Герой иного времени - Анатолий Брусникин

- Tiens-tiens[9]! - сказал Базиль после короткой паузы. - Я ждал увидеть папаху, кинжал и прочее. Пехотный сюртук с белой фуражкой - это, по здешним нравам, стильно. Ну, поди, дай пожать твою pyaternya.

Изъяснялся он всегда на французском, иногда вставляя для выразительности грубые или простонародные русские словечки. (Позднее в "Войне и мире" я встретил персонажа с такою же привычкой и сразу подумал, что граф Толстой в своей светской юности наверняка знавал Стольникова и позаимствовал у него эту характерную примету.) Сам я, наоборот, неизменно отвечал ему по-русски, временами вкрапляя чтонибудь французское. В отличие от Базиля, в детстве я не был окружен гувернерами из прежних версальских аристократов и владел этим языком нечисто.

Там был еще один человек, мне незнакомый. Он был наряжен гаремным евнухом, чему вполне соответствовала круглая физиономия с атласно-румяными щечками и черными, как сливы, глазами.

- Вот, здешнее мое приобретение. Полезный субъект, большой забавник, - аттестовал его Базиль, нимало не заботясь присутствием "субъекта". - Мсье Лебеда...

- Он же "граф Нулин", - подхватил Кискис.

- Это мой nom de plume[10], - с улыбкой пояснил евнух, пожимая мне руку своей небольшой и мягкой лапкой. - Печатаю статьи о Кавказе и местных нравах в "Северной пчеле" и "Библиотеке для чтения". Так сказать, ума холодные наблюдения. А вообще-то служу в канцелярии начальника Кавказской области, в Тифлисе.

- Что угодно раздобудет, обо всем осведомлен, умеет быть приятным и не способен обижаться, - завершил представление Базиль. - В общем, далеко пойдет.

- Твоими бы устами. - Нулин-Лебеда поплевал через плечо, чтоб не сглазить, растянул сочные губы в добродушной улыбке - и я увидел, что такого, пожалуй, обидеть трудненько.

Стольников и в Петербурге вечно держал подле себя одного-двух распорядительных шутов, умевших потрафить его капризам. Я решил, что журналист Лебеда внимания не заслуживает.

- Будет о нем, - небрежно сказал Стольников. - Что ты? Много ирокезов оскальпировал? Нет, серьезно, случалось тебе уже убивать?

Я, по-прежнему не раскрывая рта, улыбнулся и словно невзначай поправил темляк своей геройской сабли. Вопрос, который задал Базиль, бывалый вояка оставил бы без ответа. Я лишь пожал плечами.

- Скажите лучше, где одалиска, с которой я видал Кискиса на бульваре? Мне в "Парадизе" наболтали небылиц о купленных рабынях и черт знает о чем.

Князь сделал прекомичную гримасу.

- С черкешенкой я дал маху. Лермонтовской Бэлы из нее не вышло, - стал он рассказывать под всеобщий смех. - По-русски не понимает, все время ест, день ото дня толстеет и ужасная дура.

- Ты расскажи, как пытался затащить ее на ложе сладострастья! - прыснула Тина.

- Да. В первую же ночь попробовал я к ней подкатиться... - Кискис почесал затылок под чалмой. - Что ты думаешь? Зашипела по-змеиному и вынула из-под этого своего халата нож. Я не понял, меня она хотела убить или сама зарезаться, но больше к ней не суюсь. Ну ее к черту...

Тут и мне сделалось смешно. Я с удовольствием присоединился к всеобщему хохоту.

- Шесть... тысяч... он за нее выложил, серебром! - еле выговорила графиня, держась за живот.

Живот был голый, со сверкающим камнем в пупе, и я поневоле всё косился на это невиданное в петербургских салонах зрелище. Ах, как славно было вновь оказаться среди своих!

В разгар веселья появился дворецкий и объявил о приходе господина Никитина. Было ровно четверть девятого.

- Это тот самый человек, что служит под моим началом, - сказал я, приняв серьезный вид. - Он попал на Кавказ из Сибири. В Питере такого не встретишь.

- Проси, - велел слуге Кискис. - Я редких зверей люблю.

Вошел Олег Львович, все в той же черкеске, сделал общий поклон - легкий и изящный, без чрезмерности. Я всех познакомил.

Свита с любопытством ждала, как встретит нового знакомого непредсказуемый Базиль. И тот их не разочаровал.

- Мангаров сказал, вы из Сибири? Уж не из каторзников ли?

- Из них, - после паузы, тоже по-французски, отвечал ему Никитин. Очевидно, он не сразу понял слово quatorznik, произнесенное на русский манер.

Глаза Стольникова блеснули любопытством - большая для него редкость.

- Должно быть, очень интересно участвовать в настоящем заговоре!

- Не пробовал. - Олег Львович говорил благожелательно и спокойно. - Я, видите ли, прибыл в столицу четырнадцатого, услыхал о событиях - поспешил на Сенатскую площадь. Походил меж теми и этими, присмотрелся. Выбор, к кому присоединиться, был нетруден. Порядочные люди, кого я знал, оказались в одном каре, а все знакомые подлецы - в другом.

- Да, не повезло, - вздохнул Стольников. - Это называется "V tchujom piru pokhmelye". Признайтесь - только честно, без рисовки: сколько раз за минувшие годы вы пожалели, что не приехали в Санкт-Петербург днем позже?

- Ни разу. Но много раз жалел, что не приехал тринадцатого и не был у Рылеева, когда там составлялся план востания.

Я послал ему красноречивый взгляд, означавший: "Осторожно! Вы тут не со своими друзьями!" У "брийянтов" дозволялось нести любую жеребятину, даже богохульствовать, но дел политических в разговорах не касались никогда (не сказать, впрочем, чтоб кого-то из этой компании занимала политика).

- С вашим даром убеждения вы наверняка отговорили бы бунтовщиков от их безумной затеи, - быстро сказал я.

Меня особенно беспокоил бойкоглазый Граф Нулин из губернаторской канцелярии.

Олег Львович, кажется, понял, но не поддержал моих слов - просто промолчал.

- Интере-есно, - протянул Базиль.

В его устах это был самый высший эпитет. Я почувствовал себя польщенным. Приход Никитина, как я и надеялся, повысил мое реноме. "Погодите, - думал я. - Вы еще моей Даши не видали".

Разговор между "блестящими" продолжился уже без участия Олега Львовича, который, оглядевшись, сел по-турецки на одну из подушек и достал свою трубку. Спрашивать позволения у единственной дамы он не стал, потому что Тина и сама старательно пускала струйки кальянного дыма.

Меня поразило, как естественно и уверенно держится Никитин в непривычной и, должно быть, совершенно чуждой ему компании. Он был в положении бесправном, много старше, одет самым непритязательным образом, а сюда явился в качестве "редкого зверя", но было в его позе и взгляде что-то такое, отчего возникло ощущение, будто это он находится в зоологическом саду перед клеткой с какими-то занятными экзотическими животными - к примеру, мартышками. Вот, пожалуй, самое главное отличие, выдававшее в Олеге Львовиче особенного человека: он в высшей степени обладал редким даром моментально решать, как нужно поступить в критической ситуации и как должно себя вести в ситуации обычной. Я поминутно посматривал в его сторону, стараясь копировать позу и выражение лица. Мне не хотелось, чтоб он и меня зачислил в мартышки.

Однако нужно было завязать общую беседу, перекинуть между Никитиным и остальными какой-то мостик. Мне пришел на ум Лермонтов. Я знал, что у Олега Львовича есть на сей предмет свой оригинальный взгляд. У "брийянтов" поэт после своей романтической гибели тоже стал почитаться фигурой импозантной, так что выбор темы показался мне удачным.

- Правда ли, что ты знавал Лермонтова? - спросил я Стольникова. - Расскажи.

- Что рассказывать? - Он пожал плечами. - Маленький злюка, одержимый всевозможными амбициями. Желал признания, любви красавиц, всеобщего обожания иль, на худой конец, ненависти. И ужасно бесился, что ничего этого не имеет. Лермонтов был ходячий желчный пузырек ("petite poche-de-fiel"). Уверен, что именно перепроизводство желчи было топливом его таланта. Он очень умно? поступил, что дал себя убить. Теперь мы, хочешь не хочешь, обязаны восхищаться им и его сочинениями.

Я искоса взглянул на Никитина - что он? Тот молчал.

- Он мне хотел стихотворение посвятить, а я снасмешничала. Дура! - сокрушенно сказала Самборская - Сейчас бы вся Россия в альбомы переписывала. Главное, мое имя так удобно для рифмовки! "Тина - картина", "Тина - каватина"...

- Тина - скарлатина, - подхватил Граф Нулин.

Остальные засмеялись, и разговор о Лермонтове продолжения не получил.

Самборская, кажется, была задета шуткой, а не в ее правилах было спускать обидчикам. Прищурившись, она посмотрела на журналиста.

- Как вам к лицу наряд евнуха. Судя по гладенькой коже, борода у вас не растет. Отчего бы это? Может, вы, граф, и вправду евнух?

Мсье Лебеда хихикнул, нисколько не задетый.

- Ах, милая Тиночка, ничего-то вы в евнухах не смыслите. Мы бываем двух видов: турецкие и персидские. У первых вполне может быть и бороденка, у вторых же - никогда. Это из-за того, что в султанском гареме нам делают так называемое "малое усекновение", а в Персии как стране более основательной - "великое усекновение". Вот я вам покажу разницу на примере фруктов.