Строки, добытые в боях - Николай Отрада

«…Силуэты вражеских кораблей…» (А. Крон)

…Силуэты вражеских кораблей я начал различать уже после того, как затрещали звонки боевой тревоги. Взревели моторы, винты взвихрили воду, орудия развернуты на левый борт, и по команде флагмана колонна начинает маневр. Взвился сигнальный флажок — «открыть огонь по противнику». Залп, другой, третий… Проходит несколько секунд, и над нами свистит ответный снаряд. Перелет.

И закипел морской бой. В этом штампованном определении есть зерно истины. Море действительно кипит. Во время крутых циркуляций тяжелые брызги долетают до мостика. Два встречных потока трассирующих снарядов стелются над водой, задевая за волну, снаряды рикошетируют. Когда смотришь на приближающийся снаряд, кажется, что он летит очень медленно, но прямо на тебя. Дым, острый запах пороховой гари.

Все это продолжается считанные минуты. Но восприятие так обострено, что минуты сильно растягиваются в длину, и успеваешь видеть все. И как исполняются сигналы флагмана на других катерах, и лица сигнальщиков, и фигуру артиллериста младшего лейтенанта Глебова. Опершись локтем о кормовую башню, он спокойно корректирует огонь…

Третий раунд — самый ожесточенный — длится шесть минут. И у нас и на других катерах есть раненные осколками. Один комендор — тяжело. Наши снаряды ложатся точно, комдив уверен, что есть прямые попадания. И, несмотря на превосходство в силах, гитлеровцы отступают…

(Из воспоминаний А. Крона)

«Вернешься — ты будешь героем…»

«Вернешься — ты будешь героем,

ты будешь бессмертен. Иди!»

И стало тревожно, не скрою,

и что-то кольнуло в груди,

и рухнул весь мир за плечами:

полшага вперед — и в века…

Как это не просто — в молчанье

коснуться рукой козырька,

расправить шинельные складки,

прислушаться к дальней пальбе,

взять светлую сумку взрывчатки

и тут же забыть о себе…

А почестей мы не просили.

Не ждали наград за дела.

Нам общая слава России

солдатской наградой была.

Да много ли надо солдату,

что знал и печаль и успех:

по трудному счастью — на брата

да красное знамя на всех.

«…Вспоминая встречи с разведчиками…» (И. Азаров)

…Вспоминая встречи с разведчиками, я не могу забыть, какими бесхитростными и скромными были эти бесстрашные люди. В одну из таких встреч я спросил, что бы они хотели получить в награду за свои боевые дела.

И они, не задумываясь, почти хором ответили:

— Компот на третье!

Я подумал, что они шутят. Но оказалось, что во 2-й кавалерийской дивизии, где разведчики были зачислены на довольствие, не полагался компот, к которому за годы службы на флоте моряки привыкли.

Пришлось, конечно, помочь им. Получив приказание, хозяйственники удивились, но компот разведчикам выдавали исправно. Тогда же они попросили дать им хромовые сапожки тридцать шестого размера для Аннушки, сапоги сорок шестого размера для Георгия Урбанского и наган Угольку (так звали Григория Поженяна)…

В Одессе, на улице Пастера, есть дом, на сероватой стене которого выделяется светлый мраморный прямоугольник. Золотыми буквами на нем высечены слова: «В этом доме во время обороны Одессы в 1941 году находился отряд моряков-разведчиков». С волнением читают люди имена тех, кто грудью защищал этот солнечный южный город. Алексеев Василий. Безбородько Олег. Зуц Арсений. Калина Алексей. Конвисер Лазарь. Макушева Анна. Нестеренко Леон. Поженян Григорий. Рулев Константин. Сурнин Михаил. Твердохлебов Петр. Урбанский Георгий. Гура Иван.

…Уцелели только Поженян, Аннушка Макушева и Арсений Зуц, да и они имеют по нескольку ранений…

(Из воспоминаний вице-адмирала И. Азарова)

Погоня

Я старею, и снятся мне травы,а в ушах то сверчки, то шмели.Но к чему наводить переправына оставленный берег вдали?Ни продуктов, ни шифра, ни грязине хочу ни сейчас, ни потом.Мне сказали:— Взорвете понтони останетесь в плавнях для связи. —…И остался один во вселенной,прислонившись к понтону щекой,восемнадцатилетний военныйс обнаженной гранатной чекой.С той норы я бегу и бегу,а за мною собаки по следу.Все — на той стороне. Я последнийна последнем своем берегу.И гудят, и гудят провода.Боль стихает. На сердце спокойней.Так безногому снится погоня,неразлучная с ним навсегда.

«…Одесса 1941 года…»

…Одесса 1941 года. Я осязаемо вижу сухой серо-голубой квадрат неба в окне кабинета, массивный стол с морскими часами, а на столе спокойные и тяжелые загорелые руки.

Подымаю глаза. Он смотрел на меня с любопытством.

— Ну как?

— Высадимся.

Я был убежден, что мы высадимся, что первая группа разведчиков пробьется сквозь плавни, даст радиограмму.

К ночи радиограмма пришла: «Не высаживайтесь. Мы все убиты. Коля».

И восемь почтовых голубей домой, на голубиную станцию, тоже не вернулись.

Тогда впервые в нашем отряде были произнесены два страшных и спасительных слова — Сухой Лиман. Страшных — потому что он унес на свое илистое дно много жизней. Спасительных — потому что все-таки через него на стыках полков, зная броды, переходить линию фронта было значительно легче, чем в других местах…

Много раз ходил я в тыл противника через Сухой Лиман… В нас стреляли и прицельным огнем, и по звуку, и в такт шагов. О, эти хлюпающие шаги, говорящий ил, болтливый лиман! Нигде берег не казался таким далеким, тело друга таким тяжелым, а луна такой предательской!..

(Из воспоминаний Г. Поженяна)

Юность моя

Комсомольская юность моя, мы с тобоюнаши версты считали от боя до боя,наши губы немели,   наши мачты горели,нас хирурги спасали,   а мы не старели.Что я помню?   Дороги,     Дороги,       Дороги,столбовые дымящиеся перекрестки,часовых у колодца, ночные тревоги,клещи стрел на подклеенной мылом   двухверстке,ночи длинные, синие, ночи без края,тяжесть мокрых сапог,   вечный холод     зюйдвесткии смешную мечту об окне с занавеской,о которой мой друг загрустил, умирая.Что я помню?В семнадцать —   прощание с домом,в девятнадцать —две тонких нашивки курсанта,а потом трехчасовая вспышка десанта —и сестра в изголовье с бутылочкой брома.А потом — немота, неподвижность   суставов,первый шаг, первый крик затянувшийся:   «Мама!»И опять уходящие к югу упрямобесконечные ленты летящих составов.И опять тишина затаенных причалов.Но опять, по старинной солдатской   привычке,хватишь стопку, ругнешь отсыревшую   спичку,обернешься — и все начинаешь сначала.Все сначала, как будто бы вечер   вчерашнийдве судьбы разграничил луною горбатой:жизнь без риска —   за дальней чертой     медсанбата,жизнь взахлеб —там, где бой,   там, где риск,     там, где страшно.Комсомольская юность моя,   все, что было,не прошло,   не состарилось,     не остыло.Нас бинтом пеленали,   нас пулей учили,нас почти разлучали,   но не разлучили.

Николай Старшинов

Николай Константинович Старшинов родился в 1924 году в Москве в семье служащего. В Москве прошли его детские и юношеские годы. После окончания школы в 1942 году он в армии: сначала в пехотном училище, затем старший сержант Старшинов — помощник командира пулеметного взвода. В 1943 году в бою под Спас-Деменском тяжело ранен и уволен из армии как инвалид войны. Награжден медалью «За боевые заслуги». Стихи начал писать на фронте.

После войны закончил Литературный институт имени Горького.

Первая книга стихов «Друзьям» вышла в 1950 году.

Я был когда-то ротным запевалой…

Я был когда-то ротным запевалой,В давным-давно прошедшие года…Вот мы с учений топаем, бывало,А с неба хлещет ведрами вода.

И нет конца раздрызганной дороге.Густую глину месят сапоги.И кажется — свинцом налиты ноги,Отяжелели руки и мозги.

А что поделать? Обратишься к другу,Но он твердит одно: — Не отставай!.. —И вдруг наш старшина на всю округуКак гаркнет: — Эй, Старшинов, запевай!

А у меня ни голоса, ни слухаИ нет, и не бывало никогда.Но я упрямо собираюсь с духом,Пою… А голос слаб мой, вот беда!

Но тишина за мною раскололасьОт хриплых баритонов и басов.О, как могуч и как красив мой голос,Помноженный на сотню голосов.

И пусть еще не скоро до привала,Но легче нам шагается в строю…Я был когда-то ротным запевалой,Да и теперь я изредка пою.

1957