Оно - Стивен Кинг

Но все-таки доставалось. Весной, после убийства собаки Майка, Генри выскочил из кустов, когда Майк шел в город, чтобы взять книги в библиотеке. Стоял конец марта, солнышко припекало, по такой погоде Майк мог бы поехать и на велосипеде, но в те дни твердое покрытие на Уитчем-роуд обрывалось сразу за фермой Бауэрсов, а это означало, что в марте дорога превращалась в болото.

«Привет, ниггер», — осклабился выскочивший из кустов Генри.

Майк попятился, стреляя взглядом то направо, то налево, выискивая шанс на спасение. Он знал: если удастся проскочить мимо Генри, то он сумеет от него убежать. Генри был крупнее, сильнее, но и медлительнее.

«Хочу сделать себе смоляное чучелко. — Генри надвинулся на Майка. — Ты для этого недостаточно черный, но я это сейчас исправлю».

Майк глянул налево и чуть наклонился в ту же сторону. Генри приманку проглотил — рванулся туда же, слишком резко и быстро, чтобы сразу изменить направление движения. А Майк, подвижный и верткий, метнулся направо (в средней школе он уже на втором году обучения попадет в основной состав футбольной команды, и только перелом ноги в последнем сезоне помешает ему установить школьный рекорд по полученным очкам). И он легко бы проскочил мимо Генри, если бы не грязь. На ней Майк поскользнулся и упал на колени. Генри навалился на него, прежде чем он успел подняться.

«Ниггерниггерниггер!» — вопил Генри, словно в религиозном экстазе, валяя Майка по грязи. Грязь лезла Майку под воротник куртки, в брюки. Он чувствовал, как грязь набивается в ботинки, но не плакал, пока Генри не начал бросать грязь ему в лицо, забив обе ноздри.

«Теперь ты черный! — ликующе кричал Генри, втирая грязь Майку в волосы. — Теперь ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО черный! — Он рванул вверх поплиновую куртку Майка и рубашку и вывалил пригоршню грязи ему на пупок. — Теперь ты черный, как полночь в ШАХТЕ! — триумфально кричал Генри. И плесканул Майку грязью в оба уха. Потом поднялся, засунул грязные руки под ремень и заорал: — Я убил твою собаку, черный мальчик!» — но Майк этого не услышал: слова заглушила грязь, забившая уши, и его собственные рыдания.

Генри пнул грязь ногой, окатив Майка черными брызгами, повернулся и ушел домой, не оглядываясь. Чуть позже Майк поднялся из лужи и, все еще плача, тоже направился домой.

Мать Майка, конечно, пришла в ярость; она хотела, чтобы Уилл Хэнлон позвонил шерифу Бортону и тот заехал к Бауэрсам еще до захода солнца. «Он и раньше задевал Майки, — услышал Майк ее голос. Он сидел в ванной, а его родители разговаривали на кухне. Ванну он наполнил второй раз. Первая порция стала черной, едва он в нее сел. От ярости мать даже заговорила с техасским выговором, и Майк едва ее понимал. — Пусть с ним разберется закон, Уилл Хэнлон! И с псом, и со щенком! Вызови полицию, ты слышишь меня?»

Уилл слышал, но к шерифу не обратился. А когда жена чуть успокоилась (Майк к тому времени уже два часа как спал), напомнил ей правду жизни. Шеф Бортон — не шеф Салливан. Если бы его кур потравили при шерифе Бортоне, он бы никогда не получил двухсот долларов, и ему пришлось бы просто утереться; некоторые люди встают с тобой плечом к плечу, если правда на твоей стороне, а некоторые — нет; и Бортон относился ко вторым, потому что был размазней.

— У Майка и раньше возникали проблемы с этим парнем, да, — согласился он с Джессикой. — Но не так чтобы много, потому что он сторонился Генри Бауэрса. После этого случая он станет еще более осторожным.

— Ты собираешься спустить ему это с рук?

— Как я понимаю, Бауэрс рассказывает сыну разные истории о наших взаимоотношениях, и тот ненавидит всю нашу семью. К тому же отец наверняка говорил ему, что белый человек должен ненавидеть ниггеров. Отсюда все и идет. Наш сын негр, и изменить этого я не могу, как и не могу сказать тебе, что Генри Бауэрс будет последним, от кого ему достанется только потому, что у него коричневая кожа. Ему придется сталкиваться с этим всю жизнь, как сталкиваюсь я, и как сталкиваешься ты. Да в той самой Церковной школе, куда он ходит по твоему настоянию, учительница сказала им, что черные не так хороши, как белые, поскольку Хам, сын Ноя, смотрел на своего отца, пьяного и голого, а вот два других мальчика глаза отвели. Поэтому сыновья Хама навсегда обречены рубить дрова и таскать воду. И Майки говорит, что она, рассказывая эту историю, смотрела на него.

Джессика вскинула глаза на мужа, притихшая и несчастная. Две слезы, по одной из каждого глаза, появились и медленно поползли по щекам.

— И никуда от этого не деться?

Ответил он мягко, но безжалостно. В те времена жены верили мужьям, и у Джессики не было повода сомневаться в ее Уилле.

— Нет. От слова «ниггер» никуда не деться ни теперь, ни в мире, в котором нам суждено жить, тебе и мне. Ниггеры Мэна все равно ниггеры. Иной раз я думал, что вернулся в Дерри по одной причине — здесь об этом не забудешь. Но я поговорю с мальчиком.

На следующий день он позвал Майка в амбар. Сел на дышло бороны, похлопал по ней, приглашая сына сесть рядом.

— Тебе лучше бы держаться подальше от этого Генри Бауэрса.

Майк кивнул.

— Его отец полоумный.

Майк снова кивнул. Об этом в городе говорили. Майк лишь несколько раз мельком видел Бауэрса-старшего и только получил подтверждение этого вывода.

— Я не говорю, что у него чуть-чуть съехала крыша. — Уилл закурил баглеровскую сигарету[252] и посмотрел на сына. — Он в трех шагах от безумия. И таким вернулся с войны.

— Мне кажется, Генри тоже псих. — Майк говорил тихо, но твердо, что Уилла порадовало… хотя он, куда как более умудренный жизнью, едва не погибший в спаленном клубе, который назывался «Черное пятно», не верил, что такой ребенок, как Генри, мог быть безумным.

— Знаешь, он слишком много слушал отца, но это естественно, — ответил Уилл. И однако в этом вопросе Майк был ближе к истине. То ли из-за тесного общения с отцом, то ли по какой-то другой причине — из-за чьего-то внешнего воздействия — Генри медленно, но неотвратимо скатывался в пучину безумия.

— Я не хочу, чтобы ты всегда и от всего убегал, — продолжил Уилл, — но поскольку ты негр, иной раз это оптимальный выход. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, папа, — ответил Майк, думая о Бобе Готиере, который пытался объяснить Майку, что «ниггер» не может быть плохим словом, так как оно не сходит с языка его отца. Более того, убеждал Майка Боб, это хорошее слово. Когда участник телепрограммы «Бокс по пятницам» получал хорошую трепку, но оставался на ногах, его отец говорил: «Голова у него такая же крепкая, как у ниггера»; когда кто-то отличался на работе (мистер Готиер работал на мясоперерабатывающем заводе «Стар биф»), его отец говорил: «Этот парень работает, как ниггер». «И мой отец такой же христианин, как твой», — закончил Боб. Майк помнил, как смотрел на белое серьезное лицо Боба Готиера, обрамленное капюшоном лыжного костюма, и ощущал… нет, не злость — бесконечную грусть. Ему хотелось плакать. Он видел в лице Боба искренность и добрые намерения, но чувствовал одиночество, отстраненность и пропасть, разделявшую его и этого мальчика.