Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

Был конец апреля, Тина вернулась домой глубокой ночью. Вернее, это по ее меркам половина одиннадцатого — глубокая ночь, а для большинства ее сверстников — детское время. Она бы вернулась раньше, но полчаса простояла с Мишкой в подъезде. Мишка не хотел ее отпускать, в перерывах между поцелуями тоже говорил про детское время. А еще про то, что они уже взрослые и встречаются чертовски долго, и вообще, ему уже мало одних только поцелуев. Нет, он ее не торопит и не заставляет, но, когда Тинка-паутинка решит, что им уже пора, он сделает так, чтобы она ни о чем не пожалела.

Она вырвалась из его жадных объятий только в половине одиннадцатого, голова шумела и кружилась от дерзких Мишкиных слов. Он ее не заставляет, но она ни о чем не пожалеет…

Дома ее ждал дед. Он сидел на кухне перед чашкой остывшего чая. Тина точно знала, что чай остыл, чашка не парила, а дед любил чай исключительно горячий, она однажды украдкой отхлебнула из его чашки и обожгла язык…

— Пришла? — Дед не смотрел в ее сторону.

— Пришла. — Остывший чай должен был ее насторожить, но Тина слишком погрузилась в свои мысли.

— Где ты была? — Чай остыл, а изо рта деда с каждым словом вырывались облачка пара. Или это ей только показалось?

— Гуляла. — Тина уже хотела уйти в свою комнату, когда голос деда ожег, точно плетью:

— С кем гуляла?

— Ни с кем. — Она не врала, она просто не собиралась впускать его в свою личную жизнь.

— Не лги мне, — дед говорил тихо, но от гнева, сконцентрированного в его голосе, казалось, вибрировали стены. — Тебя видели с этим ублюдком.

— Мишка не ублюдок! — Тина могла оставить незамеченными нападки на себя, но оскорблять любимого человека она не позволит никому, даже деду. Особенно деду!

— Он именно ублюдок! — Дед встал из-за стола, отошел к окну. — Не проходит и дня, чтобы его банда не сотворила в городе какое-нибудь непотребство.

— Он не такой, — Тине захотелось объяснить деду, что ее Мишка становится все лучше и что очень скоро наступит такой день, когда он наконец расстанется со своими братанами.

— Он якшается с выродками и дегенератами, — дед не хотел слушать.

— А еще он якшается со мной, — сказала Тина шепотом.

— Значит, ты такая же, как они.

Спорить дальше было бесполезно. Тина и не стала, просто ушла к себе. Всю ночь она не сомкнула глаз, слушала, как за стенкой ворочается и по-стариковски глухо кашляет дед. Уснула она только под утро, убаюканная мыслью, что это даже хорошо, что дед узнал про них с Мишкой. Пусть он не одобряет ее выбор, зато больше не придется прятаться…

Новый день начался необычно: Тину разбудил не трезвон будильника, а голос деда:

— Вставай! Собирайся!

Едва она открыла глаза, дед тут же вышел из комнаты, словно даже дышать одним с ней воздухом ему было невмоготу. Вылезать из теплой постели не хотелось, но Тина себя заставила. Уже умывшись и одевшись, девушка вспомнила, что сегодня воскресенье и в школу идти не нужно и спать можно было сколько душе угодно. Увы, у деда были свои планы на это славное воскресное утро.

— Готова?

Она молча кивнула в ответ.

— Тогда поехали.

— Куда?

Как водится, дед проигнорировал ее вопрос.

Они приехали в больницу, прошли по гулкому холлу, поднялись на третий этаж… в гинекологическое отделение. Их уже ждали: дородная дама с выбивающимися из-под белого колпака кокетливыми завитушками приветливо улыбнулась деду, окинула Тину внимательным взглядом.

— Вот, это моя… внучка, — сказал дед и нахмурился. — Анна Матвеевна, ты там сама… а я пока подожду в ординаторской.

— У вас внучка — настоящая красавица. — Тине на плечо легла мягкая ладонь. — Пойдем, дорогая, это не займет много времени…

— …Твой дед зря волновался, — сказала Анна Матвеевна, снимая стерильные перчатки. — Не злись на него, девочка, просто он за тебя очень переживает, а сейчас такое время, — она покачала головой, — на улицах полно подонков. Но ты молодец, не потеряла голову. Пойдем, я с радостью сообщу об этом твоему деду.

— Не трудитесь! Я сама ему сообщу! — впервые в жизни Тина разговаривала со взрослым человеком так грубо. Раньше в этом не было необходимости, раньше ее не окунали с головой в грязь, раньше ей не требовалось защищаться.

Анна Матвеевна ничего не сказала, лишь грустно улыбнулась. Тина этой улыбки не заметила, она уже бежала по гулкому коридору, прочь из этого мерзкого места.

И не успела — дверь ординаторской распахнулась.

— Ты куда? — Дед поймал ее за рукав.

— Пошел к черту! — больше она не станет ни перед кем отчитываться, теперь она точно сама по себе.

Дед дернулся как от пощечины, повторил, чеканя каждое слово:

— Я спрашиваю, куда ты собралась?

— А я отвечу! — Тина улыбнулась. — Я собралась на улицу. Туда, где порок и разврат. Туда, где стаями бродят ублюдки. И знаешь почему? — Кажется, впервые в жизни дед выглядел растерянным. — Потому что там нет тебя!

— Клементина!

— Ты знаешь, как меня зовут?! — она рассмеялась громко, истерично.

— Я твой дед… — Он выглядел жалко. Стоило однажды сказать ему правду, и от неприступного бастиона не осталось камня на камне.

— Дед?! — Тина перешла на шепот. — Ты мне никто! Слышишь?! Деды ведут себя не так. Вот, например, дед так презираемого тобою Мишки совсем другой. Мишка его любит и уважает и называет мировым мужиком. А знаешь почему? Потому что дед всегда с ним рядом: и помогает, и разговаривает, и вообще… — она перевела дух, — и каждый год он дарит Мишке подарки на день рождения, а на восемнадцатилетие обещает настоящий мотоцикл. Вот! А ты? Что ты сделал для меня хорошего?! — В глазах защипало, Тина потерла их кулаком, как в детстве, когда очень хотелось плакать, но молчаливое неодобрение деда не позволяло проронить ни слезинки. — До тринадцати лет я боялась своих дней рождения, потому что считала, что их обязательно нужно проводить на маминой могиле. Тебе интересно, что я думала тогда? Я думала, что лучше бы умерла я, а не она. Уверена, ты тоже так думал. — Она попятилась. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

— Клементина! — дед хотел что-то сказать, но она не стала слушать, выбежала на улицу.

Полдня Тина просто бродила по городу. Слез не было, они выгорели вместе с ее душой в тот самый момент, когда тетенька-гинеколог с неискренней улыбкой сказала: «Твой дед очень опасается за твое физическое и моральное здоровье. Давай-ка, милая, раздевайся, посмотрим, как далеко ты зашла». Еще утром, всего каких-то пару часов назад, Тина была чистой влюбленной девочкой, но после этих слов, прозвучавших как приговор, она вдруг окончательно поняла, как оправдать надежды деда. Все эти семнадцать лет он ждал, когда же она перестанет быть хорошей девочкой, когда оступится и станет наконец такой, какой он хочет ее видеть: распутной, грязной, неуправляемой. Она оступилась, и он теперь сможет ненавидеть ее с чистой совестью, без всяких оговорок и «если».