Прошедший многократный раз - Геркус Кунчюс

– Видишь, какая я быстрая, – говорит мне Сесиль, дожевывая булочку. – Задержалась на какие-то десять минут. Хотела быстрей, да была очередь.

– Ничего. Мне было приятно тебя ждать, – говорю ей. – Здесь столько разных персонажей мимо меня прошло. Могло быть и больше.

По-прежнему жуя булочку, она ведет меня к служебному входу.

– Можем покурить. Пьер скоро придет.

Пьер – это фотограф, которому я должен быть благодарен за знакомство с самым большим книгохранилищем Европы, иначе говоря – кладбищем книг. Сесиль щебечет без умолку.

– Вчера столько дел было, столько дел, – начинает она пытку. – Послезавтра приезжает мой друг из Марселя. Нужно собираться, а у меня еще даже документы не все. Через пару месяцев уезжаю в Россию, но до сих пор ничего не сделано. Такое дальнее путешествие, такое дальнее, такое дальнее…

Моя система звукоизоляции действует безупречно. Едва только она начала говорить, как я уже ничего не слышу. На пару лет уезжает в Сибирь, где будет учить молодых русских французскому языку. Парадоксально: в начале века русские отправлялись во Францию, а в конце – французы с огромным энтузиазмом путешествуют в Сибирь. Удивительные миграционные перемены!

– …А ему еще театральные дела надо уладить, потому что он думал, что поедем только в ноябре.

– Кто, кто? – перебиваю я.

– Он. Ему там ничего не надо будет делать. Правительство выделяет деньги только для того, чтобы осмотреться.

– Кто такой? – осведомляюсь я, хоть мне и неинтересно.

– Огюст. Ему не обязательно нужно будет ставить спектакль. Может, в другой раз.

– А ты его знаешь?

– Знаю. Вчера познакомились. Он будет искать в Сибири вдохновение.

Заботы Огюста меня не интересуют. Ясно, что он – еще один авантюрист, выклянчивший у Фонда помощи Востоку немаленькую сумму для своего вдохновения, которое неизвестно удастся ли выдохнуть.

В дверях показывается Пьер. Типичный фотограф: худой, лохматый и без фотоаппарата. Такие мне больше всего нравятся. Он не может стоять на месте и потягивается, как пантера. Его плечи поднимаются, опускаются. Пластичный, делаю я вывод. Он может работать только со штативом.

Целует Сесиль в обе щеки. Даже не завидую. Мог бы и любовью с ней заняться, а я бы тем временем стоял, как дольмен или менгир – объект неизвестного назначения. Подает и мне руку. Знакомимся – оба расширяем группу друзей, которую можно было бы и не расширять, однако эта неугомонная Сесиль… Она весело кричит и радуется нашей едва завязавшейся и еще хрупкой дружбе. Впечатление такое, словно она сводничает.

Пьер ведет нас катакомбами библиотеки и через каждые два шага останавливается, потому что ему нужно поздороваться и потрепаться с теми, кто попадается навстречу. Это беда всех фотографов: они знают весь мир и в то же время не знают никого. Видно, что это его утомляет, однако он держится героически и не выдает своего раздражения. Это еще одна характерная черта фотографов. Они всегда веселы, и им чужды депрессия художников, безнадежность писателей, сомнения режиссеров, безумие танцоров.

– Что вы хотели бы посмотреть? – спрашивает меня такая же типичная библиотечная крыса, когда мы оказываемся в обитом деревом зале.

Вопрос адресован мне, а я даже не знаю, что ответить. Меня ничего не интересует, хотя я понимаю, что имею редкую возможность полистать не один вожделенный манускрипт. В моей голове вертятся фамилии, но что из того.

– Может, у вас есть рукопись «Памятников египетской религии Фиванского периода» Израиля Франк-Каменецкого? – спрашиваю я о первой пришедшей в голову личности. – Сейчас поищу, – неожиданно отвечает очкастая мышка, руководящая отделом манускриптов и якобы охраняющая то, что для Франции дороже всего.

Выигрываю несколько минут, могу отдышаться. Пьер мне улыбается. Он оценил заказ. Сесиль стоит без всякого выражения на лице. Я немного волнуюсь, так как не хочу показаться необразованным. Теперь обязан придумать другой заказ, который они не смогут выполнить. В голове пусто.

Прибегает возбужденная мышка.

– Очень жаль, однако этой рукописи у нас нет. Даже не знала, что ее нет в наших хранилищах, – словно провинившись, оправдывается она передо мной, а обещала ведь показать все, чего только жаждет мое сердце.

– Жаль, – говорю. – Очень жаль. Только из-за этой рукописи я и приехал из Восточной Европы. Очень досадно…

– Может, желаете что-нибудь, что у нас есть? – пытается спасти честь библиотеки служащая, а ее бровь уже нервно подрагивает.

– У меня есть одно желание, но не знаю…

– Мы постараемся. Постараемся. Что вам нужно?

– «Истории церкви», «Подготовки Евангелия», «Жизни императора Константина» Евсевия Памфила у вас, конечно, нет, – продолжаю я. – Не верю, что вы отыскали бы рукопись «Библии и Вавилона» Фридриха Делича… Или дайте мне, разумеется, если найдете, рукопись шестого тома «Истории происхождения христианства» Жозефа Эрнеста Ренана.

Она приходит в себя. Словно сбросив сорок лет жизни, несется в запасники.

– Тебе эта рукопись действительно нужна? – робко спрашивает меня Пьер.

– Без нее не представляю своей жизни, – отвечаю.

Долгонько ищет. Кажется, и ее нет. Времени за глаза, так что подожду. Мышка все не показывается. Теперь дело ее чести найти эту рукопись.

– Вот. Нашла. – Она с гордостью бросает ее на стол.

– Красивый почерк, – говорю. – Меня всегда интересовало, как Ренану удается так красиво выписывать букву О. Вы только посмотрите, просто совершенная окружность.

Они не перестают изумляться моему эстетическому вкусу, который действительно прекрасен. Все устремляют взоры на ренановскую букву О.

– Она замечательная, – говорит Сесиль, не светящаяся глубокой мудростью.

– Листайте рукопись, а у меня много работы, – сбегает от нас служащая, она явно боится, как бы я еще чего-нибудь не придумал.

Листаю рукопись, а они не отрывают взгляда от разных О. Мною овладевает огромное желание закрасить плоскость буквы тушью. Держусь из последних. Никто сейчас и не подозревает, какие страсти кипят во мне. Для французской культуры это был бы удар ниже пояса.

– Уже можем идти, – говорю, переворачивая последний лист рукописи. – От Ренана ничего большего и не ожидал.

Фотограф немного удивлен, однако подчиняется моему желанию. Идем из библиотеки, прямо-таки переполненные знаниями, которые брызжут из наших мозгов.

– Если тебе что-нибудь будет нужно, – говорит Пьер, – всегда можешь ко мне обратиться. Я к твоим услугам.

Сесиль в этот миг чувствует себя ненужной. Она успевает солгать, что через десять минут ее будет ждать Огюст. Разумеется, на другом конце города. Расстаемся. Мне становится легче. Я снова свободен.

Когда я уже иду к Национальному банку, меня догоняет Пьер.

– Эркю, очень извиняюсь. Может, ты не откажешься выпить со мной бокал пива? Я угощаю.

Соглашаюсь без колебаний, так как Пьер мне нравится. Мне нравится его раскованная походка, насмешливый взгляд и меткий глаз. С большим удовольствием познакомился бы с ним поближе. Он со мной, кажется, тоже.

Пьер ведет меня назад к библиотеке.

– Здесь, рядом. В этом кафе мы познакомились с Сесиль.

– Ты давно ее знаешь? – спрашиваю его.

– Может, год. Может, два. Иногда кажется, что всю жизнь, однако чаще всего…

Стоим у бара в типичном французском кафе. Набросано окурков. Все друг друга знают. Пьер представляет меня хозяевам и своим друзьям. Теперь и я свой среди них. Флаг сексуальных меньшинств над фасадом здесь не развевается. Прихлебываем пива.

– Ты должен ей помочь, – начинает разговор Пьер. – Она совершенно выбита из колеи.

Понимаю, что речь идет о Сесиль, однако при чем здесь я?! Не могу же я быть ее доверенным лицом, да и знакомы-то мы с ней всего несколько часов. Кроме того, она мое имя не может нормально выговорить. Что уж говорить о фамилии, которая в ее устах превращается в яд.

– Я?! – переспрашиваю я, состроив ничего не говорящую мину.

– Да, ты. Потому что ты можешь. По глазам вижу. Ты можешь ей помочь.

– Пьер, я даже не знаю, что с ней, чем она больна и больна ли. – Я уклоняюсь от деятельности самаритянина, которая чужда мне уже добрый десяток лет.

– В общем, она любит, – вздохнув, ставит он диагноз.

– Не меня же.

– Конечно, не тебя, однако ты можешь ей помочь.

Разговор мне перестает нравиться, а пиво горчит. Делается даже немного кислым. Начинаю подозревать, что оно еще и с осадком. Сожалею, что пью пиво и впутываюсь в банальную историю.

– Она любит его, – снова издали начинает Пьер и с досады даже закуривает. – Она любит его. Она мне призналась.

– Пьер, мне никто не признавался. Я ничего не знаю и не хочу знать, кто кого любит, а кого не любит. Я и сам не уверен, кого люблю, а кого ненавижу. Что же говорить о Сесиль, которую я не знаю.

– Не совсем так, – прерывает меня Пьер.

Такие повороты мне уже совсем не нравятся. Я не поклонник любовных романов, да и не близки мне всякие истории.