Нуреев: его жизнь - Диана Солвей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, со временем для Рудольфа стало непосильным присутствовие на репетициях; он все меньше времени проводил в студии и все больше дома или в больнице Богородицы Неустанной Помощи в Леваллуа, северо-западном пригороде Парижа. Его подруги по очереди ухаживали за ним на набережной Вольтера. Первой подключилась 73-летняя Марика Безобразова, сильная, волевая, решительная и при этом очень элегантная и по-матерински заботливая женщина (из тех, кому Рудольф всегда доверял). Вскоре к ним присоединился черный ротвейлер, которого Рудольф привел домой из зоомагазина у дворца Гарнье. Он назвал его Солором в честь героя «Баядерки». А обнаружив, что «пес» на самом деле – сука, поменял кличку на Солорию. Однако собака оказалась не только не приученной к жизни в домашних условиях, но и пугливой, и больной – у нее был бронхит, лихорадка, проблемы с глазами и коленом. Несмотря на это, Рудольф так привязался к Солории, что даже обижался, когда она отказывалась с ним спать в его чересчур теплой спальне. А Марика вскоре сообразила: лучшим способом привлечь внимание Рудольфа было обратиться к нему как к «Соларии Рудольфовне».
До премьеры оставалась неделя, когда Пьер Берже решил: Рудольф слишком болен, чтобы дирижировать премьерой. Проблема заключалась в том, что взять на себя «мучительную задачу» и сообщить ему об этом никто не хотел. Предположив, что единственным авторитетом для Нуреева в таком положении может послужить только врач, Элен Трейлин позвонила Канези. Рудольф находился в больнице, когда Канези порекомендовал ему воздержаться от дирижирования премьерой. «Это истощит вас, – сказал больному Мишель, – и в итоге может пострадать ваш же балет». Нуреев взъярился. «Не зас…ай мне мозги!» – сорвался он на доктора.
На следующий день Рудольф вернулся в театр с твердым намерением показать своим коллегам, что ему достанет энергии, чтобы дирижировать премьерой. Когда Элен Трейлин подошла поздороваться с ним у лестницы служебного входа, он только молча зыркнул на нее и отмахнулся от руки молодого человека, попытавшегося ему помочь. Но, едва он начал спускаться по лестнице, как споткнулся, пошатнулся и покатился бы по ступенькам вниз, если бы тот молодой человек не схватил его снова за руку. И все же Нуреев не сдался. Зайдя в репетиционную студию, категорически отказался от любой помощи. «Никакой кушетки», – буркнул он и просидел остаток дня на стуле, окончательно лишив себя сил.
Это была последняя битва Нуреева.
Глава 32
Выход на поклон
8 октября 1992 года Нуреев смотрел премьеру «Баядерки» из ложи дворца Гарнье. Много лет назад его собственное выступление в этом балете навеяло и критикам, и зрителям сравнения с Нижинским. На сей раз Солора танцевал Лоран Илер, его возлюбленную, храмовую танцовщицу Никию – Изабель Герен, а ее соперницу, дочь раджи Гамзатти – Элизабет Платель. Герен сознавала: Рудольф видит ее танец в последний раз. И танцевала для него. Правда, боялась, что Нуреева переполнят эмоции и, не совладав с ними, он «покинет нас во время спектакля», – вспоминала потом Изабель. А Шарль Жюд, обидевшись на то, что Рудольф (профессионализм которого взял верх над чувствами) выпустил на премьеру Лорана Илера, вообще не пришел на спектакль.
В тот вечер, еще до представления, Луиджи поспешил на набережную Вольтера, чтобы помочь Рудольфу принять ванну и одеться. Некогда мускулистое, натренированное ежедневными упражнениями тело танцовщика, которое Луиджи так хорошо знал, казалось, совершенно утратило мышечный тонус. «Бедер не осталось – одна кожа. Он не мог стоять прямо и шаркал подгибающимися в коленках ногами», и Пиньотти приходилось поддерживать его за руку. Но Нуреев как будто не замечал изумленных взглядов, обращенных на него в Опере. «Все выглядело так, словно все чурались его, как больного чумой, и не желали к нему приближаться. Я несколько раз его спрашивал: “Рудольф, а ты уверен, что хочешь это сделать? Ты счастлив?” А он отвечал: “Очень”», – делился потом воспоминаниями Луиджи.
Слишком слабый, чтобы сидеть прямо, Рудольф лежал, вытянувшись на кушетке, подпертый подушками. Он хотел было сесть в оркестровой яме, но Канези запретил ему это. Ты не сможешь оттуда уйти, если вдруг захочешь, пояснил врач Рудольфу. На что тот возразил: «Из ложи я всего не увижу».
На парижскую премьеру съехались его друзья со всего мира. В ложе с Рудольфом сидели Канези, Луиджи, Марика Безобразова и Жаннетт Этеридж, а на других местах в зрительном зале можно было увидеть Сильви Гиллем, Розеллу Хайтауэр, Пьера Лакотта, Ролана Пети, Зизи Жанмэр, Виолетт Верди, Джона Тараса, Джона Ланчбери и Ротшильдов. В первом антракте многие из них выстроились в очередь, чтобы поприветствовать Рудольфа. Им и в голову не приходило, что даже в лежачем положении Нуреев думал только о своем балете, и все его мысли поглощало действо, разворачивавшееся на сцене.
«Джек, вы меняли что-нибудь в этом акте?» – призвал он к ответу Джона Ланчбери, который оркестровал партитуру.
«Нет, – помотал тот головой, – я ничего не менял».
«Но в конце акта тромбоны звучали тяжелее, чем обычно», – не успокоился Нуреев.
«Но это Парижская опера, Рудольф, – напомнил ему Ланчбери. – Тромбонисты здесь всегда играют слишком громко».
«Да, я забыл», – тихо согласился Нуреев.
Когда занавес опустился после финального акта, Рудольф решил выйти на поклон. Провожавшие его на сцену Канези и Луиджи напомнили: ему не обязательно это делать. «Нет, я должен это сделать, только пусть все пройдет побыстрее», – ответил Рудольф, прекрасно сознавая, какой эффект произведет его выход на поклон.
Когда занавес поднялся снова, он стоял посреди сцены, поддерживаемый Изабель Герен и Лораном Илером. Публика встретила его ошеломленным молчанием, но уже в следующее мгновение зрители повставали с мест и разразились громовыми аплодисментами. Эмоции в зале стали почти осязаемыми. Крики «Браво!» смешались с возгласами «Au revoir!», обращенными к истощенной фигуре в вечернем костюме и роскошной алой шали, перекинутой через левое плечо. На какую-то долю секунды Рудольф высвободился из поддерживавших его рук и взял на себя командование сценой – единственным местом, где он всегда ощущал себя дома. Зарядившись силой от восторженного зала, артист улыбнулся и приподнял вялую руку в приветствии и… прощании.
Не успел занавес опуститься, как Нуреева принялись чествовать французские чиновники. На конфиденциальной
