Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Последовавшие действия Алексеева еще раз опровергают послереволюционные монархические версии об его «измене» и т. п.; напротив, они свидетельствуют о том, что Алексеев, да и другие генералы делали все возможное, чтобы спасти монархию. В отказе Родзянко поддержать такую, по мнению генералитета, сверхрадикальную меру, как отречение царя, раздраженный Алексеев, вероятно, усмотрел новый политический трюк, а во всем предыдущем – чуть ли не обман, рассчитанный на то, чтобы толкнуть командование на принятие требований думских лидеров.

Еще бы! Сколько сил было положено на то, чтобы сдвинуть упрямого царя с мертвой точки, склонить его к уступкам, – и все это пошло прахом. Мы уже приводили белоэмигрантские свидетельства о том, что Алексеев будто бы признавал ошибочность своей позиции в дни отречения царя от престола. Сожалел, якобы, о содеянном и Рузский, который потом, оказывается, понял, что ему следовало «вооруженной силой подавить бунт». Вероятнее всего, это реабилитирующие заявления либо самих участников событий, либо их апологетов, сделанные постфактум, в новых политических условиях и обстоятельствах. Но, так или иначе, а в течение первой половины 3 марта Алексеев направил всем главнокомандующим тревожные телеграммы. В них говорилось, что «в сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности», что «неизвестность, колебания, отмена уже объявленного манифеста могут повлечь шатание умов в войсковых частях». Поэтому Алексеев предлагал «потребовать осуществления манифеста», а для установления единства «созвать совещание главнокомандующих в Могилеве». «Коллективный голос высших чинов армии и их усилия, – убеждал Алексеев, – должны… стать известными всем и оказать влияние на ход событий». Вырисовывался план организации нового карательного похода на Петроград.

Однако добиться полного согласия главнокомандующих Алексееву не удалось. Только что назначенный новый верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич (он с осени 1915 г. находился в Тифлисе) высказывался против перехода престола к Михаилу, но в то же время отвергал и идею Учредительного собрания, как совершенно неприемлемую «для блага России». Брусилов считал, что задача армии – «охранять грудью матушку Россию» и не вмешиваться в политику. Пожалуй, только Эверт требовал немедленного объявления «высочайшего манифеста». По-видимому, возобладало мнение генерала Рузского, который эти два дня находился в центре различных политических влияний и воздействий, направленных на находившегося у него в Пскове Николая Романова. Он полагал, что сбор главнокомандующих «несоответственен», так как они недостаточно ориентированы в обстановке, и главная задача состоит в том, чтобы установить «полный контакт с правительством».

Но этого-то Алексееву как раз и не удавалось сделать. Родзянко вдруг куда-то «исчез», и добиться его вызова к прямому проводу в течение всего дня 3 марта оказалось невозможным. Теперь мы знаем, где находился Родзянко: рано утром с другими членами Временного комитета и Временного правительства он отбыл на Миллионную, 12, где квартировал Михаил Романов. Примечательно, что ни Алексееву, ни Рузскому об этом сообщено не было. Новая власть, по-видимому, посчитала, что «дело сделано» и дальнейшее вмешательство армейской верхушки в политику может стать неуместным. Только к вечеру 3 марта Алексееву удалось соединиться с Гучковым. Начальник штаба просил нового военного министра передать Родзянко, что, по мнению армии, выход все же должен быть найден «путем соглашения с лицом, долженствующим вступить на престол». Ради этого Алексеев даже делал шаг навстречу думскому комитету: предлагал указать в манифесте о воцарении Михаила, что «окончательное решение вопросов государственного управления будет выполнено в согласии с народным представительством» позднее, по окончании войны. То, что услышал Алексеев в ответ, потрясло его. Гучков сообщил, что на совещании с некоторыми министрами Временного правительства Михаил отказался от престола. В растерянности Алексеев произнес: «Неужели нельзя было убедить великого князя принять временно до созыва Собрания власть?.. Через полгода же все выяснится ближе, лучше и всякие изменения протекут не столь болезненно, как теперь…» Преобладала все та же мысль оттянуть, отложить, переждать, пережить «смуту», а там, может быть, все уляжется, перемелется, переменится к лучшему. «Вполне разделяю Ваши опасения… – говорил из Петрограда Гучков, – в интересах быстрого успокоения страны… явилось бы крайне важным, чтобы престол был безотлагательно замещен кем-либо, хотя бы временно, до санкции Учредительного собрания»[139]. К концу дня 3 марта Алексеев все же связался и с Родзянко[140]. Выслушав сообщение председателя Думы об отказе Михаила от престола, он безнадежно заметил: «Прибавить ничего не могу, кроме слов: боже, спаси Россию»[141].

Но мы несколько забежали вперед. Вернемся к Михаилу, на которого Николай, а затем и Алексеев с генералами делали свою последнюю ставку. Как мы уже знаем, вызванный Родзянко из своей резиденции в Гатчине, он приехал в Петроград к концу 27 февраля. Здесь думские лидеры предложили ему до приезда Николая II в Ставку сформировать временное правительство из общественных деятелей во главе с каким-либо «популярным генералом». Предлагалось, таким образом, что-то вроде диктатуры, которая должна была покончить с революцией. Михаил, однако, не решился действовать самостоятельно. После совещания с министрами во главе с Голицыным он из военного министерства связался со Ставкой и через генерала М. В. Алексеева просил царя распустить Совет министров и дать согласие на создание нового правительства, пользующегося «доверием страны».

Через того же Алексеева Николай II решительно отверг эту просьбу. В сопровождении близких ему лиц Михаил из военного министерства перешел в Зимний дворец. Из его окон было видно, как на Дворцовой площади сгущались толпы революционного народа. Генерал Хабалов и полковник Данильченко, сконцентрировавшие здесь остатки верных царскому правительству войск, готовились к осаде.

Однако, как мы уже писали выше, Михаил высказался за то, чтобы очистить Зимний дворец. Хабалов со своим воинством вновь перешел в Адмиралтейство. Дворец опустел, двери его уже не охранялись. Михаил решил вернуться к себе в Гатчину, но и это оказалось невозможным: с утра 28 февраля улицы Петрограда были сплошь заполнены народом. Тогда через дворы Эрмитажа и дома великого князя Николая Михайловича кандидата в российские монархи тайно переправили на Миллионную улицу, 12, в квартиру княгини О. П. Путятиной. В тот же день на квартиру Путятиных был доставлен «великокняжеский манифест». Напомним, что манифест от имени Николая II объявлял о «даровании ответственного министерства» и конституционного строя. Под ним уже стояли подписи Павла Александровича и Кирилла Владимировича. Теперь он ждал подписи Михаила, после чего его предполагали предложить Николаю II сразу по приезде в Царское Село. Михаил подписал манифест.

Посредством переписки он поддерживал связь с находившимся в Таврическом дворце Родзянко. Именно из письма последнего, вечером 2 марта Михаил узнал о плане отречения Николая II в пользу Алексея при регентстве его, Михаила (как мы знаем, Гучков и Шульгин уже находились на пути в Псков).

Рано утром 3 марта в квартире Путятиных раздался телефонный звонок. Звонил А. Ф. Керенский, который первым получил телеграмму из Пскова с сообщением о новом варианте отречения Николая II – в пользу Михаила. Керенский просил великого князя срочно принять членов Временного комитета Думы и Временного правительства. Михаил решил, что они едут предлагать ему регентство, на что он уже готов был согласиться[142].

Около 10 часов утра в квартире на Миллионной появились члены Временного правительства и Временного комитета Думы: Родзянко, Львов, Милюков, Керенский, Некрасов, Терещенко, Ефремов и др. Следует отметить, что сама по себе эта миссия фактически являлась неправомочной, идущей в обход уже принятых решений. Ведь еще 1 марта думский комитет постановил образовать «Временный общественный Совет министров» «впредь до созыва Учредительного собрания, имеющего определить форму правления Российского государства»[143]. Затем на переговорах членов думского комитета с членами Исполкома Петроградского Совета в ночь на 2 марта и 2 марта было достигнуто соглашение, по которому форму правления должно установить Учредительное собрание, избранное на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Пока же – ни республики, ни монархии[144]. Правда, в соглашении специально не оговаривалось, что его участники не могут «не предпринимать шагов, определяющих форму правления».

В данном случае использовалась «фигура умолчания», но, по сути, по духу соглашения – предрешение формы правления исключалось до Учредительного собрания – это было очевидно. В самом деле, если новое правительство берет на себя миссию созыва Учредительного собрания, тогда зачем нужен новый монарх? Если же, напротив, на престол восходит новый монарх, в общем-то, теряло смысл решение о созыве Учредительного собрания. Таким образом, делегирование думских лидеров и членов только что сформированного Временного правительства к Михаилу, в сущности, являлось закулисным маневром, попыткой в обход Совета и революционной демократии спасти монархию, поставив массы перед совершившимся фактом. Правда, не все члены этой делегации занимали одинаковую позицию, но, по свидетельству Милюкова, было признано, что в случае принятия решения Михаилом ему подчиняется все.