Великая судьба - Сономын Удвал

«Да, он немногословен, но за каждым его словом скрыт тайный смысл. От этого человека можно чего угодно ждать. Такой, пожалуй, и наперекор властям пойти не побоится, — с изумлением подумал амбань. — Оказывается, он не так уж глуп».

Максаржав решил побывать в элетском, мянгатском и захчинском хошунах, которые входили в Кобдоскую джасу, переговорить с управляющими хошунов, узнать их намерения.

Каждый день маньчжурский амбань вызывал к себе Максаржава и поручал ему самую неприятную работу: то обеспечить людей для чистки коровников, то организовать поставку копей, то срочно отправить куда-то курьера, то проследить за выплатой долгов торговым фирмам и провести расследование каких-то скандальных дел. Максаржав был занят с утра до ночи. Когда он решил разобраться с долгами, которые числились за его джасой, выяснилось, что это долги давно уже умерших аратов, а проценты раскладывались на совершенно непричастных к делу людей. К хошунному долгу добавлялась еще стоимость всяких припасов, которые нойоны-управители якобы брали у китайских торговцев для своих личных нужд. И все эти платежи тяжким бременем ложились на простой люд.

Максаржаву пришлось побывать в китайских торговых фирмах и в лавках русских купцов, много знакомых появилось у него среди бедняков — халхасцев, китайцев, мянгатов и байтов[Байты — племя, обитавшее на западе Монголии.]. Иногда его приглашали на скромные семейные торжества. Встречался он и со многими нойонами Кобдоского края, приглядывался, исподволь выяснял их настроения: готовы ли они выступить против маньчжурского амбаня. А сам тем временем ввел строгий учет цириков и имеющегося у них оружия. Так, в трудах и заботах, прошло несколько месяцев.

Через своих людей амбань вскоре узнал, что Максаржав повсюду пользуется уважением. Ему донесли, что к женщинам гун равнодушен, пьет умеренно, хорошо знает маньчжурские законы, соблюдает воинскую дисциплину и субординацию. Это весьма удивило амбаня. Он был очень зол на своего доверенного чиновника Го Су, передавшего ему неверные сведения об этом человеке.

Халхасцев, торгутов, казахов, бантов и дюрбетов — то есть местное население — китайские чиновники из канцелярии амбаня называли не иначе как «ослы», «скоты» или «дураки мангу»[Мангу — так китайцы называли монголов.], не стесняясь при этом присутствия монгольских чиновников. О чем бы они ни говорили, все было «мое» и «наше». Максаржав каждый раз, когда доводилось ему видеть и слышать все это, приходил в ярость. А тут еще стали поднимать голову и чиновники богдо-гэгэна, не уступавшие в жестокости слугам амбаня.

Два раза в месяц, в новолуние и полнолуние, надо было посещать джасовые молебны, на которых присутствовали представители маньчжурской администрации. Максаржав вначале под разными предлогами старался избежать этой церемонии, а потом без всяких объяснений просто перестал на них являться.

Была морозная зимняя ночь. В небе сияла полная луна, и ее свет проникал в юрту через тоно. Эту ночь чиновники джасы провели без сна. Они решили составить петицию к маньчжурскому амбаню и договорились, кто в какой хошун пойдет со срочным сообщением об этом. Некоторые предлагали ночью, тайком, отогнать и спрятать где-нибудь скот, отобранный чиновниками амбаня. Другие говорили, что не стоит отгонять скот, просто нужно его разобрать и не отдавать, когда потребуют назад. Нужно только объявить об этом всем аратам.

— Чего там объявлять! — возражали третьи. — Пустое все это! Всегда найдется продажная душа, подкупят такого человека или запугают, и он отдаст свой скот! Нет, лучше все-таки угнать его!

— Ну, с верблюдами, конями и коровами, положим, проще. А как быть с овцами? В такой мороз перегонять их нельзя, вот-вот окот начнется.

И все же большинство высказалось за то, чтобы без промедления перегнать и надежно спрятать крупный скот.

А наутро из столицы пришло известие, которое потрясло всех. «Вот и настала пора возрождения Монголии», — подумал Максаржав. Снова вспомнились ему слова Га-гуна: «Что-то должно случиться».

«Был бы сейчас рядом Бого, вот бы он порадовался!»

— Кто сообщит амбаню о пришедшей из столицы бумаге? И каким образом это сделать? — переговаривались между собой чиновники.

— Надо написать письмо и вручить ему, — предложил Максаржав.

— А кто возьмется его написать?

Посоветовавшись, все решили, что лучше Максаржава пи-кто этого не сделает.

— Сумею ли я? — засомневался Максаржав. — А впрочем, попробую! А вы потом поправите, если что не так.

Вернувшись в свою юрту, Максаржав достал кисточку и чернильницу, присел за низенький столик. Он волновался. Сбывается давняя его мечта — увидеть пятки чужеземных правителей. «Эти маньчжуры ничего не дали нашей стране, их интересовало только одно — нахапать, набить утробу. Теперь все будет иначе. Но уйдут ли они подобру-поздорову или будут сопротивляться?.. Так с чего же начать послание амбаню?» Но вот, набравшись решимости, Максаржав начал писать:

«Мы все хорошо знаем, что не вечным было маньчжурское иго на нашей монгольской земле. И вот теперь восстанавливается самостоятельность монгольского государства, которое само должно решать все свои дела. Многолетняя власть маньчжурского наместника-амбаня Сап До ликвидируется. Властителем всей Монголии провозглашен богдо Джавзандамба-хутухта. Образовано национальное правительство из пяти министров. Сообщая об этом вам, наместник-амбань в Кобдо, и всем чиновникам вашей канцелярии, предлагаем безотлагательно передать всю полноту власти в Кобдоском крае нам, руководителям Халхаской джасы. Все прежние долги и долговые записи объявляются недействительными. Вам и вашему персоналу предоставляется возможность вернуться на родину, однако без скота, являющегося монгольской собственностью. Настоящее требование подлежит немедленному исполнению, о чем правление прежде подведомственного вам города доводит до вашего сведения».

Возле юрты, где разместилось управление, взметнулся голубой флаг с золотым соёмбо. Было предпринято все, чтобы население скорее узнало о происшедших в столице переменах: о смещении маньчжуро-китайской администрации и провозглашении богдо Джавзандамбы ханом Монголии, о том, что вводится новое летосчисление, начинающееся с момента провозглашения «многими возведенного», и что столицей государства объявлен Великий Хурэ. Обо всем этом возвещали народу на улицах Кобдо и на базаре конные глашатаи, а также расклеенные по всему городу листовки.

В сопровождении двух чиновников, не испросив предварительно аудиенции, Максаржав явился к амбаню.

— Господин амбань, я имею честь вручить вам очень важный документ, — торжественно произнес он.

— В чем дело? Что такое? — проворчал амбань. С недовольным видом он взял бумагу и стал читать. Потом позвал чиновника канцелярии и велел прочитать послание вслух — для всех. Один из чиновников схватил бумагу и с криком: «Они что, с ума посходили, эти ослы монголы!» — швырнул ее на пол. Поднялась суматоха.

— Я прибыл сюда по указу императора и только по его указу уеду отсюда. Вы не смеете нам приказывать! — крикнул амбань, по тут же понял, что сейчас этот тон неуместен, и уже более мирно продолжал: — Вы же знаете, какие сейчас стоят морозы. Вот потеплеет немного, тогда мы и уедем.

Однако это был лишь хитрый ход, попытка выиграть время. Амбань знал, что китайский гарнизон в Кобдо недостаточно велик и плохо вооружен. Не будь этого, ему не пришлось бы пускаться на хитрость. С другой стороны, он получил указание ни в коем случае не начинать военных действий первым. И к тому же было неясно, какую позицию займет Россия в связи с событиями в Монголии[В вопросе о провозглашении независимости Монголии царское правительство вело двойственную политику: с одной стороны, оно поддерживало освободительное движение в Монголии, рассчитывая укрепить там свои позиции, с другой же — не желая обострять отношения с Китаем в период после поражения в войне с Японией, вынуждено было согласиться на признание «автономии» Монголии под «формальным» сюзеренитетом Китая.]. Во всяком случае, не исключено, что русско-китайские отношения ухудшатся.

В Кобдо царило оживление, на улицы вышли все — и стар, и млад. Торговые ряды на окаймленной с двух сторон высокими тополями улице сверкали разноцветными фонариками, вывешенными перед лавками. То тут, то там собиралась толпа, и тотчас же какой-нибудь грамотей громко, чтобы слышали все, читал официальное сообщение о провозглашении независимости Монголии. Люди требовали читать снова и снова. Многие спешили к воротам храма — чтобы сотворить благодарственную молитву в честь святого богдо, ставшего теперь ханом. Однако китайцам было не до веселья, их совсем не видно было на улице. Они словно все вымерли — позакрывали свои лавчонки и притаились.