Роман без названия - Юзеф Крашевский

Возмущенный Станислав уже хотел отказаться и бежать прочь, как снова вспомнил, что товарищам он в тягость, что надо зарабатывать, а место найти нелегко, и со вздохом поплелся за своим вожатаем. Еврей же, когда они подошли к воротам, то ли ощутив угрызения, то ли обеспокоясь молчанием Станислава, сказал:

— Значит, так! Ауф не мунес, я уступаю, — мне только один злотый, чтобы вы, паныч, знали, кто такой Герш… Но дайте слово!

— Ты знаешь, я никогда никого не обманывал, — грустно возразил Станислав, поднимаясь по темной, грязной лестнице.

Герш проворно побежал вперед.

Ощупью взобравшись по узким, неудобным ступенькам и нашарив дверь, Шарский, ожидая увидеть обычное неряшливое еврейское жилье, очутился в нарядной гостиной, роскошь которой тем больше его поразила, что он готовился к совсем иному зрелищу.

То была просторная зала о двух окнах на улицу, обрамленных тяжелыми шелковыми шторами на вычурных бронзовых карнизах; Станислав с удивлением разглядывал навощенный пол, резную с бронзой мебель, обитую узорчатой тканью, роскошную золоченую жирандоль с гранеными подвесками, большое пианино красного дерева и ковер, покрывавший почти половину пола. В углах стояли два застекленных буфета с посудой — пожалуй, единственное напоминание о еврейских вкусах хозяев, — где были выставлены напоказ, поражая не изяществом, но количеством, старинное и новое серебро, свадебные подарки, безделушки, привезенные из поездок или же кем-то заложенные и не выкупленные. Были там миски, кувшины, чайники, фонарики — сборное войско разного происхождения и стиля, все было расположено так, чтобы гость мог одним взглядом оценить этот капитал, не отданный в рост, и судить по нему о богатстве хозяина. Но в пышно обставленной гостиной воздух был затхлый, и все предметы покрывал слой давно не стиравшейся пыли — видно было, что сюда иногда заходят, но никто здесь постоянно не обитает.

Пока наш студент, оставленный наедине с серебряной утварью, осматривал парадную залу, Герш поспешно скрылся в соседних комнатах. У Шарского было вдоволь времени, чтобы налюбоваться на Давидовы сокровища и подивиться этой бессмысленной роскоши, обличавшей тщеславие нуворишей; наконец послышались быстрые шаги скрипучих сапог, за ними постукиванье женских туфель, потом хорошо знакомое ушам Шарского шарканье стоптанных сапог Герша — и в залу, где, словно на угольях, ждал наш студент, первым вошел Давид Абрамович Бялостоцкий в парадном шлафроке, затем его жена в флорансовом платье и багдадской шали на плечах, последним появился фактор в своем лапсердаке.

Купец — отдадим ему должное — коснулся рукою ермолки, что с его стороны было знаком необычной вежливости по отношению к человеку, которого нанимают на почасовые уроки; супруга его, даже не кивнув головою, вперила взор в юношу, скривилась, увидев, что рекомендованный учитель так молод, и сразу же набросилась на Герша, видимо, браня за неудачный выбор.

Герш горячо оправдывался, к их разговору на еврейском языке, совершенно непонятному для Шарского, присоединился и Давид, но переспорить фактора супругам не удалось; в конце концов, уже только бормоча что-то, они немного смягчились и сравнительно вежливо заговорили с будущим учителем. Хозяйка дома взяла на себя главную роль: подойдя к Станиславу вплотную, она оглядела его с головы до ног и стала расспрашивать тоном высокомерным, почти презрительным.

— Так вы, говорят, знаете французский?

— Да, знаю настолько, чтобы обучать.

— А где же сами-то учились?

— Дома и в гимназии.

— А какого вы, пан, роду? Из шляхты или как?

— Сын судьи, сын судьи… уездного! — вмешался в беседу фактор и прибавил что-то по-еврейски, чего при Стасе, видимо, иначе высказать не хотел.

Супруги погрузились в раздумье.

— Ну что ж! Хорошо! — начал Давид, поправляя ермолку и сразу приступая к делу. — Стало быть, вы можете давать нашей дочери уроки французского языка?

— Для того я и пришел, чтобы, если можно будет, с вами договориться.

— Она у нас очень деликатное дитя! — поспешно прибавила Давидова супруга. — Вам это надо помнить! Очень деликатное дитя! С нею надо обходиться, как с генеральской дочкой.

Стась только пожал плечами.

— Ну, что тут долго говорить… Учитель музыки берет по пятьдесят грошей в час, а вам как дворянскому сыну мы уж дадим по два злотых.

Шарский покраснел до ушей, взял фуражку и, ни слова не говоря, собрался уходить. Давид схватил его за руку.

— Почему так? Почему вы уходите?

— Да потому, — сказал Стась, — что за такую цену я не могу согласиться.

— Почему не можете? Отчего не можете? — спросили супруги хором. — Разве это плохая цена? Да за час на фортепиано мы еще меньше даем!

Напрасно Герш делал Шарскому знаки молчать, студент их не замечал, он был задет за живое, ему хотелось поскорей убежать от этих евреев, и он решил, что нечего тут хитрить. Это было в его характере, он никогда не умел что-либо скрывать.

— Пан купец, — сказал он с некоторой гордостью, вскинув голову, — я не стал бы давать ни этих, ни каких-либо иных уроков, если бы неожиданный случай не лишил меня средств к существованию… Я вынужден трудиться ради куска хлеба, но даром работать не могу.

— Как это даром? Почему даром?

— Все равно что даром, так как Герш за рекомендацию возьмет у меня половину этого жалкого заработка.

Фактор даже за голову схватился. Давид грозно на него глянул, но Герш, лишь на минуту смутившись, быстро пришел в себя и горячо что-то залопотал, видимо, оправдываясь. Эта беседа была еще оживленнее первой и куда более долгой, после чего купец и его супруга обратились к Станиславу.

— Он мошенник! — с презрением молвил Давид. — Вы ему больше десяти грошей за рекомендацию не должны давать, даже если раввин судить будет, вы наверняка выиграете…

— Но мое слово…

— Гершт?[35] Слово! — спросила супруга. — Что это такое?

Давид только засмеялся и снова стал толковать с фактором; минуту спустя был наконец заключен договор, по которому студенту оставалось два злотых в час, а расплату с фактором Давид взял на себя.

После скрупулезного подсчета будущих доходов выяснилось, что из трудовых своих денег Станислав едва сможет оплатить стол, а на квартиру, платье и обувь почти ничего не останется. Тогда он надумал отказаться от харчей пана Горилки, хотя и скудных, но состоявших все же из кофе, обеда и ужина, и перейти на более скромную пищу в виде булок и обедов в каком-нибудь дешевом трактире. Но как, живя с товарищами, уклониться от их настояний, когда они станут делить с ним хлеб насущный, — они же будут его приглашать, хотя бы он и не платил? Как жить среди них чужаком и в то же время обременять их?

Стась долго думал, прикидывал, терзался и в конце концов решил искать себе другое жилье, чтобы быть совершенно свободным и самому себе хозяином. Герш, естественно, сразу же взялся найти что-то невероятно дешевое и удобное и побежал в город. На другой день, весь запыхавшийся, он принес известие, что в доме Давида Бялостоцкого есть чердачная комнатка, которую купец отдает учителю своей дочери за три рубля в месяц. Это было сверх ожиданий дешево и, хотя далековато от университета и не очень удобно, Станислав все же пошел с Гершем посмотреть. Одолев по лестнице три этажа и выйдя на галерею со стороны двора, они по крутой наружной лесенке взобрались на чердак и обнаружили под самой крышей крохотную каморку, видимо, давно пустовавшую, где не было ни стола, ни стула, и половина стекол в незатворенном окне была выбита. Это неудобное, унылое, тесное жилье, по чести говоря, могло подойти лишь такому человеку, которому будет всюду хорошо, только бы крыша над головою да покой. Герш, собравшийся убеждать, что комната превосходная и для холостяка в самый раз, сильно удивился, поняв, что уговаривать не надо, — Стась лишь попросил, чтобы ему дали стол, скамью, топчан да вставили стекла.

— Ну да, ну да! Все будет сделано, — живо заговорил евреи, уж; я тут все устрою файн,[36] только вы, паныч, про меня не забудьте, а то и за эти уроки мне досталось! — со вздохом сказал он. — Да такой квартиры во всем Вильно не найти! Никакой педель сюда не доберется, не попадет.

— Но и мне-то самому сюда нелегко будет попасть, — усмехаясь, возразил Шарский.

— Аи вай! Ауф не мунес! Чтоб вы жили сто лет! Вы, паныч, везде попадете! Вы счастливый человек! Вам во всем везет! — И сжал его локоть.

Станислав смеялся, хотя на душе у него было тяжко, а Герш старался на свой лад его ободрить.

Теперь предстояло самое трудное — сообщить товарищам о переезде на новую квартиру, поблагодарить за помощь и перебраться на этот унылый, отдаленный, зато собственный чердак. Несколько раз Шарский порывался заговорить, да не хватало духу. На второй или на третий день он начал укладывать вещи, решив уйти потихоньку и признаться, только когда переедет, но бдительный взгляд Щербы заметил его приготовления и, когда Стась уже собирал свою убогую постель, друг схватил его За руку.