Герой иного времени - Анатолий Брусникин

Она передала доктору заткнутую пробкой склянку, в которой лежало несколько невзрачных белых цветков.

- Акчой?! - пролепетал потрясенный Кюхенхельфер. - Да еще с капельками росы?! Не может быть! Вы колдунья!

Я с трепетом ждал, какой дар достанется мне. Будет он свидетельством всего лишь дружбы или, быть может, чего-то большего?

В руках Дарьи Александровны оказался позвякивающий чем-то металлическим сверток в шелковом чехле.

- Это дагестанской работы кольчуга. Очень легкая.

Я взял рубаху переливчато-мерцающего сплетения, действительно оказавшуюся не тяжелее куртки из толстой шерсти. В горле у меня встал ком, когда она продолжила:

- Отец сказал, что вы горячи и честолюбивы. Что в грядущем походе наверняка полезете в самое пекло. Я не прошу вас, Григорий Федорович, поберечься - знаю, что бесполезно. Но, умоляю, по крайней мере наденьте этот доспех. Я ничего в подобных вещах не смыслю, но мне сказали, что при невероятной легкости он как-то необычайно прочен. Убережет не только от шашки, но и от пули.

От окна подошел заинтересовавшийся Галбаций, пощупал кольчугу и сказал что-то по тону вроде бы одобрительное, но потом покривился и сплюнул.

- Что он? - затревожилась Даша. - Иль меня обманули и вещь нехороша?

- Он говорит, что это настоящая джугурта, - перевел Никитин. - У самого Хаджи-Мурата такая же. А плюнул, потому что ненавидит ХаджиМурата.

- А-а...

Дарительница успокоилась, я же в тот миг боялся только одного - что от переполняющих меня чувств могу разрыдаться. Она тревожится обо мне! Она говорила с отцом, и тот аттестовал меня храбрецом! Это ль не счастье?

- Мое сердце будет защищено от вражеской стали, но не от иной опасности... - тихо сказал я, наконец придумав фразу, показавшуюся мне очень ловкой.

Но Даша не услышала. Она со смущением и волнением глядела на Никитина.

- Я знала, что такому человеку, как вы, угодить подарком трудно. Но, надеюсь, этот придется вам по душе...

Не из корзины, а из выреза платья она достала узкий конверт, должно быть сохранивший тепло ее тела.

- Пользуясь привилегией дочери командующего, я прошу здешнего почтмейстера вскрывать при мне мешок с почтой - люблю находить там письма от своих петербургских друзей. И вот сегодня увидела там письмо, адресованное вам. Если б я его не выудила, оно ушло бы в форт Заноза...

Взглянув на мелкий, красивый почерк, которым был написан адрес, Олег Львович изменился в лице. Молча он взял конверт, быстро разрезал его и отложил, а с листком отошел в сторону.

Мне стало любопытно, кто это ему пишет. Изза кого позабыл он всегдашнюю свою вежливость? Конверт лег на стол так, что, скосив глаза, я мог прочесть имя и адрес отправителя: "Г-жа А.С.Незнамова, дом купца Зоона в Чистом переулке что в Арбатской части". Женщина? Интересно...

- Вы в самом деле колдунья? - Доктор пытливо, будто невиданное растение, разглядывал Дарью Александровну. - Откуда вы догадались, что именно нужно дарить людям, которых вы не знали?

Она бросила на меня смеющийся взгляд, я с невозмутимым видом молчал. Давеча, расспрашивая меня о Никитине и его приятелях, она узнала и про сигары, и про цветок акчой, и про то, что Олег Львович никаких особенных пристрастий не имеет. Однако выдавать Дашу я не собирался.

- Все женщины в той или иной степени колдуньи, - ответила она. - Но я не закончила. Остался еще один ваш друг.

И повернулась к горцу. Тот, полюбовавшись кольчугой, вновь сел на подоконник и перестал обращать внимание на происходящее в комнате.

- Вы желаете одарить Галбация? - недоверчиво спросил Никитин. Он уже прочитал письмо и складывал его, чтоб спрятать в карман. - Да чем же? Оружия из женских рук он не примет, а более его ничем не обрадуешь.

- Это мы сейчас узнаем... Признаюсь честно - я расспросила Григория Федоровича о каждом из вас...

- Ну то-то же. Колдовства не бывает, - удовлетворенно вставил доктор.

- ...В том числе и о кунаке Олега Львовича. Задача была трудная. Может быть, я и ошиблась, когда решила, что такому человеку надобно дарить нечто вроде этого...

Абрек понял или догадался, что говорят о нем. Повернувшись, он настороженно, даже брезгливо глядел на светловолосую гяурку, которой от него было что-то нужно. Я испугался, не сделает ли он грубости, и шагнул вперед. Наклонившись над корзиной, Даша вынула оттуда маленького котенка, совершенно белого и очень пушистого. Он сладко спал.

- Вот. - Барышня протянула кавказцу зверька. - Сайигат.

Последнее слово по-туземному означало подарок. Дарья Александровна, наверное, выучила его специально.

Никогда еще не видал я Галбация таким ошеломленным. Я не думал, что это дикое лицо вообще способно выражать что-то кроме свирепой неприязни или угрюмой погруженности в себя.

Я думал, он не возьмет котенка. Вначале аварец и в самом деле отшатнулся. Но тут пробудившийся ангелочек очаровательно зевнул, потянулся. Даша приложила его к груди абрека, и котенок будто прилип к черкеске, вцепившись в нее коготками. Галбаций подхватил его своей огромной ладонью, пробурчал что-то гортанное и чуть не бегом кинулся вон из комнаты.

- Башку оттяпает, - предположил доктор. - Или утопит. Держу пари!

- Не думаю. - Никитин выглядел озадаченным. - Но со своей невезучестью биться об заклад не стану. Пойду-ка посмотрю. - И тоже вышел.

Даша побледнела.

- Неужто он может...? Боже, что я натворила!

С минуту мы все молчали, потом вернулся Олег Львович, обескураженный еще больше прежнего.

- Представьте, мой Галбаций посадил котенка на руку, смотрит на него и осторожно гладит! Это невообразимо! С ума он что ли сошел?

- Сударыня, - чуть ли не впервые за все время разомкнул уста Иноземцов. - Как вы догадались, что этому суровому человеку следует подарить "нечто вроде этого"?

- Каждому нужно дарить то, чего ему больше всего не хватает, - ответила она не совсем понятно. - До свидания, господа. Мне нужно развезти остальные подарки.

Она одарила каждого улыбкой, причем я заметил, что все они были особенные, но особенные по-разному. Мне досталась нежная, моряку ласковая, доктору веселая, Никитину печальная.

Сам Базиль Стольников, если б желал кого-то очаровать, не сумел бы произвести такой эффект. И как точно Даша рассчитала правильный момент для ухода - на высшей точке всеобщего восхищения.

"Она чудо, - думал я. - Ей покоряется всё!"

Ну-ка, что вы скажете о моей избраннице, умные люди? С этой мыслью я горделиво осмотрел своих товарищей.

Олег Львович задумчиво сказал:

- Удивительное для молоденькой девушки чутье на людей. Мадемуазель Фигнер обещается со временем вырасти во вполне незаурядную женщину. Если только страстность натуры не собьет ее с пути...

На мой взгляд, Даша заслуживала более горячего отзыва. Я заподозрил, что Никитин утаивает свои истинные чувства.

- Удивительно другое. - Доктору, видно, тоже не хотелось выглядеть восторженным. - Зачем столько усилий ради пустяков? Ведь это не просто подарки, за каждым - работа ума и сердца.

С наслаждением раскурив сигару, отчего комната вмиг наполнилась терпким ароматом, капитан лукаво сказал:

- Барышня хотела на кого-то из нас произвести впечатление. И я догадываюсь, на кого именно.

Все поглядели на меня. Кажется, я покраснел - мои щеки стали горячими.

Мне хотелось говорить только о Даше, но остальные о ней больше не поминали. Я уже знал, что любимым времяпрепровождением этой компании является штука диковинная и мне совершенно непривычная - рассуждения и споры на отвлеченные темы. В моем кругу такое никому бы и в голову не пришло. Только Базиль, как давеча со своим внезапным панегириком патриотизму, мог изредка позволить себе слегка пофилософствовать, но это относили к одному из его чудачеств.

Вышло так, что в тот вечер у Иноземцова тоже заговорили о достоинствах и пороках отечества. Нападал на Россию доктор - как я понимаю теперь, он вольно пересказывал идеи из "Философических писем" Чаадаева. Мне показалось смелым и новым суждение о том, что наша страна не поместила в сокровищницу человечества ничего по-настоящему ценного или оригинального, что мы обречены быть провинцией и охвостьем мировой культуры, что весь смысл России в том, чтобы демонстрировать людскому роду, как ненадобно обходиться со своим народом, природой и государственным строем. Единственное спасение для русского человека, обладающего умом и совестью, состоит в том, чтоб жить самому по себе, по своим собственным правилам, и ни в коем случае не мешаться с остальною массой.

Возражал ему, как и в прошлый раз, Никитин, а Платон Платонович с удовольствием внимал обоим, соглашаясь и с тем, и с другим. Теперь, при гаванских сигарах, вид у моряка был уже совершенно счастливый.

- То, что вы говорите о личных правилах, справедливо, но позвольте: я ведь - не только личность, которая однажды родилась и однажды умрет, - отвечал доктору Олег Львович. - Я еще и частица чего-то большего: мужского пола, дворянского сословия, великорусской народности. Я же не казнюсь оттого, что я появился на свет мужчиной и дворянином? Отчего же мне мучиться своей русскостью? Случалось ли вам встретить черкеса, который жалел бы о том, что он черкес? А ведь у них оснований для угрызений никак не меньше, чем у вас и вашего одномысленника Чаадаева. - (Полагаю, я впервые тогда услыхал это имя и взял его себе на заметку). - Я русский по языку, воспитанию, образу мысли, душевному складу, наконец, и спокойно принимаю это обстоятельство как данность, даже рад ему.