Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

— Что это за волкодавы у тебя?! — В квартире Мишка приободрился, расправил плечи, в голос подпустил раздраженно-обиженных ноток. Глупый, не может понять, что ей все равно. Не понарошку все равно, а взаправду.

Когда Тина пришла в сознание в больничной палате, первая ее мысль была о Мишке. Где он? Он же любит ее несмотря ни на что и обязательно придет, как только узнает, что с ней стряслось. Она еще и сама толком не знала, что стряслось. Чувствовала только, что очень больно дышать и поясница болит, и голова кружится. Те, кто ее избивал, даже не скрывали своих лиц. Не потому, что такие смелые, а потому, что пришли не припугнуть, а убить, отомстить за честь братана.

Тина запомнила их всех, но молчала перед следователем. Побывав однажды у самой грани, боялась, что кошмар повторится. И только Мишка мог ее защитить, остановить своих дружков-садистов. А он не пришел…

— Что тебе нужно?

Мишка вдруг замялся, спросил заискивающе:

— Может, чаем напоишь, Паутинка?

— Нету. — Ей не хотелось поить его чаем. Ей и видеть-то его не очень хотелось.

— Тогда хоть воды налей. — Мишка опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь.

Тина пожала плечами, направилась на кухню, он поплелся следом.

— У меня времени мало. — Она поставила на стол чашку с водой, сама отошла к окну. — Говори, зачем пришел?

— А ты изменилась, Паутинка. — Мишка рассматривал ее прищуренными глазами, нагло и бесцеремонно. Раньше она обязательно бы смутилась, но те времена прошли.

— Да, — Тина скрестила на груди руки, — раньше у меня не было сломано три ребра и не была отбита почка.

Мишка дернулся, как от удара, побледнел так, словно это он побывал в той переделке, заговорил, медленно подбирая слова:

— Я, собственно говоря, поэтому и пришел. Братаны волнуются…

— Что я сдам их милиции? — Тина нервно усмехнулась.

— А ты сдашь? — Он так и не притронулся к стакану с водой.

— Я думаю над этим, — сказала она зло.

— Они не виноваты, они просто…

— …Хотели меня проучить, — закончила она за него. — Они проучили, я надолго запомню их науку. Ты пришел их защищать?

— Они не виноваты! — упрямо повторил Мишка. — Паутинка, они же мои братаны!

— Братаны! — От этого ненавистного слова в душе всколыхнулась старая обида. — А что же ты не остановил своих братанов, когда они шли меня убивать?! Ты же знал!

По тому, как он напрягся, по виноватому взгляду стало ясно — Мишка знал.

— Ты сама виновата! Ты бросила меня, унизила! Они бы не поняли.

— Твои братаны? — уточнила Тина. — А тебе так важно, что они о тебе подумают?

— Они мои лучшие друзья.

— А я твоя девушка. Была. — Она как-то вдруг потеряла интерес к разговору. Если бы Мишка попросил прощения, пусть не за себя, пусть за тех уродов, она бы постаралась понять и простить. Но он не считал виноватыми ни себя, ни их. А как же любовь? Та, самая первая, хрупкая, как мартовский подснежник? И обещания беречь и защищать…

Дед оказался прав. Дед разбирался в людях намного лучше, чем Тина. А она… она выбрала не того друга.

— Уходи, нам больше не о чем разговаривать.

— Что мне им передать? — спросил он резко.

— Передай, что они скоты и подонки.

— Смелая, да?! — в Мишкиных глазах разгорался недобрый огонь. — А повторения не боишься? Думаешь, если под твоей дверью стоят эти волкодавы, то тебя уже и не достать?!

— Ты мне угрожаешь?

Как обидно! Первая любовь должна закончиться грустно или трагично, как в бабы-Любиных книжках, но никогда финал не должен быть таким мерзким.

— Просто предупреждаю. — Мишкин голос вдруг смягчился, стал даже ласковым: — Паутинка, я обещал им, что сумею тебя уломать. Если ты не перестанешь дурить, я ничего не смогу для тебя сделать.

— Уходи. — Тина устало потерла виски. — Уходи, пока я не позвала волкодавов…

— Ах ты… — Мишка шагнул ей навстречу. Наверное, он бы ее ударил, не испугался бы даже охранников, если бы в этот самый момент в кухню не ворвалась баба Люба.

— А ну, пошел вон, сучье отродье! Нечего мне девочку расстраивать! — взвизгнула она и перетянула Мишку кухонным полотенцем.

Тот взвыл от неожиданности, метнулся к двери, едва не врезался в одного из телохранителей.

— Все в порядке? — спросил охранник, переводя взгляд с подбоченившейся бабы Любы на Тину.

— Все нормально, соколик! — баба Люба кокетливо поправила выбившуюся из-под пестрой косынки седую прядь. — Я нашу Клементинку никому в обиду не дам.

— Да, все хорошо, — Тина вымученно улыбнулась, спрятала за спину дрожащие руки.

— Если хочешь, я этого сопляка…

— Не хочу! И вообще, шли бы вы все, мне к экзаменам готовиться надо…

Первый экзамен по химии Тина сдала на четверку. На медаль ей теперь не вытянуть, но, принимая во внимание, что из-за травмы она потеряла больше месяца, четверка — это тоже неплохой результат.

На экзамены она пошла одна. Не хватало еще, чтобы за ней всюду хвостом ходили два амбала. И так уже в школе шушукаются, а по району ползут слухи, один нелепее другого. Люди дяди Васи настаивать не стали. Да и что ее охранять среди бела дня? От школы до дома десять минут ходьбы, нечего бояться.

Вообще-то, Тина боялась, понимала, что Мишкины братаны ее в покое не оставят, поэтому и не выходила из дому по вечерам. А днем-то что?

Оказалось, что она ошибалась и вероломство этих отморозков недооценила. До дома оставалось уже совсем ничего, когда ей в ноги с громким ревом бросился конопатый малыш лет шести.

— Там… там, — малыш махнул рукой в сторону стройки, — плохие мальчики кошку хотят повесить, — он заревел еще громче, кулаками размазывая по грязной мордашке слезы.

Тина в нерешительности посмотрела на забор, огораживающий стройку.

— Они ее сейчас убью-у-у-ут! — взвыл малыш и повис на Тининой руке.

— Еще день, — сказала она сама себе и нырнула в пролом в заборе.

Мальчишка не соврал: откуда-то из глубины стройки доносился пронзительный кошачий вой. Тина ускорила шаг…

…Да, малыш не соврал: кошку, облезлую дворовую Мурку, действительно убивали. Только не «плохие мальчики», а Мишкины братаны. Их было четверо, тот же состав…

— А вот и наша недотрога, — Вадик Певцов, из-за огромной щербины между передними зубами прозванный Щербатым, лучший друг Мишки, радостно осклабился. — Допрыгалась, Паутинка!

Надо было бежать, уносить ноги с этой чертовой стройки, но Тина словно окаменела. «Еще день, — билась в голове одна-единственная мысль, — еще день…»

Щербатый обернулся к рыжему коротышке, держащему за хвост дико подвывающую и изворачивающуюся кошку: