ее, Анна, даже и не видя, знала, как упрямо сжаты у него губы и какая в глазах застыла тоска. Она лежала тесно прижавшись к нему, как в постели, но он ушел далеко, и туда она за ним следовать никак не хотела. Острое чувство обиды перемешивалось с чувством жалости и сострадания.

— Фрэнсис, — прошептала она, поглаживая его по щеке.

Он опустил глаза и, встретившись с нею взглядом, словно бы встряхнулся.

— Я люблю тебя, родная. Наверное, придет день, когда милорду Уорвику угодно будет вспомнить обо мне, и тогда… — Анна вздрогнула, а Фрэнсис крепче прижал ее к себе. — Тогда мне, может, придется уехать, — едва слышно проговорил он, уткнувшись в ее волосы. — Снова став моим опекуном, граф, наверное, захочет, чтобы я всегда был у него под боком. Но я буду часто навещать тебя, даже если об этом придется просить его. Жить подолгу вдали от тебя — я этого просто не выдержу. А через пять лет — даже меньше — им придется вернуть мои земли, и я увезу тебя в Минстер-Ловел.

То, что Анна может ожидать этого дня не так нетерпеливо, как он, Фрэнсису в голову не приходило, и он с энтузиазмом продолжал:

— Ты когда-нибудь бывала в Оксфордшире? Вообще-то там не как здесь — в основном равнина, но там, где я живу, — холмы. До меня на этих землях жило двенадцать поколений баронов Ловелов. Я — тринадцатый.

— Плохая примета, — выпалила она, а Фрэнсис, проводя пальцами по ее бровям, рассмеялся. — Но ты — моя хорошая примета.

Повернувшись на спину, он положил голову ей на колени и смотрел на меняющее цвет небо.

— Там хорошее поместье, в Минстер-Ловеле. Дом новый, его построил дедушка для своей жены, она из Ротерфилдов. В доме есть тайник, скрытая комната, и мальчишкой я часто старался себе представить, кто там скрывался — а может, и умер? Когда-нибудь я покажу ее тебе. Замок в Ротерфилде нам достался как приданое бабушки — очень большой и старинный, на нем флюгер есть, формой лису напоминающий. Матери он нравился, она любила там жить. Но я родился в Минстер-Ловеле и, хотя не был там с тех самых пор, как привезли из Таутона отца, помню каждый кирпичик и каждую лесенку. — Он отломил прямо над головой нависавшую ивовую ветку и, рассеянно обрывая желтые листья, некоторое время молчал. — Эти земли принадлежат нашей семье еще с нормандских времен. Один из Ловелов взял сторону Матильды, когда против нее выступил Стивен Блуа{67}. Я, можно сказать, только из колыбели вышел, когда отец, который вообще-то редко заходил в детскую, рассказал мне эту историю и объяснил, что я должен из нее извлечь. Мои предки служили английским королям больше трехсот лет, и вот тебе пожалуйста — я здесь черт-те чем занимаюсь, а граф Уорвик наживается за счет моих земель и использует нажитое против законного своего властителя. — Ветка с треском разломилась. Отбросив ее в сторону, Фрэнсис перевернулся и уткнулся лицом в дерн.