Статьи - Николай Лесков

Вступая теперь в новый фазис бытия, энергия должна заменить апатию, спокойствие заменить горячность. Будьте снисходительны друг к другу; старайтесь приобрести влияние на окружающих посредством милосердия и любви. О! Если бы вы знали всю силу этого рычага! Архимед смело мог бы сказать, что этим рычагом легко перевернуть весь мир! И вы преобразуете мир, друзья мои, и это преобразование будет величайшим периодом в истории человечества.

Мужайтесь и надейтесь. Надежда!.. это свет, которого ваши несчастные братья не видят за мраком гордости, невежества, материализма; не отдаляйте же от них этого света. Любите их, пусть и они вас любят, слушают и видят; тогда они прозреют и уверуют.

Как я буду тогда счастлив, друзья мои, мои братья! Тогда только я увижу, что старания мои не пропали даром и что сам Бог благословил наше дело! В этот день все небо возрадуется и возвеселится. Человечество избавится навсегда от страшного ига, которое его тяготит и давит. На земле не будет более ни зла, ни страдания, ни горя, потому что настоящие страдания и ужаснейшее горе происходят от нашего духа.

При ярком свете свободы и любви человеческой люди воскликнут: “Все мы братья!” и в сердце каждого будет одна любовь, на устах одно слово: “Бог!”

Аллан Кардек”.

Вот все общение, написанное будто бы вчера умершим человеком, через посредство другого человека, облюбованного духами для употребления его, вместо ресфедера к карандашу, конец которого должен чертить загробные вещания. Удивительное дело, удивителен человек во всех своих заблуждениях! Напрашиваясь в ближайшее свойство с червем, свиньею и обезьяною, он столь же пуху подобно ветрен и легковерен, как и переписываясь заживо в небожители и беседуя в этом чине с своими умершими друзьями; лишь одна, простая, прямая, благодатнейшая для человечества религия “люби ближнего, как самого себя, и не делай того другому, чего не желаешь себе”, — одна эта религия людям мала и бедна, и несостоятельна, и требует, чтобы ее оборвать, как оборвали ее материалисты, или облепить ее нелепыми пристройками, как это делают спириты. Какое низкое мнение о человеческой душе кроется под этим мнимым возвеличением духа спиритами? Стоит ли беспокоиться приходить с того света, чтобы сказать такие обыденные фразы, которые мы выше привели и которые приписываются Аллану Кардеку? Стоит ли, с другой стороны, тревожить отошедшего “страдальца жизни” для того, чтобы он после сериознейшего акта своей жизни, — после смерти, — молол, как осел, пустыми жерновами и повторял миру избитые фразы, сочинение которых не может нимало затруднить и самого нехитрого медиума? Стоит ли, наконец, умирать, уходить от этого тяжелого, подчас кошемарного сна жизни (как говорит Л. Н. Толстой) для того, чтобы первый досужий медиум снова стянул вас “из обителей Отца”, как стягивает шаловливый мальчишка старый лапоть с полатей, и начал бы вертеть вас перед всеми за оборы? Стоит ли, повторяем, спорить и доказывать, что жизнь наша вовсе не безответственная случайность, — доказывая это лишь для того, чтобы одна нелепость, — грубая нелепость слепого материализма, — уступила место не менее его слепому и, как видим, столь же болтливому сказочному учению, которое прозвали спиритизмом.

Жалкое, поистине жалкое шатанье, в котором колеблется со стороны на сторону “ничтожный, слабый род, достойный слез и смеха”.

Мы не хотели назвать Аллана Кардека никаким таким именем, как называют его некоторые из наших изданий. Чужая душа потемки. Может быть, покойник и не имел ни малейшей нужды прибегать ни к какому шарлатанству. Впечатлительным людям нет ничего легче, как самым искренним образом поддаваться самым нелепым заблуждениям, и если мы не зовем шарлатанами ни наших скопцов, ни хлыстов, ни лазаревщины и “всех людей Божиих”, у которых так много общего со спиритами, то не видим, почему бы непременно нужно было бы звать шарлатаном Аллана Кардека? Искание живого духа свойственно было людям во все времена и, вероятно, не оставит человека до века, до переселения его “в обители многи”, но спиритские баснословия могут удовлетворить и успокоить все эти искания здравого умом человека столько же, сколько сказочное “Сезам, отворись” может поворотить гранитную скалу. Сокрытое от нас завесою смерти сокрыто не без цели, а Сокрывавший эту тайну, всеконечно, умел достичь своей цели, так что душу из смертныя сени не выволокешь назад. Тем, кто это устроял, все было “предуведано и предуставлено”.

Многим оскорбленным материалистическими толкованиями евангелия и нигилистическими воззрениями на жизнь мнится, что спиритизм есть некая новая грядущая сила, которая сотрет главу материализма и примирит народы о вере единой. Так думал при жизни и Аллан Кардек, — и лгут ли на него или нет, а уверяют, что так думает он и ныне, после своей смерти. Не получаем ли мы в этом новое доказательство, что умирающие спириты и после смерти своей не только так же болтливы, как при жизни, но и так же легковерны и что бессмертные души их, прилетающие сюда, когда их вытащат, порою весьма хорошо бы для их репутации подергивать за полы.

Впрочем, мы должны сказать, что иногда духи ведут себя гораздо умнее и отвечают и неглупо, и немногословно. Мы недавно сообщали, что в Пенсильвании один дух нелживо открыл спириту месторождение петролеума, а после того в одном большом петербургском спиритском обществе одна молодая светская вдова, не находящая якобы себе нигде ни места, ни покоя от всяких злых недугов и немочей, просила медиума спросить ее покойного мужа: “что ее может радикально вылечить? ”

“Не ешь досыта и работай до пота!” — отвечал через медиума нелицемерный покойник.

Это ответ, которого от льстивых и лицемерных людей, не покинувших землю, действительно, пожалуй, не скоро дождешься. Наши соотечественники, вероятно, и там держатся пореальнее французов.

<“С ТЕХ ПОР, КАК МОСКОВСКИЕ СТАРООБРЯДЦЫ…”>

С тех пор, как московские старообрядцы, приемлющие духовенство, поставляемое для него секретными архиереями, повздорили из-за “Окружного послания”, они никак не обретут себе вожделенного мира, а все идут к большему и большему разъединению и, вероятно, скоро вовсе разорвутся и потекут по двум различным направлениям. Последнее обстоятельство, которое мы ныне заносим на столбцы нашей газеты, показывает, что мечтать о примирении московских окружников с раздорниками не следует. Неустанно враждуя, кипятясь и волнуясь, они развели свою распрю в столь великую область, что ее уже не окинешь оком и не определишь, где она может кончиться? Раскол всегда отличался тем, что неуклонно предпочитал мирить свои нелады и распри в своем собственном дворе, не вынося сора на улицу и тем не менее не привлекая начальства ко вмешательствам в его домашние дела. Где доходило до этого, там уже ничего не оставалось ждать путного. Приглашение начальства мирить общину было всегда знаком невозможности ее примирить и стимулом близкого ее распадения. При призывах подобного рода обыкновенно открывается широкое раздолье интригам, и долго сдержанные страсти разливаются потоками клевет, злобы, нареканий и доносов. Одна партия, желая унизить другую, выкапывает на нее всю поддонную, другая отвечает тем же, и в результате вся община является опороченною. Тогда ей ничего более не остается, как или обречь себя на жалкое, почти позорное существование, к какому свели рижскую общину распри партии покойного Пименова с партиею Ломоносова и Беляева, или… распасться (что в известном смысле гораздо достойнее и лучше). Московские поповцы поставили себя в такое положение, из которого им нет более мирного выхода. Начав раздором за окружное послание и продолжая распрю утверждением в Москве второго Антония (Гуслицкого), они шли рядом бесконечных споров и ссор до непримиримой вражды к ими же избранному попечителю Рогожского кладбища, купцу Евсевию Егоровичу Бочину (из партии раздорных), и 8-го мая партия окружных, собравшись в доме купца Банкетова, составила общественный приговор, в котором постановила “Бочина благодарить за его труды и занятия в должности попечителя, а вместе с тем для общественного спокойствия избрать из среды себя двух попечителей, достопочтеннейших граждан г. Москвы, московских первой гильдии купцов Власа Власовича Лазарева и Тимофея Ивановича Назарова, которых и просит принять на себя должность попечителей московского Рогожского богаделенного дома со всеми правами, предоставленными попечителям в прежнее и настоящее время”. Приговор этот, составленный в частном доме, подписан лишь полутораста домохозяевами из одних окружников. Раздорники этого приговора не подписали, действительности его не признают и, желая сохранить попечителем, по-прежнему, г-на Бочина, обжаловали самовластное смещение его окружниками московскому генерал-губернатору. Таким образом дело это вышло со двора Рогожского кладбища и пошло на суд власти, а в среде окружников составляется новый союз против г. Бочина. Старого попечителя (как некогда Пименова в Риге) усиливаются привлечь к ответственности за неодобрительное будто бы распоряжение по случаю приезда в Москву белокриницкого митрополита Кирилла, хиротонии Антония и многих других случаев.