Румия - Виктор Владимирович Муратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плановиком был отец у Сашки. Обыкновенным. Вечерами дома частенько работал. Писал что-то допоздна, на счетах клацал Сашка любил сидеть с отцом при свете настольной лампы. Все в доме спят, а они сидят, работают. Сашка роется в плетеной корзине под столом. Вытаскивает из нее измятые бумажки. Раскладывает их стопками и прячет в свою коробку. На бумажках непонятные извилистые линии, цифры. Сашка не разбирается в них, но это отцовская работа. А отца Сашка уважает крепко.
Так что же выходит, быть ему счетоводом или экономистом? Ведь такое Брятов доказывает.
Нашелся бы отец! Он-то уж не оставил бы Сашку в этом ремесле. Устроил бы в Нахимовское. А потом, года через два, приехал бы Сашка в Савелевский техникум.
У Свиридова от зависти глаза лопнут. А Сашка не станет важничать. Просто скажет Кольке: «Видишь, кто хочет, тот добьется».
Сашка открыл глаза. Серой и мрачной показалась ему спальня. Еще не спят ремесленники. Ворочаются. Каждый о чем-то думает. Каждый о своем. Игорь, наверное, улыбается под одеялом. Как же, норму сегодня перевыполнил. Мастер похвалил. Великое счастье! Сашка вспомнил слова Брятова: «И буду, потому что решил». А чего там киснуть. И я же решил моряком, значит, буду. Нечего, как флюгер: куда ветер, туда и нос свой поворачивать.
Сашка свернулся калачиком. Укрылся с головой, будто боялся, что кто-то может подслушать его мысли. А были они у Сашки приблизительно такие, как в тот далекий вечер, в техникуме, накануне побега.
Всю ночь Качанову снилось море. И Сашка один среди страшного рева и грохота на огромном плоту. Плот связан из тех самых лип, что плотным кольцом окружали здание техникума. Волны швыряют плот, словно щепку. Сашка плачет от страха, захлебывается соленой, как слезы, морской водой, ищет глазами берег. Но кругом только волны, громадные, в десятиэтажный дом, и белая пена круто скатывается на Сашку…
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
В мастерских изо дня в день шла все та же, по Сашкиному убеждению, тараканья работа.
Каждое утро Владимир Иванович чертил на классной доске, установленной в цехе, огромный болт, а в конце смены все с той же придирчивостью принимал от ребят малюсенькие, ничтожные болтики.
Удивлялся Сашка, с каким азартом работали Брятов и Сырбу. Как заводные машины, орудовали они ручками и маховиками, будто срослись с механизмами. Сашке казалось, если вдруг остановить станки, то и Брятов и Сырбу тоже остановятся, как по команде «замри».
А Сашка все больше возится около наждачного точила. Резец, что ли, у него то и дело крошится?
Нет, не резец затачивает Качанов. Поблескивает в его руках длинная металлическая пластинка. Сашка делает кортик. Настоящий, морской. И ручка будет разноцветная, наборная. Сашка уже запасся пуговицами, кусочками цветного плексигласа. К весне кортик будет готов.
Не очень торопился выполнять норму и Мишка Потапенко. Он не точил кортик. И ни к чему Мишке кортик. Он же не думает удирать во флот. Просто не умеет он торопиться.
— Как дела? — подошел к Мишке Владимир Иванович.
— Дела идут, контора пишет, — глухо ответил Потапенко.
Владимир Иванович взял готовый болт, измерил.
— Вы измеряли деталь?
— Змеряв. Та, мабуть, вона горяча була? Га?
— Га. Это не работа, Потапенко, а баловство. Вы же взрослый парень.
— И шо вы сердитесь, Владимир Иванович. — Мишка уставился на мастера удивленно. — Мабуть, я и сам болею, шо роблю, як черепаха, мабуть, у мэнэ сердце тэж болыть, ось дэ воно. — Мишка с размаху стукнул себя в грудь кулаком.
— Жаба у него там, Владимир Иванович, — вмешался Спирочкин, — верьте мне, жаба. С ним это часто случается. Как стукнет в голову, так скорее вязать надо. Вот сейчас на стенку полезет. Он же чокнутый, верьте мне.
— Ты, Помидор, замовкни, бо сам зараз на стенку полезешь.
Владимир Иванович ходил от станка к станку. За каждым из них работали совсем не похожие друг на друга ребята. «Все ли из них станут настоящими рабочими, все ли душой полюбят дело, без которого сам я не могу жить? Знал ты, майор, куда просился. Академия, завидное будущее. От всего отказался. Даже кое-кто решил, что устал майор Набокин, на легкое дело запросился. Верно, двадцать пять мальчишек — не батальон. А вот спокойнее ли с ними? Каждому из этих хлопцев война искалечила детство. У каждого сумбур в голове. А в жизнь-то этих мальчишек должен пустить ты, майор. И без сумбура, с ясной целью, с чистой головой. А сейчас, к примеру, что вот в этой голове? — думал Владимир Иванович, глядя на Сашку. — Чего это он, как мышонок, озирается?»
Сашка заметил мастера, быстро отошел от точила и торопливо спрятал в тумбу своего станка металлическую пластинку. Сам, искоса поглядывая на приближающегося мастера, спешил установить прут в патроне. На коробке скоростей поблескивало около десятка готовых болтов.
— И это все? — удивился Владимир Иванович. Взяв наугад несколько болтов, он тщательно их измерил и остался доволен.
— Работаете красиво, точно. Но почему так медленно?
— Главное — точность, а быстрота придет, — ответил Сашка.
— Надо сразу учиться работать и точно и быстро. Ну, да в вашей быстроте я не сомневаюсь.
— Мог бы — больше сделал, — попробовал обидеться Сашка.
— Не кривите душой, Качанов, — Владимир Иванович наклонился к тумбе. Предотвратить опасность было поздно. Пока Качанов придумывал объяснение, мастер достал из тумбы блестящую пластинку. Формой она уже ясно походила на кинжал.
— Ого! — подкинув пластинку, удивился Владимир Иванович. — Уж не к пиратам ли думаете податься? Пойдемте ко мне.
Сашка молча побрел за мастером. Конечно, ничего хорошего от разговора с Владимиром Ивановичем Качанов не ожидал. К тому же вон и Кольцов тут как тут. Тоже направляется в комнату мастера.
Многие ребята выключили станки, с любопытством смотрели на Сашку и спрашивали взглядами: «Что случилось?»
— Погорел наш Качанчик с чем-то, — проговорил Спирочкин. — Ну и мастерюга нам достался, сухарь ржаной.
И странно, никто не
