Буря Жнеца - Стивен Эриксон

Ничего не важно, кроме лишившегося сознании человека у его ног. Забитого до такой степени, что едва держится за жизнь. Забитого жезлом Блюстителя, символом его власти. У него есть власть. Разве не так? О да, именно так!

Толпа все еще там? Куда она двинулась? Все стены квартала обрушились, и ничто не способно помешать штурмующим. Глаз заметил движение, голова дернулась – просто еще крыса в коридоре. Скользит. Гильдия. Что за игру затеяли дураки? Он убил уже десятки проклятых тварей. Так легко давить их пяткой или лупить жезлом.

Крысы. Они – ничто. Как и толпа снаружи, драгоценные граждане, не понимающие ничего ни в чем. Им нужны лидеры вроде Кароса Инвиктада, способные вести через трудности мира. Он перехватил жезл – полетели брызги крови, ладонь почти что приклеилась к резной ручке – но клей ему не помешает, о нет. Пока все не будет должным образом закончено.

Где проклятая толпа? Он хотел, чтобы все видели последний удар, сокрушающий череп их великого героя и революционера.

С мучеником тоже можно разобраться. Компания дезинформации, слухи о его развратности и продажности – о, это довольно просто.

«Я стою одиноко, не так ли? Против безумия дня сего. Они запомнят. Больше, чем что-либо иное. Они будут помнить все, что я подарю им.

Я убью величайшего изменника Империи. Своими руками, а да!»

Он уставился вниз, на Теола Беддикта. Осунувшееся, покрытое ранами лицо, едва заметное дыхание, сломанные ребра. Нужно опустить ногу на грудь, чуть надавить, и ребра пронзят легкие, пенистая кровь хлынет из разбитого носа, из порванных губ Теола. Ах, сюрприз. В конце концов он все же утонет.

Еще крыса в коридоре? Он повернулся.

Кончик меча скользнул по брюху. Потекла жидкость, за ней выпали органы. Взвизгнув, Карос Инвиктад опустился на колени, поглядел на стоящего перед ним человека, поглядел на багряный меч в руках человека.

– Нет, – пролепетал он. – Ты вроде помер.

Взгляд спокойных карих глаз Брюса Беддикта скользнул по лицу Блюстителя, потом заметил жезл в правой руке Кароса. Казалось, его меч извивается сам по себе.

Обжигающая боль пронизала запястье Блюстителя. Он взглянул… Жезл исчез. И рука исчезла. Из обрубка течет кровь.

Пинок в грудь опрокинул Кароса Инвиктада; кишки шлепнулись между ног, напоминая нелепый уродливый пенис.

Карос протянул было руку, чтобы вставить все это безобразие на место… но сил не было.

«Я убил Теола? Да, должно быть, убил. Блюститель, верный слуга Империи, и так будет всегда. Будут статуи во дворах и на площадях. Карос Инвиктад, герой, подавивший мятеж».

Карос Инвиктад умер с улыбкой на устах.

Брюс Беддикт вложил меч и склонился у тела брата. Положил голову себе на колени.

Ормли сказал сзади: – Целитель уже спешит.

– Не нужно. – Брюс поднял взгляд. – Идет Старший Бог.

Ормли облизал губы. – Спаситель…

Теол кашлянул.

Брюс поглядел вниз. Глаза брата раскрылись. Один карий, один голубой. Разные глаза смотрели на него. Теол что-то шепнул.

Брюс склонился еще ниже: – Что?

– Это значит, я уже мертвый?

– Нет, Теол. Скорее, это я больше не мертвый.

– А. Тогда…

– Что тогда?

– Смерть… на что она похожа, Брюс?

И Брюс Беддикт улыбнулся.

– Она мокрая.

– Я всегда говорил, что города – опасные места, – воскликнул Быстрый Бен, стряхивая с одежды штукатурную пыль. Падающее здание едва не раздавило их обоих, и колдун все еще дрожал – не от обыденных угроз, но от воспоминаний об ужасающей магии, что взметнулась в утреннее небо. Весьма голодной, всепожирающей магии. Если бы энергия потянулась за ним… он сомневался, что сумел бы выстоять.

– И что это было, во имя Худа? – спросил Еж.

– Все, что знаю: это было старое. И злобное.

– Будет еще, да?

Быстрый Бен пожал плечами: – Надеюсь, нет.

Они продолжили путь по заваленным улицам. Со всех сторон вопли раненых, замершие от потрясения фигуры; дым и пепел кружатся, озаренные солнцем.

Потом Еж поднял руку: – Слушай.

Быстрый Бен сделал, как ему велели.

Да, где-то там – в направлении Вечной Резиденции – отзвуки от… – Жульки!

– Да, Быстрый, да. Идем, найдем их!

– Погоди, сапер… кого?

– Это Четырнадцатая, тупоголовый недоумок!

Они ускорили шаги.

– Увижу Котиллиона в следующий раз, – шипел Быстрый Бен, – и удавлю собственной веревкой.

В шести лигах к северу дракон цвета сухой кости, дракон с тускло-красными глазами несся под утренним небом. Трещали крылья, сокращались мускулы; ветер свистел на чешуйках и оскаленных клыках, что длиннее мечей.

Он все-таки возвращается в Летерас. Столько времени пошло…

Ханнана Мосага предупреждали. Увечного Бога предупреждали. Но ни тот, ни другой не прислушались к Сильхасу Руину. Наоборот, они вовлекли в заговор Сакуль Анкаду и Шелтату Лор, а может, и саму Менандору. Заступили ему путь, пытались помешать тому, что нужно было сделать.

Более того, Летерийская империя начала на них охоту и вела его весьма длительное время. Лишь из заботы о Серен и остальных Руин так долго терпел все нападки.

Но сейчас он не будет терпеть ничего и никого.

Ни империю, ни ее народ, ни эдурского Цеду, ни безумного Императора.

Брат Аномандера и Андариста, тот, которого считали самым хладнокровным, самым жестоким, Сильхас Руин летел – белый левиафан с жаждой убийства в сердце.

Белый как кость, но глаза красные как смерть.

Рулад Сенгар отступил, шатаясь и волоча меч по песку. Он истекал потом, волосы свесились космами, с них капало. Он бил снова и снова, но ни разу не прорвал оборонительную сеть каменного меча противника. Сейчас их разделяло шесть шагов. Истоптанный песок покрылся пятнами, но это были всего лишь брызги масла, которым натирали до блеска монеты на теле императора.

Семар Дев, как и все зрители, молча смотрела на них и гадала, когда все кончится. И кончится ли вообще. Пока что Карса отказывается от контратак…

И тут Тоблакай поднял меч и пошел вперед.

Прямо на императора.

Вот так, без спешки.

А тот поднялся с внезапной улыбкой и принял оборонительную позицию.

Кремневый меч метнулся вперед – неуклюжий выпад, однако сделанный с такой силой, что одна из рук выставившего блок Рулада сорвалась с рукояти меча; и тут проклятый меч обрел собственную волю, острие опустилось и двинулось вперед… потащив за собой закричавшего императора.

Клинок утонул в правом бедре Карсы, пронизал кожу и мышцы, едва-едва разминулся с костью и вышел сзади. Тоблакай развернулся и одновременно с потрясающей ловкостью рубанул каменным мечом горизонтально, проведя его через руку императора прямо над державшей оружие кистью.

Когда кисть, все еще державшаяся за плененный ногою Карсы меч, отделилась от тела Рулада, Тоблакай нанес удар плоскостью клинка по лицу Рулада, заставив его кувырком полететь на песок.

Семар Дев поняла, что держит перед лицом обнаженный нож; когда Карса поглядел на нее, она уже провела ножом по ладони, прошипев древние слова освобождения – отпуская плененных духов, пустынных божков и всех прочих, связанных старым оружием…

Освобожденные силой ее крови духи и призраки убиенных полились наружу? устремились над рядами скамей к плоскости арены.

Под ужасные вопли Рулада Сенгара духи прямиком понеслись к Карсе, окружили и закрыли его – кишащий хаос – ослепительная вспышка, словно пожар вырвался из окон…

… Карса Орлонг, императорский меч и сжавшая его рука пропали.

Одиноко лежа на песке арены, Рулад Сенгар брызгал алой струйкой из обрубка руки.

Никто не шевелился.

Пребывание внутри железного лезвия оказалось для духа Цеды Куру Кана весьма интересным опытом. После неопределенного периода исследования и знакомств с прочими пленными духами он выработал способ, позволявший бежать в любой удобный момент. Однако его удерживало любопытство и растущее предчувствие: все обитатели этого темного места попали сюда с некоей целью. И они ждут.

Предвкушение, даже готовность. И бОльшая кровожадность, чем нравится Куру Кану.

Он подумывал начать компанию борьбы за власть, за покорение прочих духов; он хотел было связать их волю. Но вождь, понимал он, не должен быть невежественным. Неизвестно, удастся ли ему вырвать тайны силой. Он предпочел выжидать.

Он был терпелив, как в жизни, так и в смерти.

Потом внезапное потрясение, вкус крови во рту… безумный экстаз расцвел внутри него. Горькое понимание – смиренное понимание – сколько же в нем звериной слабости! – когда раздался призыв на языке Первой Империи, Куру Кан осознал, что уподобился демону, рыча, требуя доминирования, желая вырваться из железного клинка – назад в мир, во главе ужасного полчища…