Когда рассеется туман - Кейт Мортон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да-да, — с мягким ирландским акцентом уверила меня девушка, не двигаясь с места. — Расплатилась, мэм. Еще когда заказывала.
— Тогда что вам угодно?
— Дело в том, мэм… — Она сглотнула. — Там Сью с кухни говорит, что вы бабушка… Ну, она говорит, что Марк Маккорт — ваш внук. А я его страшная фанатка, мне жутко нравится инспектор Адамс. Я все книги читала.
Марк. Как всегда, при звуке его имени в груди привычно толкнулась тоска. Я улыбнулась официантке:
— Рада слышать. Внук бы тоже обрадовался.
— Я так расстроилась, когда прочитала о его жене.
Я кивнула.
Она замялась, и я приготовилась к вопросам, которые задавали все: а будет Марк и дальше писать про инспектора Адамса, выйдет ли еще что-нибудь? И удивилась, когда деликатность или стеснительность пересилили любопытство.
— Приятно было познакомиться, — сказала девушка. — Пойду, а то там Сью уже, наверное, злится. — Она шагнула было прочь, но вдруг снова повернулась ко мне: — Расскажите ему, ладно? Как я скучаю по его книгам, и не только я — все поклонники.
Я пообещала, хотя понятия не имела, удастся ли мне сдержать слово. Как и многие его ровесники, Марк путешествует по миру. Но в отличие от остальных, он ищет не приключений, а забытья. Внук скрылся в облаке своего горя, и я не знаю, где он теперь. Последний раз он дал о себе знать месяц назад. Фото статуи Свободы на открытке, калифорнийская марка, прошлогодняя дата и подпись: «С днем рождения. М.»
И дело не только в горе. Вина — вот что гонит его по свету. Он винит себя в смерти Ребекки. Думает, что если бы он ее не оставил, все могло бы обернуться иначе. Я боюсь за него. Я ведь знаю, что это такое — непреходящая вина того, кто остался жить.
Я посмотрела в окно и увидела на той стороне улицы Руфь, она остановилась поговорить со священником и его женой и даже еще не дошла до аптеки. Я подвинулась на край стула, повесила на плечо сумку и покрепче сжала трость. Мне как раз надо улизнуть от дочери.
* * *Магазинчик мистера Батлера стоит на главной улице. Всего лишь узкий полосатый навес, зажатый между булочной и магазином свечей и благовоний. Но за дверью красного дерева с сияющим медным молотком — целые россыпи сокровищ. Мужские шляпы и галстуки, школьные рюкзаки и кожаные чемоданы, кастрюли и хоккейные клюшки — всему нашлось место в длинном узком помещении. В одном из углов, где пахнет свежим хлебом из булочной, стоит всякая техника.
Мистер Батлер — коротышка лет сорока пяти с исчезающими шевелюрой и талией. Я знала и его отца, и деда, хотя никогда об этом не упоминаю. Я давно поняла, что молодых смущают разговоры о прошлом. Мистер Батлер улыбнулся мне поверх очков и сказал, что я хорошо выгляжу. Будь я моложе, лет хотя бы восьмидесяти, я бы, может, и поверила. А нынешние комплименты — всего лишь скрытое удивление тем, что я вообще еще жива. И все равно я его поблагодарила — он ведь искренне хотел сделать мне приятное — и спросила, есть ли у него магнитофоны.
— Слушать музыку? — уточнил мистер Батлер.
— Нет, говорить, — ответила я. — Записывать речь.
Он заколебался, явно размышляя, что же это я собираюсь надиктовывать, а потом вытащил из-под стекла маленький черный предмет.
— Вот это вам подойдет. Называется плеер — очень модная штука, все дети с ним ходят.
— Да, — обрадованно закивала я. — Что-то в этом роде я и хотела.
Моя неопытность была видна невооруженным глазом, и мистер Батлер пустился в объяснения.
— Это очень просто. Вот тут нажимаете, вот сюда говорите.
Он наклонился так близко, что я почувствовала, как от его костюма пахнет камфарой, и продемонстрировал мне небольшой металлический выступ на боку плеера.
— А вот здесь микрофон.
— Спасибо. Я выпишу чек.
Когда я вернулась, Руфи все еще не было. Чтобы избежать новых расспросов официантки, я поплотнее завернулась в пальто и уселась на автобусной остановке.
По ветру летели уже полузабытые мной конфетные фантики, сухие листья, буро-зеленые птичьи перья. Плясали вдоль по улице, укладывались на обочинах, чтобы со следующим порывом ветра снова подняться в воздух. Одно перо вдруг подлетело выше всех, подхваченное мощным потоком воздуха, поднялось над крышами и исчезло из виду.
Я думала о Марке, который вот так же носится по земному шару, гонимый неведомой силой. В последнее время все напоминает мне о нем. Прошлой ночью, когда сон ускользал от меня неуловимой мошкой, Марк то и дело вмешивался в мои воспоминания. Вложенный, как высушенный цветок, между образами Ханны, Эммелин и Ривертона — мой внук. Вне места и времени. То малыш с нежной кожей и круглыми глазами, то мужчина, измученный любовью и потерей.
Я очень хочу снова увидеть Марка. Дотронуться до него. До любимого, знакомого лица, соединившего в себе черты множества предков, о которых он мало что знает.
Когда-нибудь он вернется, нет сомнений, родной дом — магнит, который притягивает даже самых блудных сыновей. Но когда — завтра или через долгие годы, кто его знает. А я уже не могу ждать. Покров Времени — когда-то полный тайн — стал совсем тонким. Исчезли иллюзии. Я будто сижу в холодном зале ожидания, перебирая древние образы и вслушиваясь в растаявшие вдали голоса.
Вот потому-то я и решила записать для него кассету. Даже несколько. Я открою ему тайну, давнюю тайну, которую так долго хранила. Никто не знает ее, кроме меня.
Сначала я хотела написать Марку. Но когда я вооружилась стопкой желтоватой бумаги и шариковой ручкой, мои пальцы подвели меня. Усердные, но бесполезные помощники, они сумели нацарапать лишь какие-то паучьи каракули.
Идею с магнитофоном подсказала Сильвия. Она обнаружила мои записки во время одного из приступов неожиданной уборки — верного средства сбежать от какого-нибудь другого, нелюбимого пациента.
— Рисовали, да? — спросила она, повыше поднимая листок и поворачивая его то так то эдак. — Симпатично. Абстракция? И что она обозначает?
— Письмо, — ответила я.
Тогда-то она и рассказала мне о методе Берти Синклера — записывать и прослушивать письма на кассетном магнитофоне.
— С тех пор он стал гораздо покладистей. Меньше придирается. Как только начинает жаловаться на свой прострел, я тут же включаю магнитофон, ставлю ему любимую кассету и — раз-два-три — он щебечет, как птичка!
Я сидела на автобусной остановке, вертела в руках зонтик и дрожала от предвкушения. Начну, как только попаду домой.
Руфь помахала мне с другой стороны улицы, кисло улыбнулась и пошла по пешеходному переходу, засовывая в сумку аптечный пакет.
— Мама! — немедленно заворчала она, как только подошла поближе. — Ну что ты сидишь тут на холоде? — Дочь украдкой огляделась по сторонам. — Люди подумают, что я тебя здесь бросила.
Она подхватила меня под руку и повела назад по улице, к машине — мои туфли на плоской подошве бесшумно скользили рядом с ее стучащими каблуками.
* * *На обратном пути я следила, как за окном бегут — ряд за рядом — одинаковые серые дома. В одном из них, зажатом между двумя точно такими же, я когда-то родилась. Я глянула на Руфь, но она или не заметила или притворилась, будто не замечает. Да и что замечать — мы ездим этой дорогой каждое воскресенье.
Когда мы выползли из деревни в поля, я затаила дыхание — как обычно.
Вот сейчас… за Бридж-роуд… за поворотом… вот он. Вход в Ривертон. Кованые ажурные ворота на высоких столбах — проход в шелестящий тоннель старых деревьев. В прошлом году ворота были серебристыми, а в этом их выкрасили белым. Под узорчатыми буквами, из которых складывалось название «Ривертон», появилась вывеска: «Открыто для посещений с марта по октябрь с 10–00 утра до 4-00 вечера. Стоимость билета: взрослый — 4 фунта, детский — 2 фунта».
Мне еще надо было научиться работать с магнитофоном. К счастью, Сильвия горела желанием помочь. Она поднесла микрофон к моему рту, и по ее сигналу я произнесла первое, что пришло в голову:
— Алло… алло… Говорит Грейс Брэдли… Проверка.
Сильвия отодвинула плеер и улыбнулась:
— Вы прямо профессионал.
Она нажала кнопку, послышалось жужжание.
— Я перематываю кассету назад, чтобы послушать, что получилось.
Раздался щелчок — кассета перемоталась. Сильвия снова нажала на кнопку, и мы прослушали запись.
Старческий голос: слабый, безжизненный, еле слышный. Выцветшая, потертая ленточка. От меня, от того голоса, что я слышу в своих воспоминаниях, в ней осталось лишь несколько серебряных нитей.
— Прекрасно, — заключила Сильвия. — Пользуйтесь. Если что непонятно — зовите.
Она повернулась, чтобы идти, а я вдруг почувствовала себя неуютно.
— Сильвия…
Она повернулась. Силуэт в дверной раме.
— Что, милая?
— Что мне ему сказать?