Когда рассеется туман - Кейт Мортон

Я наблюдала, как гость изучает библиотеку — пристально, не спеша, не двигаясь с места. Наконец, его взгляд остановился на картине. Синий и черный цвета смешивались, образуя фигуру женщины, повернувшейся к художнику спиной. Картина скромно висела на дальней стене в окружении пузатых бело-синих китайских ваз.

Юноша подошел поближе, остановился. Мне было так интересно наблюдать, как он внимательно рассматривает картину, полностью отрешившись от всего остального, что любопытство победило чувство долга. Книги на девятой полке продолжали пылиться, а я все подсматривала за гостем.

Он откинулся чуть назад, затем подался вперед, завороженный картиной. Я заметила, как странно, неподвижно висели вдоль тела его длинные руки.

Он все стоял, наклонив голову, впитывая в себя увиденное, когда за его спиной хлопнула дверь, и в библиотеку, с китайской шкатулкой в руках, ворвалась Ханна.

— Дэвид! Мы придумали, куда отправимся в этот раз…

И замолчала, когда Робби обернулся и поглядел на нее. Он чуть улыбнулся, и эта улыбка так преобразила его лицо, что я даже подумала, не приснились ли мне грусть и меланхолия. Лишившись серьезности, оно стало открытым, мальчишеским и очень симпатичным.

— Простите, — пробормотала порозовевшая растрепанная Ханна. — Я приняла вас за брата.

Она поставила шкатулку на край кушетки и торопливо одернула белое платье.

— Прощаю, — улыбнулся Робби еще веселей, чем в первый раз, и снова повернулся к картине.

Ханна уставилась ему в спину, не зная, куда деваться от неловкости. Она, как и я, ждала, что он наконец подойдет, подаст ей руку, назовет свое имя — как это принято, когда знакомишься.

— Так много сказано — и такими скупыми средствами, — сказал он наконец.

Ханна посмотрела на картину, но ее загораживала спина Робби. Не зная, что ответить, она только смущенно вздохнула.

— Невероятно, — продолжал он. — Вы так не считаете?

Его невоспитанность явно сбила Ханну с толку. Ей ничего не оставалось, как подойти и встать рядом.

— Дедушка не очень любит эту картину, — пытаясь выглядеть беззаботной, сказала она. — Считает ее дешевой и вульгарной. Поэтому и засунул ее сюда.

— А вы сами как считаете?

Ханна будто впервые посмотрела на полотно.

— Может быть, она и дешевая. Но уж точно не вульгарная.

— Откровенность не может быть вульгарной, — кивнул Робби.

Ханна украдкой взглянула на его профиль, будто собираясь спросить, кто он, как попал сюда, почему любуется дедушкиными картинами у них в библиотеке. Она действительно открыла рот, но не смогла найти нужных слов.

— А зачем ваш дедушка повесил ее тут, если считает вульгарной? — спросил Робби.

— Потому что это подарок, — ответила Ханна, радуясь, что наконец-то знает ответ. — От одного важного испанского графа — он приезжал к нам охотиться. Это ведь испанский художник.

— Да, Пикассо. Я и раньше видел его работы.

Ханна удивленно подняла брови. Робби улыбнулся:

— В книге, мне мама показывала. Она из Испании, у нее там оставались родные.

— Испания… — мечтательно повторила Ханна. — А вы ездили туда? Видели Куэнку? Севилью? Бывали в замке Алькасар, в Сеговии?

— Нет. Но мама так много рассказывала мне о родных местах, что мне казалось: я их знаю. Я часто обещал ей, что когда-нибудь мы вернемся туда вместе. Лучше зимой — ускользнем, как птицы, от английских холодов.

— Но не этой зимой?

Робби ошеломленно взглянул на Ханну:

— Я думал, вы знаете. Моя мама умерла.

У меня перехватило горло, и тут распахнулась дверь и вошел Дэвид. Я заморгала от досады, желая, чтобы он исчез, пришел чуть попозже, чтобы успела завершиться маленькая драма, которая только-только начала разворачиваться на моих глазах. Но зритель не имеет права вмешиваться в спектакль, и все уже было решено. Первый акт закончился, пришло время второго.

— Вижу, вы уже познакомились, — лениво улыбаясь, сказал Дэвид. Он вырос с тех пор, как я видела его последний раз. Или нет? Может быть, дело в том, что он по-другому двигался, держался и потому казался незнакомым — старше, взрослее.

Ханна кивнула и неловко отодвинулась. Глянула на Робби, но не успела сказать ни слова, как дверь снова хлопнула и в комнату ворвалась Эммелин.

— Дэвид! Ну наконец-то. Мы чуть не умерли со скуки. Так хотели поиграть в Игру! Мы с Ханной уже решили, ну почти решили, куда… — Тут она увидела Робби. — Ой! Здрасте. Вы кто?

— Робби Хантер, — ответил Дэвид. — С Ханной вы уже знакомы, а это моя младшая сестра, Эммелин. Робби учится со мной в Итоне.

— Вы пробудете у нас выходные? — спросила Эммелин, краем глаза взглянув на Ханну.

— Да нет, подольше, если не надоем, — ответил Робби.

— У Робби нет никаких планов на рождественские каникулы, — объяснил Дэвид. — Так что он вполне может провести их с нами.

— Все каникулы? — переспросила Ханна. Дэвид кивнул.

— Нам же самим будет веселей в компании. А то мы тут с тоски засохнем.

Даже издалека я ощутила раздражение Ханны. Она положила руки на китайскую шкатулку. Правило номер три — только трое могут играть в Игру: придумывать сюжеты, планировать путешествия, — испарялось на глазах. Ханна глядела на брата с нескрываемым осуждением, которое он предпочел не заметить.

— Посмотрите-ка на эту елку, — с преувеличенной бодростью предложил он. — Давайте начнем наряжать ее прямо сейчас, если хотим успеть к Рождеству.

Девочки остались стоять, где стояли.

— Ну, Эмми, — сказал Дэвид и переставил коробку с игрушками со стола на пол, старательно избегая взгляда Ханны, — покажи Робби, что надо делать.

Эммелин поглядела на сестру. Ее раздирали противоречия. С одной стороны, она разделяла негодование Ханны и очень хотела поиграть в Игру, с другой — младший ребенок в семье, она выросла с ощущением, что всегда будет для старших третьей лишней. А сейчас Дэвид выбрал ее. Позвал помогать. Возможность стать второй, а не третьей, оказалась неодолимой. Расположение Дэвида, его дружба — сокровища, от которых не отказываются.

Эммелин украдкой взглянула на Ханну и улыбнулась Дэвиду. Взяла из его рук сверток и начала разворачивать стеклянные сосульки, демонстрируя каждую Робби.

Ханна поняла, что проиграла. Пока Эммелин радостно взвизгивала над забытыми за год украшениями, Ханна расправила плечи — побеждена, но не сломлена — и, забрав китайскую шкатулку, вышла из библиотеки. Дэвид с притворным смирением следил за ней. Когда она вернулась, уже с пустыми руками, Эммелин подняла голову.

— Ты представляешь, — сказала она, — Робби никогда в жизни не видел фарфорового ангела!

Ханна, прямая как палка, проследовала мимо нее и села на ковер. Дэвид подошел к роялю, занес над клавишами руки. Потом плавно опустил их, осторожными касаниями пробуждая инструмент к жизни. И только когда и рояль, и все слушатели настроились на нужную ноту, заиграл. Одно из самых прекрасных, на мой взгляд, произведений. Вальс си-минор Шопена.

Это может показаться невероятным, но в тот день, в библиотеке, я впервые слушала музыку. Живую музыку, я имею в виду. Я смутно припоминаю, как мама пела мне, когда я была совсем маленькой, потом спина ее согнулась, а песни куда-то исчезли. Да мистер Кеннеди, что жил через дорогу, доставал, бывало, волынку и играл жалостливые ирландские мелодии, когда напивался в кабачке в пятницу вечером. Но тут я услышала что-то совсем другое.

Я прижалась щекой к перилам и закрыла глаза, отдаваясь волшебным парящим звукам. Не могу сказать, хорошо ли играл Дэвид — с чем мне было сравнивать? Мне его игра казалась и кажется безупречной.

Когда последняя нота все еще звенела в солнечном воздухе, Эммелин сказала:

— Дай теперь мне поиграть. Это какая-то не рождественская музыка.

Я открыла глаза, а Эммелин начала старательно исполнять рождественский гимн «О, придите, верные».

Играла она хорошо, и музыка была приятная, но волшебство куда-то исчезло.

— А вы играете? — спросил Робби у Ханны, которая, скрестив ноги, молча сидела на полу.

Дэвид хохотнул:

— У Ханны много талантов, но к музыке они не имеют ни малейшего отношения. — Он хитро улыбнулся. — Хотя… после того, как я узнал о тайных уроках, которые ты берешь в деревне, кто знает…

Ханна посмотрела на Эммелин, которая виновато пожала плечами:

— Оно как-то само вырвалось.

— Я предпочитаю слова, — холодно сказала Ханна. Она развернула сверток с крошечными солдатиками и покачала их на ладони. — Они меня лучше слушаются.

— Робби тоже пишет, — сказал Дэвид. — И здорово пишет, между прочим. Он поэт. Несколько его стихов напечатали в этом году в школьной газете. — Он поднял повыше стеклянный шар, по ковру разлетелись радужные блики. — Как там то, которое мне больше всех нравится? Про разрушенный замок?