Очерки истории христианского синдикализма - Марк Яковлевич Домнич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Международный трибунал в Гааге решением от 31 июля 1922 г. признал МКХП неправительственным органом с правом представительства в МОТе и его бюро.
После завершения работы Учредительного конгресса начали возрождаться и укрепляться старые производственные объединения; некоторые создавались заново. В течение первых двух лет функционировали следующие международные производственные секретариаты: железнодорожников (296 180 человек); служащих (576 782 человека), фабричных рабочих и транспорта (142 630 человек), пищевиков (23 000 человек), полиграфистов (18 515 человек), строителей (97 600 человек), деревообделочников (61100 человек), табачников (58 070 человек), кожевников (23 069 человек), металлистов (287 775 человек), текстильщиков (213 737 человек), сельскохозяйственных рабочих (1091 153 человека).
Папа Бенедикт XV одобрил появление МКХП — с основанием этой конфедерации углубился раскол в профессиональном движении. Задачей конфедерации христианских профсоюзов являлась «выработка единой программы и сближение между рабочими на почве антиклассовой политики»{156}.
Программу мирового христианского движения выработали на Инсбрукском конгрессе (21–23 июня 1922 г.).
Атмосфера на конгрессе была до крайности накалена. Его работа едва не сорвалась, особенно когда обсуждались доклады о социальном и экономическом положении рабочих в связи с международной обстановкой. Бурные дебаты вызвал и вопрос о примирении враждовавших во время первой мировой войны наций. Голландец Сменк припомнил события недавней войны, хотя причины ее он предпочел обойти, опасаясь «забросать камнями одну определенную партию». Зато в его речи прозвучал недвусмысленный призыв к «христианской солидарности в действиях правительств и народов»: надлежит создать «сферу мира и примирения», урегулировать проблемы возмещения военных убытков. Он высказывался за уменьшение репараций, уплачиваемых Франции и Бельгии, «в соответствии с платежеспособностью Германии», и за снижение военных долгов. Иначе, сказал оратор, «невозможно предотвратить подстрекательство революционных элементов». «Заступничество» за Германию вызвало на следующий день формальный протест президента ФКХТ Зирнеля, который, однако, им самим был сведен к «недоразумению» и объяснен неполадками в переводе.
Речь Сменка содержала также обычные для представителя «третьей силы» нападки на реакцию справа и на «социалистическую пропаганду классовой борьбы», которые «в равной мере представляют опасность для восстановления экономики». Была, однако, одна проблема, которая, как признал сам Сменк, «маячила все время перед его глазами». Это проблема Советской России.
Конгресс не призывал к интервенции против России, он высказался за экономическое удушение большевизма. Повторялись и клеветнические выпады буржуазной пропаганды о «коммунистических экспериментах» в России, отсутствии в этой стране «законности» и т. п.
Принятая конгрессом резолюция содержала особый пункт, который обусловливал «возвращение России в семью народов» при условии, если она признает долги, восстановит собственность иностранцев и гарантирует их личную свободу{157}.
Вырабатывая стратегию, призванную обеспечить стабильность буржуазному строю, теоретики МКХП учитывали свежий, еще недавно пережитый опыт. Великий социальный переворот в России и его воздействие на все страны мира вызывали у вождей конгресса страх. Особо заинтересованными в возведении идейной плотины против революции были руководители ВОХП, которые день начала революции — 9 ноября 1918 г. — называли «днем позора и самоунижения»{158}. Вожди христианских профсоюзов с пеной у рта доказывали, что социальные реформы, принятые в период 1918–1920 гг., свидетельствуют о превосходстве реформизма над революционным движением. Заслуги в проведении этих реформ они приписывали себе, своему участию в органах власти. При этом немецкие профсоюзные лидеры ссылались на министра Гисберта и президента баварского ландтага Кенигбауэра. Они не переставали восторгаться «чудесными преобразованиями» в жизни трудящихся. Воздавались хвалы МОТу и Лиге наций, а также и «главному социальному деянию эпохи»{159} — установлению 8-часового рабочего дня, оплаченным отпускам и другим социальным завоеваниям. При этом, однако, вовсе не указывались причины, заставившие буржуазию пойти на эту и другие уступки.
В действительности теория социального обновления общества на принципах христианства не подтверждалась. Гисберт вынужден был признать, что «социальная нужда и неурядицы налицо и в свободной демократической республике — Германии»{160}.
Программа формулировала цель движения — добиться установления «с помощью христианских принципов мирового социального и экономического порядка». При этом все упования авторов возлагались прежде всего на «интеллектуальный и физический труд отдельной личности» при сохранении существующего строя. Подчеркивалось, что избавление рабочего «лежит в нем самом», в «истинно христианском хозяйственно-этическом образе мыслей, который он должен в себе сотворить, и духе общности…»{161}Подобная концепция (а она вошла в идейный фундамент программы), переносящая усилия рабочего в область нравственных категорий, проистекала от основного принципа социальной католической доктрины, согласно которой «социальный вопрос — это прежде всего моральный и религиозный вопрос, и по этой причине следует решать его, руководствуясь главным образом нормами морали и наставлениями религии»{162}.
Поэтому провозглашалось, что христианские принципы, особенно справедливость и любовь, должны воцариться во взаимоотношениях между индивидами, социальными группами и пародами, в связи с чем глубокая трансформация общества и разрушение старого социального здания будут не нужны. Программа уводила, таким образом, христианское рабочее движение в сторону от борьбы за освобождение. Сосредоточивая внимание масс на нравственном совершенствовании, она внушала им, что необходимо отказаться от реальных действий, поскольку «счастье не в удовлетворении практических нужд», земной рай вообще «утопия, которой тешит себя марксизм», «нравственная жизнь выше всякой экономики»{163}.
Приоритет нравственного начала объявлялся главным принципом христианского профсоюзного движения. В противопоставлении духовного и материального составители программы усматривали один из способов развенчания марксизма, обоснования своего превосходства над материалистическим мировоззрением, которое-де видит единственную цель человеческой жизни и главную цель общества во владении и пользовании материальными благами. Ясно, что такая программа устраивала эксплуататорские классы: она сосредоточивала внимание индивида в основном на его внутреннем мире независимо от того, кем являлся сам индивид — капиталистом или рабочим.
Авторы программы декларировали, что их христианско-профсоюзная доктрина принадлежит к числу философских концепций, которые не меняются со сменой эпох, ее корни восходят к «несравненной системе… Фомы Аквинского»{164}. С этих позиций они сформулировали также свои представления относительно сути капитализма и способов «борьбы» с ним для достижения социального мира на основе любви и справедливости.
Инсбрукская программа объявила войну коммунизму; в ней утверждалось, что это учение ведет к «превращению личности в ничто». Голословное отрицание принципов материалистического мировоззрения, грубые выпады пропагандистского характера не прибавляли доказательной силы антикоммунистической концепции МКХП. Голословно декларировалось, будто бы учение о классовой борьбе «ведет к поглощению всего общества одной его частью, а это противоречит принципам справедливости и любви»{165}.
Программа уходила от определения капитализма как эксплуататорского строя. Ее составители довольствовались ссылкой на то, что он был осужден папой Львом XIII;
