Буря Жнеца - Стивен Эриксон

– Капрал, – произнес Кенеб. – Отведите вашего сержанта на левую баррикаду. И вы туда же, Горлорез.

Мертвяк сказал: – Он будет в порядке, сэр…

– И вы туда же.

– Слушаюсь, Кулак.

Парнишки. Бальзаму хотелось поубивать их всех.

– Город выглядит так, словно тут ураган прошел, – едва слышно сказал Каракатица.

Он был прав. Но грабежи и мятежи произошли, похоже, несколько дней назад, а сейчас весть о прорыве малазан вызвала новый ураган, на этот раз вялый – взвод, засевший в тенях на какой-то улочке, видел лишь несколько пугливо пробегающих человеческих фигур.

Они поймали взвод, шагавший к западным воротам. Стрелы, жульки, горелка под колесо фургона – тот все еще дымился, черная колонна высоко поднялась в светлеющее небо. Полегли все двадцать пять, мертвыми или ранеными; не успели они с Геслером пройти мимо, как местные начали обчищать тела.

Капитан отослал Урба со взводом на поиски Хеллиан – проклятая пьяница выбрала не то направление, и на дворец теперь двигались лишь взводы Скрипач и Геслера.

В сорока шагах справа вниз по улице виднелась высокая стена с башенками. Казармы и двор городского гарнизона. Ворота его открылись, на улицу потекли отряды, начав строиться.

– Тут мы найдем их начальника, – сказал Каракатица. – Того, что все организует.

Скрипач поглядел на другую сторону улицы, увидел Геслера с солдатами, занявшими позицию точно напротив его взвода. «Было бы лучше оказаться на крышах. Но никто не решится вламываться в солидные официальные здания – можно переполошить клерков и ночных сторожей. Поднимется шум, и к нам сбегутся настоящие солдаты.

Может, сделаем это ближе к дворцу? Там здания стоят крыша к крыше. Не придется медленно ползти, попадая в тупики. И, вероятно, в засады».

– Дыханье Худа, Скрип! Тут сотня, и еще вылезают. – Каракатица вытянул руку: – А вот и командир.

– Кто у нас лучший арбалетчик?

– Ты.

– Дерьмо.

– Ну, еще Корик. Хотя лично я выбрал бы Корабба.

Скрипач не сразу улыбнулся. – Каракатица, иногда ты гений.

– Ну, теперь буду спать спокойно. Сорок шагов, нет помех, – начал прикидывать Каракатица, – но мы уничтожим возможность засады.

Скрипач покачал головой: – Нет, так еще лучше. Он выпускает болт, тот тип падает. Мы набегаем, пять – шесть жульков, потом откатываемся назад – как можно быстрее. Выжившие побегут следом, забьют устье улицы, а Геслер ударит по ним сзади. Еще пять – шесть жульков.

– Чудесно, Скрип. Но как Геслер узнает…

– Он сообразит. – Скрипач повернулся и подозвал Корабба.

Новоназначенный финед Главного гарнизона, стоявший в пяти шагах от Атрипреды Бешура, окончил осмотр взводов, повернулся – увидел, как что-то мелькнуло у шлема помощника, выбив искры – финед Гарт, что был сбоку от Атрипреды, завопил – он почему-то держался вытянутой рукой за лицо Бешура, из ладони торчало толстое древко – Атрипреда зашатался и упал, потянув за собой Гарта, ибо стрела, пробив руку, прошила и его лоб.

Новый финед, парень девятнадцати лет, а теперь и командир полной роты (за внезапным отсутствием вышестоящих), не верил своим глазам.

Крики. Он увидел, как люди выбежали с улицы, направляясь к ним. Пятеро – нет, шестеро – в руках какие-то камни…

Финед махнул рукой и визгливо отдал приказ контратаковать. Он бежал во главе своих солдат, подняв меч над головой.

Тридцать шагов.

Двадцать.

Камни взвились в воздух, полетев навстречу. Он поднырнул под один и вдруг оглох, во рту была пыль, он лежал на камнях и повсюду была кровь. Кто-то, шатаясь, появился в поле его зрения. Одна из солдат. Рука женщины висела на полоске мяса, бешено качаясь; женщина, выполнив странные пируэты, шлепнулась на мостовую.

Поглядела на него и закричала.

Финед пытался встать, но что-то было не так. Ноги не работали, по спине тек огонь – кто зажег треклятый костер? – зачем бы? Обжигающий жар превращался в непонятное онемение. Затылок был мокрым.

Напрягая всю волю, он сумел поднять руку, потрогав затылок ладонью.

И обнаружил, что черепа нет.

Трепещущие пальцы искали, вонзаясь в какой-то студень. И тут жжение прекратилось.

Он может заставить все это работать, понял финед. И вдавил пальцы поглубже.

Неясно, чего именно он коснулся, но прикосновение убило его.

Скрипач повел взвод в притворное отступление, за ними ввязалось пятьдесят или шестьдесят летерийцев. Геслер поднял руку, в ней была горелка. «Да, грязное дело, но их же слишком много, не так ли?»

Скрипач и его солдаты сумели оторваться.

Толпа летерийцев достигла входа на улицу; люди напирали один на другого.

И полетели морантские припасы, и вся улица стала одним большим взрывом.

Не дожидаясь, пока стена жара настигнет их, Геслер толкнул Буяна в спину, приказывая возглавить отступление.

Бежать! Быстрее!

Они оказались на другой улочке, свернули, добравшись до противоположной стены казарм. Они ожидали, что взвод Скрипача вот-вот окажется рядом. Новые улицы, и каждая все ближе к дворцу.

– Золото, черт дери!

– У всех есть золото, – лаконично ответил бармен.

Хеллиан сверкнула глазами. – Что у тебя за говор?

– Самый лучший, торговое наречие. Один из нас говорит как образованный человек, и я даже подозреваю, кто именно.

– А вот это видел?- Она вытащила меч капрала, толкнув того в грудь, чтобы быстрее освободить оружие от ножен, и ударила набалдашником рукояти по стойке. Клинок качнулся в нетвердой руке и глубоко оцарапал правое ухо Хеллиан. Она выругалась, схватилась другой рукой и тут же посмотрела на нее. Вся покрыта кровью. – Глянь, что ты со мной сделал!

– Подозреваю, я еще и заставил тебя вторгаться в империю, и в город, и…

– Не будь идиотом. Ты не так важен. Все сделали крылатые мартышки.

Вытянутое худое лицо бармена чуть скривилось, тонкая бровь чуть поднялась.

Хеллиан повернулась к капралу: – Какой это у тебя меч, дурак? А такой меч, который неправильно работает! Вот так.

– Да, сержант.

– Простите, сержант.

– Да и простите рану не зашьют. Капрал, убери меч с глаз моих.

– Слышите? Приближается, – подал голос другой солдат.

– Что? Что это должно значить, Лодкунёс?

– Э, мое имя…

– Я твое имя только что назвала!

– Ничего, сержант. Ничего не значит.

Бармен прокашлялся. – А теперь, если вы кончили браниться между собой, можете тихо уйти. Как я сказал, в нашей таверне сухой закон…

– Таверны сухими не бывают, – сказала Хеллиан.

– Не уверен, что вы поняли правильно…

– Капрал, слышал?

– Да.

– Так точно.

– Хорошо. Протащите дурака. За ноздри. Прямо под этим килем.

– За ноздри, сержант?

– Ты снова, Шмыганос?

Хеллиан смеялась, глядя, как капрал всеми четырьмя руками хватает бармена и тащит вдоль стойки. Мужичок вдруг стал совсем не таким лаконичным, как раньше. Брыкаясь и хватаясь за руки солдата, он заорал: – Стоп! Стоп!

Все замерли.

– В погребе, – пропыхтел бармен.

– Дай моему капралу направление, и притом верное, – приказала Хеллиан, удовлетворенная всем, кроме капающего уха. Но постойте! Если хоть один солдат выйдет из повиновения, она сможет сжать рану и выдавить всю кровушку прямо на него; тогда ему станет плохо, и все они будут выполнять все, что ей нужно. Сейчас ей нужно…

– Сторожите дверь.

– Сержант?

– Ты слышал меня. Сторожи дверь, и будет лучше.

– От кого? – спросил Утконос. – Поблизости…

– От капитанши, от кого еще? Наверняка следит за нами, чтоб ее.

Воспоминания, понимал теперь Икарий, не изолированы. Они не живут в отдельных, огороженных стенами помещениях разума. Наоборот, они подобны ветвям дерева или, скорее, мозаике на громадном полу – солнце освещает то один кусочек, то другой.

Он понимал также, что для остальных эти световые пятна кажутся очень яркими и крупными, они захватывают большую часть жизни и, хотя детали бывают смутными и выцветшими от времени, они складываются в практически цельную картину. Из нее рождается понимание себя.

Этого он лишен сейчас, а может быть, был лишен всегда. Схваченный когтями незнания, он подобен незрелому ребенку. Его легко использовать. Вполне возможно, во зло. Столь многие уже делали это, ибо в Икарии много силы, слишком много силы.

Но эксплуатации пришел конец. Все призывы Таралека Виида звучат тише отдаленного ветра, им не поколебать его. Гралиец будет последним опекуном Икария.

Он встал посреди улицы; все чувства обострились, потому что он понял, что знает это место, этот скромный, слабо озаренный обещанием фрагмент мозаики. Истинный свет так близок! Мера времени – с этого мгновения и только вперед. Жизнь начнется снова, и больше не будет риска потерять понимание себя.