Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

В делах Ставки сохранился, например, любопытный документ, датированный началом марта, – листовка, предназначенная для командиров кавалерийских корпусов и дивизий и вообще «господ офицеров». В листовке, подписанной «Комитетом», выражалось сомнение в подлинности и законности отречения. «Мы не знаем, – писали анонимные члены «Комитета», – под каким давлением произошло мнимое отречение нашего монарха. Здесь ведь возможен и подлог, и принуждения, чего можно ожидать от изменников». Далее намечалась программа действий: «1) грудью будем защищать веру, царя и отечество… 2) категорически отклоняем всякую мысль о солидарности нашей с бунтовщиками и изменниками, совершившими переворот… 3) коленопреклоненно, всеподданнейше молим нашего обожаемого монарха взять свой отказ обратно… 4) послать всюду телеграммы, что мы по-прежнему верим нашему государю Николаю Александровичу»[148]. Нет, угроза царистско-реставрационистских вспышек была вполне реальной, и потому вопрос о Романовых не мог уйти с повестки дня.

Все мемуаристы из числа тех, кто находился с Николаем II в Пскове, утверждают, что, принимая решение об отречении, сам он предполагал «удалиться» в Крым (в Ливадию) и жить там как «частное лицо». Согласно Воейкову, еще утром 3 марта, когда литерный поезд, покинув Псков, шел в Могилев, отрекшийся царь не изменил своих намерений. «Я счел долгом коснуться вопроса о необходимости царю с семьей покинуть пределы России, – пишет Воейков, – но государь ответил отрицательно»[149].

Вечером 3 марта поезд бывшего царя подошел к вокзалу Могилева. Генерал Алексеев, как и прежде, выстроил на перроне почетный караул, но это было последним, что могло напоминать о прежних временах. Прошло всего лишь три дня со дня отъезда Николая, но город совершенно преобразился. Повсюду развевались красные флаги, маршировали воинские части с оркестрами, игравшими «Марсельезу». «Настроение мирное и тоскливое», – записал Николай в своем дневнике…

По-видимому, утром 4 марта через генерала Алексеева он направил Временному правительству записку, в которой просил гарантий для беспрепятственной отправки всей своей семьи в Англию[150]. Что же заставило его изменить первоначальное намерение? Можно думать, манифест Михаила об отказе вступить на престол, о чем Николай впервые узнал от начальника дипломатической канцелярии Ставки Н. Базили, выехавшего навстречу царскому поезду 3 марта. «В разговоре по поводу этого манифеста, – пишет Воейков, – государь выразил глубокое огорчение как отказом августейшего брата взойти на престол, так и формой, в которую он был облечен»[151]. Действительно, Николаю не могло быть неясно, что вопрос о сохранении монархии теперь становится по крайней мере проблематичным. Тогда-то, может быть, и возникла мысль об отъезде в Англию, зароненная Воейковым или кем-либо еще из ближайшего окружения царя и всецело поддержанная начальником английской военной миссии генералом Хэнбри-Вильямсом и другими военными представителями союзников при Ставке[152].

Полную поддержку поначалу нашла она и у Временного правительства. 6 марта премьер-министр Г. Е. Львов сообщил Алексееву в Ставку, что правительство примет для отправки Николая Романова в Англию «все меры, имеющиеся в его распоряжении»[153]. На другой день, выступая в Москве, министр юстиции А. Ф. Керенский открыто заявил, что он лично отвезет Николая II в «определенную гавань» и отправит его с семьей в Англию[154].

Почему же в таком случае план этот в первые мартовские дни не осуществился? В годы эмиграции Г. Е. Львов, П. Н. Милюков и А. Ф. Керенский, т. е. все те, от кого в силу занимаемого ими положения, прежде всего, зависело его осуществление, давали на этот вопрос невразумительные, противоречивые ответы. Писали и говорили о не вполне определенной позиции англичан, «гуманизме», о желании правительства избежать возможных «революционных эксцессов», уверяли даже, что по прошествии многих лет просто запамятовали, что же именно помешало тогда отправить бывшего царя и его семью в Англию. В чем же заключалась подлинная причина? Очень скоро выяснилось, что бодрые заявления некоторых министров о предстоящем отъезде Романовых носят скоропалительный, самонадеянный характер. Становилось все более очевидным, что реальным «контролером» положения является не столько Временное правительство, сколько Петроградский Совет, опиравшийся на революционные массы. А его позиция в вопросе о Романовых была определенна.

По воспоминаниям члена Исполкома Совета Б. Любарского, уже 1 марта Исполком на закрытом заседании обсуждал вопрос о мерах, которые должны быть приняты по отношению к Николаю II и всей царской фамилии. Поручили члену «Союза офицеров-республиканцев» эсеру Филипповскому рассмотреть вопрос «в узком кругу». На этом совещании, состоявшемся 3 марта, присутствовало 6 человек, все – представители от солдат: Линде, Утгоф, Филипповский, Любарский, Скобейко и «неизвестный». Предложение Линде об убийстве царя было отвергнуто; решено было предложить Исполкому Совета арестовать Романовых[155]. В тот же день Исполком, еще точно не зная о местонахождении царя, постановил арестовать Романовых и предложил Временному правительству произвести арест совместно. В случае же отказа предполагалось запросить, каково будет отношение правительства, если Совет сам арестует царя и его семью[156].

Некоторая нерешительность этого заявления (соглашательский Исполком явно не стремился пока действовать самостоятельно), по всей вероятности, и придавала Временному правительству уверенность в том, что в вопросе о Романовых оно может действовать по собственному усмотрению. Но с каждым днем все настойчивее звучал голос революционных масс, только что свергнувших царизм. 7 марта 150 депутатов Петроградского Совета, в который беспрерывно поступали резолюции рабочих и солдатских митингов о немедленном аресте бывшего царя, сделали следующее заявление: «В широких массах рабочих и солдат, завоевавших для России свободу, существует крайнее возмущение и тревога вследствие того, что низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенная в измене России жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прочие члены дома Романовых находятся до сих пор на полной свободе и разъезжают по России и даже на театре военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным для восстановления нормального порядка и спокойствия в стране и в армии…» В связи с этим в заявлении выражалось категорическое требование арестовать Николая II и всех членов дома Романовых[157]. Подобные резолюции принимались многими собраниями и митингами рабочих, солдат и матросов[158].

Давление революционных масс – рабочих и солдат – подталкивало Исполком на более решительные заявления и действия, что, в свою очередь, не могло не влиять и на позицию Временного правительства. Там в вопросе об отправке Романовых в Англию, по-видимому, начались колебания. 6 марта на заседании Исполкома Н. С. Чхеидзе, докладывая о своих переговорах с правительством по вопросу о совместном аресте бывшего царя и его семьи, заявил, что «правительство до сих пор окончательно ответа не дало»[159]. Но, по всей вероятности, именно в этот день, по крайней мере в «левой» части правительства (лидером которой становился Керенский), уже созрела мысль об отмене «английского плана» и замене его своего рода «домашним арестом» Романовых.

Такой маневр, будучи вынужденным, мог вместе с тем принести Временному правительству определенные политические дивиденды. Он мог подчеркнуть «революционность» правительства в глазах масс и тем укрепить его положение. Не исключено, что в этих демагогических целях Керенский (как министр юстиции и «генерал-прокурор») рассматривал даже возможность некоего показательного суда над бывшим императором[160]. Еще 4 марта была создана не раз уже упоминавшаяся нами Чрезвычайная комиссия «для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц старого строя». В сферу ее деятельности предполагалось включить и расследование о «темных силах», подозревавшихся в германофильстве и стремлении к сепаратному миру с Германией. Эта часть следствия не могла не коснуться и самих Романовых, особенно Александры Федоровны, которую открыто подозревали в «измене». Подозрения эти росли. В первых числах марта в штабе одного из батальонов 1-го стрелкового полка (дислоцировался в Царском Селе) было получено сообщение о том, что бывший помощник начальника военно-походной канцелярии Николая II капитан Ден хочет вывезти из Екатерининского дворца какие-то ящики. Командир батальона капитан Аксюта приказал прапорщику С. Лабенскому взять грузовик, 3 стрелков, немедленно ехать в Екатерининский дворец, арестовать Дена и привезти ящики в батальон. Только после решительного требования Лабенского Ден передал солдатам 4 многопудовых несгораемых ящика с документами и ключи к ним. Эти ящики (вместе с Деном) переправили в канцелярию батальона, где и открыли. Позднее, уже в июле 1917 г., Лабенский на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии показал, что, как он слышал, «в ящиках заключались документы, касающиеся русско-японской войны, нынешней, шифры Николая Романова, телеграммы его и, кажется, телеграммы Вильгельма»[161]. Эти «как слышал» и «кажется» оставляют вопрос о содержимом «деповских ящиков» совершенно открытым… Но имеется документ, свидетельствующий о том, что министр юстиции Керенский проявил к ним повышенное внимание. В предписании на имя капитана Аксюты приказывалось доставить «4 железных ящика, содержащие секретные документы», в его личное распоряжение. Ящики следовало везти на автомобиле под охраной, ключи к ним держать в «запечатанном конверте»[162]. Согласно этому распоряжению, ящики и ключи были доставлены в здание министерства юстиции и сданы караульному начальнику, что официально засвидетельствовал он сам (ефрейтор Параничев) и чиновник министерства Сомов[163]. Арестованный капитан Ден в Петроград не явился. Он заявил, что болен и ему разрешили остаться в Царском Селе, взяв с него подписку о невыезде. Но через несколько дней Ден скрылся…