Прошедший многократный раз - Геркус Кунчюс

– Да. Все здесь очень милые.

– А говорят, что люди отдалились друг от друга, – влезает Сесиль, пьющая третий бокал вина. Меткость ее замечания меня забавляет.

Поток не кончается. Все новые и новые персонажи двигаются мимо нас. Я уже успел пропустить несколько бокалов, поэтому чувствую себя свободнее. Даниэль тоже старается расслабиться. Он не очень ловко себя чувствует, когда калифорниец хлопает его по плечу, а потом по щеке.

– Дурак какой-то, – решает он, сбежав и не оценив прелести нового знакомства. – Дурак, и все, – повторяет еще раз, как будто я не услышал его замечания.

Еще в прошлом году вся эта плеяда казалась мне очаровательной. В этом году испытываю к ним сочувствие. Особенно к тем, кто называет себя постоянными посетителями. Джиму на всех на них наплевать. Ему важно, что они платят деньги за возможность побыть вместе и поделиться бреднями. Это совершенно очевидно, хотя Джим никогда публично не признается. Никто и не будет требовать от него объяснений. Он достаточно умен, умеет жить в эпоху постмодернизма.

С Сесиль завел беседу какой-то старичок, Даниэль нашел общий язык со страстным компьютерщиком, так что я пока иду закусить.

– Как тебя зовут? – спрашиваю японку, раздающую еду.

– Йоко, – смущенно признается малютка, которая, прихожу я к выводу, не такая уж чужая у Джима в доме.

– А ты скажи ему, что выучила, – провоцирует оказавшийся рядом Петер.

– Ich liebe dich [2] , – с трудом выговаривает она и накладывает мне на тарелку еду.

– Еще скажи, – не отстает от нее Петер.

– Ich will bumsen [3] , – улыбается малютка.

Это меня забавляет. Петер подмигивает мне. Йоко, олицетворенная невинность, по-прежнему улыбается мне.

– Ты?! – якобы изумленно спрашивает Петер.

Йоко кивает, однако нашу интеллектуальную перестрелку прерывает разряженная дама, и не заметить ее нельзя, так как хочет она вон то блюдо, однако без салата, а подливы чуть побольше. Йоко принимается за свою работу.

Снова оказываюсь во дворе. Заставляю себя есть, вино пью без принуждения. Оно простое и дешевое, однако и собравшиеся не лучше. Ко мне подходит Тед и пялится.

– Что скажешь? – спрашиваю его и тоже вперяю в него взгляд.

Он смотрит на меня, как теленок, и не может заговорить. Обалдевает. Не выдерживает.

– Мы с вами не встречались? – осведомляется осторожно.

– Возможно, встречались.

– Встречались… – удивленно тянет он.

– В прошлом году. У Джима.

– Так я и думал, – хлопает он себя рукой по лбу. – Так я и думал. Смотрю – знакомое лицо. Конечно, у Джима. У Джима.

И уходит своей дорогой. Не отпускает мысль: вот опять мне удалось разумно побеседовать, славно пообщаться. Запиваю эту мысль вином.

Собравшихся около ста. Курящих – меньше половины. Большинство американцы. Атмосфера накаляется. Теперь можно начинать действовать. Это знают постоянные посетители – ищут связей, возможностей, перспектив. Полька снует от одного к другому, ищет интересных людей. В прошлом году я месяц наблюдал, как она искала, но так и не нашла. Она все мечется, наверное, надеется, что найдется тот, кто за нее напишет книгу. Пока она крадется от одной группы к другой, не упускаю случая ее подразнить.

– Как приятно тебя видеть! – говорю я, не давая ей пройти в дом. – Как приятно! Как здорово! Мы так давно не виделись.

Мне приходит в голову, что в этот момент она отреклась бы от Люблинской унии, Вильнюсского края и Мицкевича, только бы не пришлось сталкиваться со мной. Ей действительно досадно, что довелось встретиться со мной в этом мире. А мне нет, мне все равно. Она стоит, загнанная в угол, и вынуждена радоваться, что спустя год мы опять встретились.

– Приятно… – интонация недвусмысленно дает понять, что я для нее – человек неинтересный.

– Как твой поддельный паспорт? – не оставляю ее в покое.

– Какой паспорт? – переспрашивает она, выпучив глаза.

– Джим сказал, что должен завернуть Мик Джаггер. У него сегодня вечером концерт в Париже.

– Когда?! – она страстно цепляется за крючок.

– После концерта. Часов в одиннадцать.

– Как хорошо, он мне так нужен. Пойду поговорю с Джимом. Извини…

Я ее пропускаю. С удовольствием понаблюдаю, как вечером она будет прятаться от меня, словно зверек от огня, как будет ждать появления Мика Джаггера, уже час назад отбывшего из Франции.

– Слушай, – бросается ко мне испуганный Даниэль, – у них у всех винтиков не хватает!

– Что случилось? Успокойся.

– Вон тот, тот, который стоит сейчас у стены, – он показывает на типа, приставшего к даме, которая не любит салат. – Когда я сказал, что я профессор университета, он бросился умолять, чтобы я походатайствовал и помог ему открыть какую-то лабораторию. Но это же абсурд! Я – лингвист. А он не отстает, начал рассказывать про какие-то исследования с грибами. Ужас! Еле сбежал. Он оставил мне свою карточку.

– А ты свою дал?

– Некуда было деваться.

– Теперь наверняка не отстанет. Готовься, Даниэль, придется открыть в Лилле лабораторию, которая будет исследовать какие-то грибы.

– Но это же абсурд! Почему я? Настоящий маразм. Он дурак!

Пытаюсь объяснить, что в этом и заключается смысл игры, что просто необходимо, чтобы один мучил другого. Если сам не прицепишься, тут же придется защищаться от других, от тех, кто более совершенно владеет искусством такого общения.

– Теперь иди и спроси его, – советую я напуганному другу, – не купит ли у тебя тот тип пять слитков золота по двадцать килограммов, извлеченных с затонувшей в Тихом океане русской подводной лодки. Предупреди, что эта сделка чистая. Никакого криминала. Успокой его.

– Эркю, это же еще больший абсурд. У меня нет никакого золота.

– Его и не надо иметь. Ты обязан ему отплатить.

Даниэль идет. Пью вино и курю. Не могу налюбоваться на жестикулирующего Даниэля: он вошел в образ, показывает величину слитков и горячо что-то объясняет, в то время как лицо основателя лаборатории все хмурится и хмурится. Та, которая не любит салат, стоит, совершенно очарованная и исполненная уважения к молодому богачу. Исследователь грибов начинает пятиться. Даниэль почувствовал вкус к игре. Не выпускает его из своих тисков. Правильно. Его надо прикончить.

Ко мне подбегает сияющая Сесиль. Она познакомилась с каким-то Нойхаузом, который пригласил ее завтра в гости. Нойхауз – семидесятилетний старик, уже успевший рассказать мне, что нашел новое направление в искусстве, о котором писал не один американский художественный журнал. Пытался показать и репродукции своих работ, однако я успел улизнуть, поскольку он не вовремя проговорился, что не возражал бы, если бы я пригласил его в Литву, где он за определенную плату готов показать свои эскизы семидесятых – восьмидесятых годов. Я понимаю: плохи дела у этого открывателя нового направления, если он хватается за соломинку – маргинальную Литву. Несообразительной Сесиль ничего не говорю. Пусть радуется, пусть празднует.

Джим управляет всеми. Стоит на балконе, как капитан «Титаника», и командует, кому с кем надо побеседовать, кому с кем обязательно познакомиться. Три четверти гостей он сам не знает. Да ему и не надо знать: у него феноменальная память на имена, поэтому свести людей в группу ему ничего не стоит.

– Познакомьтесь с Лео, – кричит он стоящим во дворе. – Да-да, тот, который там один у дерева. Он только вчера вернулся из Боснии, где фотографировал все эти ужасы. Идите к нему. Поговорите.

Несколько самых смелых направляются к Лео. Знакомятся. Лео уже не одинок.

– Эркю! – Джим хочет впутать и меня, однако я делаю вид, что не слышу, проскальзываю в коридор и начинаю наливать из бачка вино в свой бокал. Кто-то толкает меня в спину. Не выпускаю бокала. Когда он наполняется доверху, поворачиваюсь – женщина.

– Откуда ты? – спрашиваю я фамильярно.

– Из Берлина.

– О, я был в Берлине! – объявляю я радостно, переняв их стиль общения. – Замечательно! Из Берлина!

Говорю так, словно для меня огромное счастье встретить человека из Берлина. Стиль подходит. Я показал заинтересованность, теперь ее очередь обратить на меня внимание.

– А ты откуда? – спрашивает она.

– Из Вильнюса.

– О!.. Я не знаю, где это. – Смеется.

Это сообщение меня не удивляет. Я сыт, пьян, поэтому в хорошем настроении. Санкций к берлинке не применяю. Объясняю географию, напоминаю о Данциге, Кенигсберге, Канте и холокосте. Она смеется, издает радостные восклицания. Нам обоим весело.

– Чем ты занимаешься?! – продолжаю разговор.

– Пишу книги для детей.

– Замечательно!

– А ты?

– Ничем.

– Замечательно! – Теперь уже она не нарадуется на меня.

Чокаемся бокалами вина. Она мила – хотя и некрасива. Это я понимаю.

Подкрадывается Петер, подстерегавший в засаде. Я его понимаю, поэтому не сержусь, когда он уводит ее и тащит по лестнице в свое логово. Она смеется. Довольна. Еще не подозревает, что ее ждет наверху. А если и подозревает – ничего страшного: она из Берлина.