Асфодель, цветок забвения - Евгения Перлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он усадил ее на выступ у окна чердака и присел рядом. Потом заглянул в ее потемневшие глаза и предложил:
– Группа IF давно не репетировала. Споем?
– Давай, – пожала плечами она.
Мика стал отбивать бит и через несколько тактов запел:
Life is a moment in space,
When the dream is gone
It’s a lonelier place
I kiss the morning goodbye,
But down inside you know
We never know why[6].
Через несколько битов Элли, словно очнувшись, подхватила и запела тихо-тихо:
The road is narrow and long[7]…
Потом глаза ее засияли и голос зазвенел:
With you eternally mine
In love there is
No measure of time
We planned it all at the start,
That you and I
Live in each other’s hearts[8]…
– Хорошо у нас вместе получается, – сказал Мика после последнего «over and over again»[9]. – Запишемся на отборочный к новогоднему концерту?
– Отборочный осенью? – спросила Элли.
– В середине сентября, кажется, – ответил Мика.
– Мы пройдем, – улыбнулась Элли, – у нас ведь название даже тематическое. И если… Если придет осень, мы обязательно пройдем отборочный и выиграем все что можно.
– Если придет осень… – повторил Мика. – За летом всегда приходит именно она.
– Кто-то остается в лете, – сказала Элли.
– Не начинай снова, – нахмурился Мика, – осень обязательно придет. И уже в этом году. Идем в кино?
– Я хочу спать, – отрезала Элли.
Мика смотрел на Элли и не видел той, с кем разговаривал буквально минуту назад. Словно сестра выстроила вокруг себя стену. Там, за этой прозрачной стеной, стояла незнакомая чужая девочка, которой никто не был нужен.
Пусть идет спать. А ключ от крыши нужно выбросить. На всякий случай.
* * *
Следующие два дня Элли читала «Сиддхартху» Гессе, которого обнаружила в книжном шкафу, перебирала рисунки и фотографии. Мика играл с дедом в шахматы. Потом она дала брату «Сиддхартху» со словами: «Нормальная книга, тебе полезно». Если бы Элли с ним общалась, как всегда, ему бы и в голову не пришло читать что-либо. Они бы гуляли, говорили, ходили в кино, но что делать, если Элли будто выключили? Она лежала с утра до ночи, отвернувшись к стене или глядя в потолок невидящими глазами. Из всех вещей, которые любил делать Мика, чтение было на последнем стопятидесятом месте, но сейчас он сидел с книгой на кровати напротив. Периодически выдавал какую-нибудь глубокомысленную цитату, но Элли никак не реагировала. Но он все равно разговаривал с ней.
– Элли, мне кажется, буддизм – это твое. Типа глупо метаться в поисках смысла. Вроде как стоит слушать тишину, настроиться на вечное… Ты вот и с деревьями разговариваешь, как Сиддхартха с рекой.
– Слушай, Мика, – наконец ответила Элли, не поворачиваясь, – мне вообще все равно сейчас. Кажется, я уже настроилась на вечное. И мне как раз не интересны поиски смысла. Вообще без разницы. Понимаешь, я просто не знаю, зачем мне с кровати вставать, что-то делать и куда-то идти. Судя по всему, я уже достигла нирваны. Хотя, знаешь, кое-что я все-таки хочу.
Элли встала и пошла к бабушке на кухню.
– Ба, где моя мама похоронена?
– Элиночка, милая, можно сказать, нигде, – ответила та, раскатывая тесто. – Аня, когда ей лет восемнадцать было, дала мне конверт заклеенный. Сказала открыть, когда ее не станет, до похорон. Я всерьез не восприняла, конечно, отругала ее. А вот, сбылось. В письме она просила кремировать ее тело, а прах в поле возле храма Николая Чудотворца развеять.
– Это который за городом? – уточнила Элли. – Где нас с Микой крестили?
– Да, он самый, – кивнула бабушка.
– А погибла она где? – спросила Элли.
– В пруду нашем. С обрыва упала, – бабушка положила скалку и тяжело оперлась на край стола. – Ударилась головой о камни и утонула. Прямо у берега нашли ее. Дело быстро закрыли. Дескать, несчастный случай. Только как несчастный случай? Почему в одежде прыгнула? А у Ани диагноз же был. Поэтому даже говорили, сама она. Но сама не могла она, не верю! Она так тебя любила, Элиночка!
Бабушка закрыла ладонью рот и беззвучно затряслась, Элли подскочила, обняла ее.
– Ба, – рыдая, произнесла Элли, – я хочу туда… Туда, где мама погибла. И туда, где ее развеяли над полем. Пожалуйста.
– К храму хорошо, а вот туда, на обрыв, не полезем. Опасно там, – отозвалась бабушка.
* * *
В выходные приехали родители. Встретили их на вокзале. По дороге до дома Мика с отцом бурно общались на тему буддизма. Элли шла рядом с приемной матерью.
– Можно при монастыре пожить? – спросила Элли. – Я звонила им вчера, сказали, раз нет восемнадцати, надо с кем-то из родителей. Можно хоть на месяц туда приехать, только нужно ваше письменное разрешение. Вы же с папой не против?
– Ты имеешь в виду храм Николая Чудотворца, где вас с Микой крестили?
– Да. Там еще поле рядом, – кивнула Элли.
Оставшуюся часть пути до дома они молчали.
За ужином Элли снова завела разговор о монастыре. Она говорила, что хочет побыть одна, разобраться в своих чувствах, принять все, что на нее свалилось.
Отец зачем-то стал поправлять воротник рубашки и теребить верхнюю пуговицу, а потом дернул ее так, что она оторвалась. Он усмехнулся и убрал ее в карман.
– Хорошо, Элли. Но я поеду с тобой, провожу тебя, – сказал он наконец.
– Ладно, не вопрос, – согласилась Элли.
– Кстати, ты же там не будешь одна, в храме всегда люди, – сказал отец, – и почему монастырь?
– Потому что я пока не могу зарабатывать себе на жизнь и снимать квартиру.
– Ясно. А почему именно этот монастырь? – продолжал сопротивляться отец.
– Потому что это единственный монастырь в округе, разве нет? – усмехнулась Элли. – И потому что рядом поле, где развеян прах моей матери.
– Я с тобой пойду, – сказал Мика, – может, меня тоже в монастырь возьмут.
– Ну конечно, в женский возьмут тебя десять раз, – мрачно ответила Элли.
– А вдруг. Интересный жизненный опыт, – парировал Мика.
Бабушка поставила нетронутый чай в раковину и вышла из кухни.
– Ладно, – сказал папа. – Элина, тебе не помешало бы… одеться… соответствующе. А то в шортах в храм, наверное, нельзя.
