Приговор - Отохико Кага

— Перестань. Тут никто не виноват, — поспешно сказал Танигути. — Боку сделал то, что хотел. Врач не должен отвечать за все поступки своего пациента. Это немыслимо!

— Не скажи, — слабо возразил Тикаки. — Ведь Боку в последнее время постоянно твердил: «Хочу умереть, дайте мне умереть…» Мне следовало как-то отреагировать.

— Да брось, врач не может нести ответственность за всё, что происходит с его больными! Ещё скажи, что ты виноват в том, что Сунада тебя укусил! А как же — он твой пациент и укусил тебя, будучи в состоянии возбуждения… Да, кстати, как твой палец?

— Спасибо. Лучше. После того как ты его обработал, почти не болит. Недавно меня смотрел доктор Таки, вроде бы и отёк уже меньше.

— Вот и прекрасно! А тебе не кажется, что следует доложить главврачу о состоянии Боку? Конечно, о суицидальных намерениях и прочем лучше умолчать.

Тикаки протянул руку к телефонной трубке, но тут же передумал — лучше он пойдёт с докладом лично. Вот только сначала ещё раз осмотрит больного, чтобы вынести окончательное заключение. Он повернулся к Танигути.

— Кажется, результаты анализа крови и мочи должны были быть получены сегодня утром?

— Да, они уже пришли. — И Танигути показал на лежавшие на столе листки бумаги. — Моча в норме. В крови — пониженное содержание эритроцитов. Правда, у меня их получилось ещё меньше, но поскольку этот анализ делали ещё до кровавой рвоты…

— Ладно, пойду осмотрю его. У тебя, наверное, своих дел полно? Не беспокойся, я сам сделаю ему укол.

— Правда? Своё заключение я впишу в его карту, потом посмотришь. — Танигути сел и взял ручку.

Уже направившись к двери, Тикаки обернулся.

— Да, говорят, тут такое вчера творилось! Мне Томобэ показывал газеты. Интересно, каким образом Карасава ухитрился повеситься? А то там кто во что горазд, ничего не поймёшь.

— Я толком и сам не знаю. — Танигути, склонившись над письменным столом, быстро писал, его шариковая ручка так и мелькала. — Когда я пришёл, его уже вынули из петли и дежурный делал ему искусственное дыхание.

— У Томобэ возник вопрос — каким образом он мог повеситься на высоте ниже его собственного роста?

— Но ведь и та женщина, кажется, покончила с собой примерно так же, — сказал Танигути, продолжая писать.

Тикаки почувствовал, что ему нанесли удар ниже пояса. Нацуё Симура сплела из простыни верёвку и повесилась, перекинув её через водопроводный кран. Водопроводный кран, разумеется, тоже находится ниже человеческого роста. Разговаривая с Томобэ, он почему-то ни разу об этом не вспомнил. Да и вообще Карасава никак не связывался в его голове с Нацуё Симура. А странно. Ведь у заключённых не такой уж большой выбор способов самоубийства. Возможно, он забыл о Нацуё, потому что чувствовал себя виноватым в её смерти, ведь она была его пациенткой. К тому же он невольно поддался влиянию газетной шумихи, ведь о Карасаве писали все газеты, а о самоубийстве Нацуё Симура нигде не было ни строчки…

— Странгуляционная борозда… Ну, помнишь, мы проходили по курсу судебной медицины. Так вот, в случае с Карасавой она начинается от затылка и идёт к подбородку. То есть он затягивал петлю на шее сзади. Это единственное, что мне удалось узнать. Ну вот, готово. — И, похлопав по карте ладонью, Танигути поспешно поднялся. Приглаживая волосы и поправляя галстук перед зеркалом, сказал:

— Карасава оставил письмо. На тридцати листках почтовой бумаги. Его нашли во внутреннем кармане пиджака. Судя по всему, он начал его писать накануне днём. То есть уже тогда он принял решение умереть. Да, ещё Кусумото якобы сказал начальнику зоны Фудзии, что Карасава во время спортивного часа намекал ему на намерение покончить с собой. Впрочем, Кусумото и сам вот-вот отправится к праотцам.

— А ты что, знал? — спросил Тикаки. Внезапная тревога, словно бурав, вонзилась ему в сердце. Такую же тревогу он ощутил в тот момент, когда Фудзии сообщил ему о казни Кусумото. — Когда ты узнал?

— Вчера. А в чём, собственно, дело? — На лице Танигути появилось недоумённое выражение.

— Да ни в чём. — Тикаки заставил себя улыбнуться. — Просто мне только что сказали, и я был потрясён. Он ведь мой пациент.

— Вот оно что… — Танигути улыбнулся в ответ. — Фудзии тут вчера всех на ноги поднял из-за случая с Карасавой. Я с ним раньше особо не сталкивался, только вчера и узнал, что он главный по нулевой зоне. На редкость энергичный человек! Когда я пришёл в камеру Карасавы, он уже был там. Руководил всеми действиями, следил, чтобы дело не получило огласки, и одновременно из кожи вон лез, чтобы собрать необходимую информацию. Якобы он заранее знал о пикетчиках и нарочно переселил Карасаву в соседнюю с Коно камеру, а Кусумото, поскольку его всё равно должны скоро казнить, и ещё одного заключённого, не помню его имени, использовал как информаторов.

— Что значит «поскольку его всё равно должны казнить»?

— Он так сказал. И якобы Кусумото прекрасно справлялся со своей ролью. Руководствовался же зонный вполне прагматическими соображениями — он сообщит Кусумото о самоубийстве Карасавы, а тот расскажет всё, что ему известно. Поскольку Кусумото всё равно должны казнить, можно не беспокоиться об утечке информации, и о самоубийстве Карасавы никто из заключённых не узнает.

— Но ведь это подло!

— Он всего лишь выполняет свой служебный долг. Если не использовать информаторов, служащие тюрьмы не будут ничего знать о заключённых.

— А ведь, знаешь, этот Фудзии и ко мне подкатывался, просил, чтобы я использовал Кусумото и ещё одного заключённого — такого странного субъекта по имени Андо — в качестве информаторов. Он рассчитывал, что я буду получать информацию от Кусумото, а потом делиться с ним. Но я ему решительно отказал. Во-первых, терпеть не могу выслеживать и вынюхивать, во-вторых, не хочу делать ничего, что выходит за рамки моих служебных обязанностей.

— Очень в твоём духе. — Танигути улыбнулся, с одной стороны, сочувственно, с другой — насмешливо. — Но позволю себе указать на некоторую противоречивость в твоих рассуждениях. С одной стороны, ты говоришь, что не желаешь делать ничего, что выходит за рамки твоих прямых обязанностей, а с другой — готов взвалить на себя непомерную ответственность, какая не по плечу ни одному врачу. Ладно, я пошёл. У меня там скопилась масса кардиограмм.

Танигути встряхнулся всем телом, резко тронулся с места и, набрав скорость, помчался по коридору. Тикаки заглянул в карту. Заключение терапевта было вписано туда аккуратным, округлым и разборчивым почерком. Оно было исчерпывающим, никакого дополнительного обследования не требовалось. Так или иначе, укол сделать всё-таки было надо, и Тикаки отправился в палату. Ни надзирателя Ямадзаки, ни санитара там не оказалось. Боку лежал, уставившись в потолок блестящими выкаченными глазами.

— Я похлопочу о твоём переводе в городскую больницу, — мягко сказал Тикаки. — Там тебя быстро поставят на ноги.

Боку медленно навёл на него чёрные дула глаз. Рот его начал вытягиваться трубочкой. Тикаки отпрянул в сторону, желая избежать плевка, но из трубочки вылетел только слабый голос.

— Доктор, я больше никуда не хочу. Не трогайте меня, дайте умереть спокойно.

— Да ты что? Ты не умрёшь. В городской больнице тебя мигом вылечат.

— Не хочу. Лучше я умру здесь. Я хочу умереть.

— А почему ты так хочешь умереть?

— Я не могу отсюда никуда выйти.

— Ну ведь я тебе и хочу помочь выйти. Там, в городской больнице, ты сможешь видеться с родными. Тогда и умирать не надо будет!

Боку пожевал нижнюю губу и покрутил головой. В прежней жизни он работал подённым уборщиком, у него трое детей, старшему — десять.

Приходившая к нему на свидания жена постоянно набрасывалась с яростной бранью на надзирателя, который запрещал им разговаривать по-корейски, как только ему начинало казаться, что она жалуется мужу на трудную жизнь. Перед глазами Тикаки возникло её худое сердитое лицо. Боку прокричал, задыхаясь:

— Доктор, а кто, по-вашему, меня довёл до такого состояния? Разве не здешние врачи? Сначала поиздевались всласть над человеком, а когда заболел по-настоящему, решили выкинуть, мол, никак не оправится… Это, по-вашему, справедливо? А, доктор? Справедливо, да?

Он хрипло и прерывисто дышал. Пульс был слабым, почти не прослушивался, к тому же очень неровным. Сердце билось неуверенно, неохотно делало несколько ударов — словно дряхлый столяр забивал гвозди в ящик — и останавливалось. Нехороший признак. Набрав в шприц кардиотоническое и противошоковое средство, Тикаки попытался отыскать на руке больного вену, но кожа была сплошь покрыта синяками от уколов. После нескольких неудачных попыток ему удалось-таки найти тонкую вену. Опасаясь, что Боку может дёрнуться, он сосредоточил всё своё внимание на кончике иглы и кое-как справился. Только тогда он заметил, что рядом стоит Ямадзаки.