Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

На входе в отель они столкнулись с мадам Розой, которая, бросив быстрый взгляд на бутылку, что-то коротко сказала Тине.

— Что ей нужно? — проворчал Ян.

— Она говорит, что это плохой сорт виски, — Тина улыбнулась мадам Розе, — и что от него бывает очень тяжелое похмелье.

— Передай, что я благодарен за заботу.

Хозяйка выслушала Тину, покивала головой, снова что-то проговорила.

— А сейчас что не так?

— Все так. Она желает нам хорошо провести вечер.

Ян галантно поклонился мадам Розе, улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок, сказал:

— Можете не волноваться на этот счет, мне дорог каждый прожитый час. Вечер не пропадет бездарно.

Он не стал ждать, когда хозяйка ответит, а Тина переведет, направился вверх по лестнице.

В номере было тихо, только из распахнутой настежь балконной двери просачивались едва слышные звуки ночного города. Ян, не раздеваясь, рухнул на кровать, бутылку поставил на пол у изголовья. Тина прошмыгнула в ванную, откуда через минуту послышался звук льющейся воды.

Как невежливо! Оставила его одного, лишила своего общества. На кой черт, спрашивается, он взял с собой эту перелетную пташку?! Ян сделал большой глоток виски, закашлялся — мерзость! А все эта маленькая неблагодарная бродяжка. Он ведь дал ей достаточно денег, чтобы купить приличное виски, а она притащила это пойло. Наверняка специально, в отместку за то, что он лишил ее удовольствия пошататься по ночному Парижу. Женщины — вообще коварные существа, и эта ничем не лучше остальных. Ян опять потянулся за бутылкой. Следующий глоток уже не показался таким уж отвратительным — видать, уже привык. Человек ко всему привыкает, в любых условиях пытается выжить и приспособиться…

Бутылка опустела уже больше чем наполовину, а Тина все не выходила из ванной. Ян прислушался — кажется, вода больше не льется. Воображение, подстегнутое алкоголем, живо нарисовало чудесную картинку: ванна на львиных лапах, до краев наполненная горячей водой, а в ванне — Клементина, волосы мокрые, из пенной шапки соблазнительно выглядывают белые плечи и чуть-чуть грудь. Этого «чуть-чуть», намека на намек, Яну хватило, чтобы почувствовать себя живым. Мертвецы же ведь не мечтают о юных девах и не испытывают томления вполне определенного рода. Даже потенциальным мертвецам, заключившим со смертью пакт о ненападении, чужды подобные страсти, а ему вот, оказывается, еще не чужды. А Тина заперлась в ванной и не желает выходить. И плевать ей на то, что для него сейчас ценен каждый момент, особенно такой жизненный….

У нее есть еще пять минут. Ровно пять минут до полуночи. А когда часы пробьют двенадцать, карета превратится в тыкву, лошади в мышей, а он вышибет эту проклятую дверь.

Допитый залпом виски придал Яну сил и решительности, но не терпения. Он не стал ждать полуночи, встал с кровати, постучался в запертую дверь ванной. Ему никто не ответил.

— Эй, открой! — сказал он решительно. Решительность всегда действовала на женщин безотказно.

Увы, девочка-пташка оказалась неприятным исключением.

— Клементина, предупреждаю — я сейчас вышибу дверь! — дожидаться ответа Ян не стал, и тихое «входи» потонуло в его разъяренном реве.

…Дверь оказалась не заперта. К сожалению, Ян понял это слишком поздно, когда сила инерции уже швырнула его на чугунную ванну, кстати, пустую. Он чудом сохранил равновесие и не рухнул в ее лаково поблескивающее нутро, но успел больно врезаться коленом о бортик.

— Я же сказала, что открыто, — послышалось из глубины комнаты.

Ян поднял голову — Тина сидела на подоконнике у распахнутого настежь окна, подтянув к подбородку коленки. Ну конечно, где же еще сидеть девочке-пташке?! На ней был махровый гостиничный халат, судя по закатанным рукавам, изрядно ей большой. Лицо, отмытое от косметики, казалось юным и невинным. Удачная мистификация — невинные девицы не летают с незнакомым мужиком в чужую страну, и не опаивают его дешевым виски, и не провоцируют на идиотские поступки, и не обманывают его надежд…

— Я не услышал. — Ян, прихрамывая, подошел к окну.

Девчонка попыталась спрыгнуть с подоконника, но он не позволил, поймал за узкие лодыжки, сжал так, что она поморщилась.

— Ты пьян.

— Твоими стараниями, Пташка. — На ее левой щиколотке болталась цепочка с летучей мышкой, точно такой же, как в пупке.

— Я не заставляла тебя пить.

— А кто купил мне виски?

— А кто дал мне денег на выпивку?

— Могла бы и не покупать. — Его ладонь заскользила вверх, девчонка дернулась, предприняла еще одну безуспешную попытку спрыгнуть с подоконника. — Ты обещала показать мне свой пирсинг. Помнишь?

— Я передумала. — Тонкие пальцы с черными коготками больно вцепились ему в волосы.

— Обещания надо выполнять. — Узел на халате поддался на удивление легко, Ян затаил дыхание.

Серебряная летучая мышь с красными камушками вместо глаз показалась ему апофеозом красоты и изящества. И пупок, и живот, и все остальное…

Тина рывком запрокинула его голову, заглянула в глаза, сказала со смесью злости и нежности:

— Дурак! Какой же ты дурак!

…Ян курил на балконе и прислушивался к шепоту ночного города. Уже давно перевалило за полночь, и стрелки часов подбирались к четырем утра, и Тина уже крепко спала аккурат в самой ложбинке между сдвинутыми кроватями, а он все не шел в постель. И не потому, что не хотел спать — хотел и еще как! — просто отмеренного ему срока стало на один день меньше, и каждая минута бодрствования имела теперь для него особенную ценность. Теперь Ян понимал, что чувствует осужденный на смертную казнь. Он сам переживал все это, этап за этапом. И неверие — нет, со мной такого не может произойти, с кем угодно, Господи, только не со мной! И обиду — почему именно я?! И страх, липкий, одуряющий, превращающий цивилизованного человека в стремящееся любой ценой выжить животное. И протест — я этого не допущу, обведу судьбу вокруг пальца! Все это уже оказалось пережито и выстрадано за два прожитых дня. Наверное, впереди еще будет смирение, покорность неизбежному, а пока… а пока он на каком-то неклассифицируемом, промежуточном этапе, когда жизнь — яркая и удивительно осязаемая, и каждый ее момент воспринимается до боли остро и четко, и кажется, что так хорошо, как есть сейчас, никогда не было и не будет. А может, это и не этап вовсе, а во всем виноват Париж с его атмосферой вечного праздника и обнаженной романтики? Может быть, в этом городе все люди начинают чувствовать так остро, и его чудесное открытие — это никакой не эксклюзив, а всего лишь маленькая бусинка в ожерелье закономерностей? Определенно, во всем виноват Париж. Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии. Ян загасил сигарету, вернулся в комнату, присел на край кровати. Тина тут же завозилась, недовольно заворчала, но не проснулась.