Великая судьба - Сономын Удвал

Максаржав не выдержал и прервал Га-нойона:

— Что вы такое говорите, учитель?!

— Если вы не станете думать обо всем этом, то так и будет. Придет время, и нашими жинсами — знаками княжеского достоинства — будут забавляться дети. Надо, надо думать о возрождении государства. Только очень важно выбрать момент. Иначе те, кто поспешит, уподобятся кукушке, которая раньше всех прилетела, закуковала да язык отморозила. Боюсь, что тебе надоели мои поучения. Много лет я тебе толкую об одном и том же. Теперь ты стал совсем взрослым, сам можешь во всем разобраться. Чувствую я: вот-вот что-то должно произойти. Пойми, таким, как я, старикам, уже ничего в жизни по изменить. А вот если молодежь отойдет от праведного дела, тогда позор вам. Сейчас среди молодых немало людей образованных. А с умом да с деньгами можно поездить по свету, посмотреть, как в других странах люди живут, поучиться. И запомни вот что: простой люд, чернь, надо всегда держать в узде, а строптивых — прижимать, не то они сядут тебе на шею.

Так поучал Максаржава старый учитель. На этот раз нойон усадил его рядом с собой, принимал и угощал как равного. На прощанье он подарил любимому ученику кусок шелку на дэли, слиток серебра и красивую чернильницу с кисточкой для письма.

— Счастливой тебе службы, сынок, — сказал он, расставаясь.

«Что-то вот-вот должно произойти!» — такое Максаржав слышал уже от многих, да и сам часто об этом думал.

Перед тем как отправиться на службу, Максаржав съездил в Нампанский монастырь, накупил припасов. Потом побывал в Шапхын-Сайрте и рассчитался там с долгами, накупил еще всякой всячины для хозяйства. И в начале первой осенней луны выехал из дому.

Максаржава сопровождали двое земляков. За собой он вел в поводу запасного копя, на которого погрузил поклажу. Путники миновали Голубой перевал и теперь приближались к Гурту. «Хангай... любимый мой край, родные горы и реки, — думал Максаржав. — Леса, богатые ягодой, зверем. Благословенный Хангай!» На Гуртском перевале всадники спешились, бросили по камешку в обо, сели и закурили. Спутники Максаржава преклонили колена, потом бросили на все четыре стороны по кусочку из жертвенных кушаний и поднялись на вершину обо. И тут все трое, каждый про себя, дали традиционную клятву: «Клянемся вам, предки, клянемся тебе, родной нутук, в том, что верой и правдой будем служить родной стране и народу!» Потом они снова тронулись в путь.

С перевала открывалась широкая долина Селенги — стада и отары на пастбищах, то тут, то там волнующиеся нивы, дымки над кровлями юрт, повозки, запряженные быками, караван верблюдов, мерно шагающий по узкой извилистой дороге. Над головами путников с криками проносились стаи диких гусей и уток, а высоко в небе, над вершиной Ундур-улы, парил горный орел. При виде этой картины у Максаржава защемило сердце, захотелось остаться здесь, в этих родных и милых сердцу местах.

По пути Максаржав завернул к тестю, рассказал ему о призыве в армию, и они поехали дальше. Им предстояло пересечь две речки — Большой Толбор и Малый Толбор. Старые люди рассказывали, будто случилась здесь однажды летом страшная засуха, а зимой — дзуд. Много скота погибло в тот год, и пришел к людям голод. Местные жители задолжали огромную сумму китайской торговой фирме, и решили они в уплату долга отдать китайцам эти речки в полную собственность. С тех пор и называют их Толбор, что значит «плата». Капризны эти речки: летом, во время дождей, разливаются, унося порой весь урожай, выращенный в пойме. А зимой, во время лютых морозов, растрескается лед — того и гляди в полынью угодишь, не перебраться тогда через эти реки ни местному жителю, ни чужому.

Во время долгого пути наслушался Максаржав от попутчиков и сказок, и разных историй. А те привязались к Максаржаву и подружились с ним.

Когда они проезжали места, где жила с отцом Гунчинхорло, Максаржав с тревогой вспомнил о Того. Юрты отца Гунчинхорло на старом месте не оказалось. От соседей Максаржав узнал, что они откочевали к лесу — решили заготовить дров на зиму. Максаржав и его спутники направились к распадку между горами. Вскоре показался майхан, над которым вилась струйка дыма. Путники привязали коней к дереву и направились к майхану. У входа сидел крупный мужчина и точил топор. Увидев прибывших, он поднялся и застыл в изумлении. Потом воскликнул:

— Ма-гун! Дорогой мой Ма-гун! — И бросился навстречу Максаржаву. Друзья обнялись, стараясь скрыть слезы, навернувшиеся на глаза.

— Бого, ты жив и здоров! А я уж думал, не случилось ли с тобой беды, — проговорил наконец Максаржав.

— Знаешь, что со мною было? Помер да воскрес. На собственной шкуре убедился я, что у горя и страданий нет ни конца, ни края. Да вы входите, располагайтесь! — обратился он к гостям и откинул полог палатки. Они вошли и увидели старика, это был отец Гунчинхорло. Он лежал в глубине палатки и в ответ на приветствие прохрипел что-то невнятное.

— А где же Гунчинхорло?

— Знаешь, ведь мы с ней до сих пор не встретились. Оказывается, она отправилась с каким-то обозом в Хурэ — меня искать. А я не могу ехать вслед за ней: старик совсем плох. Вот так и живем вдвоем.

Того вскипятил чай. Максаржав разглядывал друга. Тот заметно постарел, на виске виднелся шрам.

— Ты знаешь, ведь люди нойона, нашего нойона... чуть не убили меня.

— Ты ошибаешься, Бого... Это были люди Очир-бээса.

— Вот как? За что же он взъелся на меня?

— Хотел убить тебя, а вину свалить на Га-нойона, опорочить его.

— Вот уж поистине — господа меж собою грызутся, а слугам шишки достаются. Не помню, сколько я пролежал тогда. Потом скрывался у старика Доржа, а когда немного поправился, пристал к обозу, добрался до столицы. Подносил людям вещи на базаре, заработал немного денег. Потом по чьему-то навету обвинили меня в тяжком преступлении, едва избежал суда. Потом заболел, с месяц провалялся у каких-то бедняков. Вот тут-то я и убедился: если бедняк попадет в беду, никто ему не поможет, кроме таких же нищих, как он сам. Я дошел до такого отчаяния, что едва не решился на воровство, да вовремя удержался. Нанялся в мясной ряд к китайцам, подзаработал немного на разделке туш. Потом у русского купца пас коней. Рассказал я ему свою историю, и он — добрый, видать, человек — дал мне за работу коня. Ну и вот, где верхом, а где пешком, добрался я до этих мест. Да, брат, натерпелся я всякого...

— А я еду в Кобдо, назначен служить в тамошнюю джасу. Дождешься свою Гунчинхорло, устроитесь — приезжай и ты ко мне. Может, там удастся заработать, будешь посылать домой.

— Хорошо, Ма-гун. Все сделаю, все перетерплю, чтоб только быть нам вместе.

— Теперь он и в самом деле стал Ма-гуном, ему пожалован титул, — вставил один из спутников Максаржава.

— Вот как! Тогда извини меня, пожалуйста, я, наверное, утомил тебя свой болтовней.

— Ну что ты, Бого! Я так рад, что ты жив и здоров.

Они еще долго говорили, но вот настало время Максаржаву ехать дальше. Прощаясь, он дал другу немного денег, и они расстались.

«Как я приживусь в новых, незнакомых местах? Что там за народ? Как вести себя с наместником-амбанем?» — думал Максаржав. Куда он должен явиться, ему уже объяснил Га-нойон. По поручению чин-вана он наставлял Максаржава. «Главное, — говорил он, — каждый раз думай, прежде чем сделать что-либо». И вот остаются позади одна за другой уртонные станции, горы и перевалы, реки и ручейки. Хороша земля Монголии! «Если мы или наши потомки лишимся этой земли, которую веками отстаивали наши отцы и деды, то незачем тогда и жить!» — думал Максаржав.

На последней перед Кобдо станции его встретил чинов-пик — посланец маньчжурского амбаня — и переводчик. Рядом с уртонной юртой был разбит шатер, где для путников приготовили угощенье. Сюда и пригласили Максаржава.

— Маньчжурский амбань велел мне встретить вас и передать, что он рад вашему прибытию и полон надежды и веры в вас, — высокопарно произнес представитель амбаня.

Обменявшись приветствиями, они сели.

— Мы, ничтожные слуги маньчжурского амбаня, тоже весьма счастливы по случаю вашего, о высокородный гун, благополучного прибытия, — продолжал рассыпаться в любезностях чиновник. — Добро пожаловать в наши края! Не утомились ли вы в дороге?

В свою очередь Максаржав сдержанно поинтересовался, какова здесь погода, каков урожай, хорош ли скот. И наконец все вместе они тронулись в сторону Кобдо.

«А про здоровье амбаня даже не спросил, — подумал чиновник. — Ну ничего, мы тебя научим вежливости!»

Перед въездом в Кобдо посланец амбаня сказал:

— Видите тот храм? Он называется Храмом всеобщего успокоения. А это — Казенный городок. — И он показал рукой на большие ворота, ведущие в обширный, обнесенный стеною двор. — Вон там, где множество глинобитных домиков, находится Торговый город. У нас говорят: Восточпые ворота дворца — для подношений, Западные ворота — для парадных выездов, Южные — для воздаяния милостей!