Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Сепаратные действия Временного правительства подлили масла в огонь. По Петрограду с быстротой молнии распространился слух, что посланцы Временного правительства везут Николая в Царское Село для последующей отправки с семьей за границу. 8 марта Исполком Совета вновь постановил арестовать царскую семью и для ареста послать свою делегацию[172]. На следующий день Исполком Петроградского Совета разослал радиотелеграмму по всем железным дорогам и другим путям сообщения, всем комиссарам, местным комитетам, воинским частям. «Всем сообщается вам, – говорилось в ней, – что предполагается побег Николая II за границу. Дайте знать по всей дороге вашим агентам и комитетам, что Исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов приказывает задержать бывшего царя…»[173] Одновременно Исполком вынес постановление о занятии революционными войсками всех вокзалов, а также о направлении своих комиссаров с чрезвычайными полномочиями на станции Царское Село, Тосно и Званка. «Местом водворения Николая Романова, – объявлялось в постановлении, – решено назначить Трубецкой бастион Петропавловской крепости, сменив для этой цели командный состав последней. Арест Николая Романова решено произвести во что бы то ни стало, хотя бы это грозило разрывом сношений с Временным правительством»[174].

Для проведения этого постановления в жизнь в Царское Село был направлен специальный отряд во главе с членом Военной комиссии С. Мстиславским и членом «Союза офицеров-республиканцев» А. Тарасовым-Родионовым[175].

Примечательно, что Мстиславский, объясняя причины, заставившие Совет направить его отряд в Царское Село, подчеркивал, что в революционных кругах царский манифест об отречении рассматривался как документ, который сознательно оставлял известную возможность для его аннулирования и последующей реставрации[176].

Отряд Мстиславского и Тарасова-Родионова отправлялся в Царское Село как на боевую операцию: никто точно не знал, как поведут себя стрелки охраны царскосельского дворца. Мстиславский вспоминал, что на последних перегонах к Царскому Селу солдаты его отряда сурово замолкали, примыкали к винтовкам штыки[177].

Ранним утром 9 марта в напряженной тишине подъехали к вокзалу. Оставив солдат на станции, Мстиславский с Тарасовым-Родионовым направились в городскую ратушу, а затем в Александровский дворец. В архиве сохранилось донесение (от 10 марта 1917 г.) коменданта царскосельского дворца ротмистра Коцебу Керенскому, в котором, в частности, говорится: «Доношу Вашему превосходительству, что 9-го сего марта в 4 ч. дня прибыл в Александровский дворец полковник Масловский (Мстиславский. – Г. И.), предъявил предписание на бланке комитета рабочих и солдатских депутатов за подписью члена Государственной думы Чхеидзе, в коем было указано, что отреченного императора Николая II надлежит немедленно выдать и препроводить под охраной полковника Масловского и прибывшей с ним команды из 100 нижних чинов при нескольких пулеметах в город Петроград. Полковник Масловский заявил мне, что в Петрограде распространили слух о побеге отреченного императора, что нет секунды на размышление, солдаты взбунтовались, вышли частью из казарм и заняли вокзал. Ежеминутно на улицах может вспыхнуть мятеж, и всякое промедление грозит новым кровопролитием…»[178]

Начальник Царскосельского гарнизона полковник Е. С. Кобылинский впоследствии более определенно высказался о цели миссии Мстиславского: «Назвавший себя Масловским заявил мне, что по поручению Исполнительного комитета он должен сейчас же взять государя и доставить его в Петропавловскую крепость»[179]. Но до этого дело не дошло. Командованию охраны дворца удалось убедить Мстиславского, что Романовых не следует никуда переводить, так как и здесь их караулят достаточно надежно. В этом посланцев Совета уверяли и солдаты. Для того чтобы Мстиславский мог удостовериться в том, что Николай никуда не сбежал, было решено, что бывший император пройдет в нескольких шагах от них. В воспоминаниях Мстиславского, содержащих сильный налет беллетристики, это описывается так. Дверь одной из комнат отворилась, и Николай Романов двинулся по коридору в направлении Мстиславского, который запомнил его «застылый – желтый, как у усталого, затравленного волка, взгляд». Этот взгляд «вдруг оживился: в глубине зрачков – словно огнем колыхнула растопившая свинцовое безразличие их – яркая, смертная злоба… Николай приостановился, переступил с ноги на ногу и, круто повернувшись, быстро пошел назад, дергая плечом и прихрамывая»[180]. Возможно, необычность обстановки и нарисовала Мстиславскому такую картину, но другая сторона изображает эту сцену иначе. Кобылинский, например, утверждал, что выход Николая был организован таким образом, что посланцы Совета видели его, а он их нет.

Возвратившись в Петроград, Мстиславский и Тарасов-Родионов информировали Исполком Петроградского Совета о том, что, по их мнению, Николай Романов и его семья находятся под надежной охраной и что перевода их в Петропавловскую крепость не требуется. Исполком принял к сведению это сообщение, постановив, что «вопрос о выезде Николая и других членов императорской фамилии за границу будет разрешен не иначе как по согласованию между Временным правительством и Советом рабочих и солдатских депутатов»[181]. Это был своего рода компромисс, вытекавший из общей линии меньшевистско-эсеровского Совета на соглашение с буржуазным Временным правительством. В результате Романовы избежали Петропавловской крепости, но не сумели уехать и за границу. Началось их царскосельское заключение. Но и в дальнейшем, как мы уже отмечали, Временное правительство не прекращало попыток вывезти бывшего царя в Англию. Любопытна при этом позиция правой печати.

Буржуазные газеты прибегали к обходному маневру, выдвигая в пользу эвакуации Романовых в Англию интересы «безопасности революции». Так, газета «День» в марте 1917 г. писала: «Для русской революции опасен этот низложенный узник. Ибо к месту его заточения будут тянуться монархические чувства, достаточно еще сильные в некоторых слоях населения… Удалите Николая II из России, очистите ее раз и навсегда от бренных остатков монархизма». Перепечатав эту «тираду» «Дня», «Новое время» от себя подчеркивало, что «с этим призывом нельзя не согласиться»[182]. «Русская воля» также требовала «сурово» наказать Романовых, для чего выдворить их как людей недостойных новой России за пределы страны[183].

Большевистская «Правда» разоблачила и высмеяла этот примитивный маневр реакции, рассчитанный на доверчивость масс, одержавших победу над царизмом. Реакция, писала «Правда», хочет не «выдворить», а «водворить» Романовых за границу. «Не потому ли настаивает она, чтобы Романовых скорее отправили за границу, где у них хранятся выколоченные из народа миллиарды? – писала «Правда». – Нет! Романовых выпустить за границу нельзя! Это было бы государственное преступление. Это измена отечеству!»[184]

Арест Романовых, на который Временное правительство пошло под давлением революционных масс, но по собственным политическим расчетам, срыв попытки отправить их за границу сыграли немалую роль в дезорганизации царистской контрреволюции.

Глава III

Бонапартистская контрреволюция

Февральская революция нанесла сокрушительный удар по монархизму в России. Черносотенный самодержавный монархизм, потерявший престиж еще в дореволюционное время, был отброшен с политической арены и ушел в подполье. Потребовалось несколько месяцев, чтобы разгромленное черносотенство начало оживать на волне антибольшевизма. Конституционные монархисты правого толка (националисты, октябристы) также стушевались и перестали играть ту активную роль, которую играли раньше.

Из конституционных монархистов лишь кадеты не только удержались «на плаву», но практически на какое-то время превратились в правящую партию. Однако на своем 7-м съезде уже в марте 1917 г. они формально отказались от монархизма, объявив себя республиканцами.

Все это, казалось бы, свидетельствует в пользу того, что после Февраля политическая основа для монархической реставрации практически перестала существовать, а свергнутые Романовы потеряли какую бы то ни было политическую перспективу. Признанный авторитет эмигрантской (да и советологической) историографии П. Н. Милюков решительно отвергал наличие в стране контрреволюции, выросшей на почве отрицания Февраля. Долгое время ссылка на «контрреволюционную опасность» оставалась, по Милюкову, лишь «демагогическим приемом, лишенным реального основания»[185]. Правда, Милюков признавал, что в то время контрреволюция существовала «потенциально», но даже летом 1917 г., когда она начала обнаруживаться более или менее явно, ее никак нельзя было соединять «с понятием старого режима и вообще с каким-либо классовым интересом». Речь шла якобы только о борьбе с развалом в армии и в тылу, вызванным «революционной анархией», посредством создания «твердой власти». Когда же появилась контрреволюция? Только «в связи с классовой Октябрьской революцией»[186].