Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Имеется его довольно пространная автобиография, написанная для Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства «по делу Корнилова» и названная «Кое-что из моего прошлого».

Карьера Завойко началась в середине 90-х годов, когда он был «причислен» к лондонскому и парижскому посольствам. Формулировку эту Завойко не раскрывает, но в материалах ЧСК имеются некоторые данные, позволяющие предположить какую-то связь будущей «правой руки» Корнилова с охранным отделением. Позднее он завязывает связи в деловых и финансовых кругах (Керенский утверждал, что Завойко был племянником Путилова) и сам становится оборотистым дельцом, крупно наживавшимся на нефтяных разработках. Завойко в своей автобиографии утверждал, что в конце 1916 г. в «высших сферах» он котировался ни много ни мало на пост премьер-министра, но… был выслан из столицы за поданую царю записку «с предложением неотложных реформ». Это утверждение не подтверждается никакими другими источниками. Скорее всего, Завойко был выслан (или уехал сам) из Петрограда в связи с какими-нибудь финансовыми махинациями, которых было так много в канун крушения царизма. Февраль 1917 г. застал Завойко на нобелевских промыслах «Санто» в Ферганской области. В Петроград он вернулся в начале апреля 1917 г. с вполне определенными взглядами на послефевральские события, излагавшимися в издаваемом им же журнальчике «Свобода в борьбе».

По мнению Завойко, с приходом к власти Временного правительства Россия вступила в «не встречавшуюся еще во всемирной истории эпоху сверхпомпадурства», от которого ее спасут «чудо и отдельные люди, а не партии и их организации, ибо вся история говорит за то, что партийность и государственность – понятия несовместимые…»[204] С этой «философией» уже в первых числах апреля Завойко оказался в окружении командующего Петроградским военным округом Корнилова. Как это произошло конкретно – неизвестно. Сам Завойко пишет: «Я явился к генералу Корнилову и предложил ему свои услуги и свою работу в качестве человека, знающего страну почти от края и до края… искусившегося в политической деятельности, располагающего словом и способностью письма»[205]. Учитывая напористость и безапелляционность этого авантюриста, можно предположить, что дело обстояло именно таким образом. Завойко, кажется, правильно оценил Корнилова. Это, писал он, человек большой решительности в «исполнении раз принятого им решения»; вместе с тем он «человек крайне бесхарактерный в течение всего периода выбора того или иного решения»[206].

Итак, уже с начала апреля 1917 г. Завойко состоял при Корнилове: формально он был зачислен в состав Кабардинского полка, «одел форму», но «ничего не делал», только являлся к Корнилову «поговорить и изложить ему свою точку зрения».

Я, писал Завойко в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии, говорил ему, что Петроград – это «яма политического разгула и разврата», что пребывание его в этой яме бесцельно, что «его место – на фронте», что там и нужно начинать борьбу за «личную диктатуру», чтобы спасти Россию от губящей ее «партийности»[207].

Таким образом, по всей вероятности, к концу апреля 1917 г. первые очертания контрреволюционных, прокорниловских настроений начали проявляться организационно. Действовало уже «Общество экономического возрождения России»; банковские воротилы и промышленные тузы готовы были «отсчитать» Корнилову немалые деньги; через Завойко налаживалась связь между ними и Корниловым.

Говоря военным языком, Корнилов убыл на Юго-Западный фронт в тот самый момент, когда контрреволюционные элементы, жаждавшие «сильной власти», существенно продвинулись вперед. Их безусловно подстегнул Апрельский кризис, из которого Временное правительство, как они считали, хотя и выпуталось, но еще больше сдав позиции Советам и всей «революционной анархии».

Именно в начале мая в Петрограде, в Могилеве (в Ставке) и на Румынском фронте возникли три относительно крупные организации, деятельность которых к концу лета практически и подготовила корниловский мятеж. Известно, что главной корниловской партией В. И. Ленин считал кадетов[208]. «…Корниловское восстание, – писал он, – представляло из себя поддержанный помещиками и капиталистами, с партией к.-д. во главе, военный заговор…»[209] Лидер партии П. Н. Милюков, как и некоторые другие кадеты, позднее (в годы гражданской войны и эмиграции) стремились преуменьшить роль кадетской партии в подготовке корниловщины. «Сочувствие к Корнилову, – писал Милюков, – росло в рядах партии. Но члены партии, ближе знавшие обстановку, в которой готовилось корниловское движение, не могли возлагать надежды на это движение…»[210] Такого рода утверждения вызывали протесты со стороны хорошо осведомленных белоэмигрантов более «левого» толка. Так, старейшая эсерка К. Брешко-Брешковская опубликовала открытое письмо Милюкову. В нем, между прочим, говорилось: «Вы делаете вид, будто вся закулисная сторона подготовки посягательства реакции на революцию Вам была неизвестна… Павел Николаевич! Вы… никак не могли не знать о полном сочувствии и фактическом участии значительной части верхов к.д. в попытках замены… власти Временного правительства властью диктаторской, опирающейся на «государственно-зрелый» строй, т. е., попросту говоря, на старое, дореволюционное господствующее меньшинство, пополненное лишь кадетскими элементами»[211].

Действительно, многочисленные факты, содержащиеся в ряде новейших исследований о кадетской партии, свидетельствуют о том, что именно она идеологически и политически готовила контрреволюционную военную диктатуру и что многие кадеты были вовлечены и в организационную подготовку корниловщины. Здесь мы сосредоточимся на характеристике тех организаций и групп, которые непосредственно, практически готовили мятеж. Эта сторона корниловщины, как нам представляется, менее известна.

Одной из упомянутых организаций был так называемый «Республиканский центр», о котором в исторической литературе известно очень немного и роль которого в истории российской контрреволюции, на наш взгляд, недооценена. Вероятно, в значительной мере это явилось следствием провала корниловщины в конце августа 1917 г., нанесшего «Республиканскому центру» (как и другим прокорниловским организациям и группам) непоправимый удар. По более поздним свидетельствам белоэмигрантской прессы, многие документы «Республиканского центра» находились у его председателя – К. В. Николаевского. Николаевский умер в 1936 г. под Парижем, и на его архив был наложен арест до решения наследственных споров. Дальнейшая судьба этого архива неизвестна[212].

Но вернемся в Петроград весны и начала лета 1917 г. На доме № 104 по Невскому проспекту стала уже привычной большая вывеска: «Общество Бессарабской железной дороги». Мало кто знал, что тут, в помещении «Общества», находится штаб-квартира политической организации, именовавшей себя «Республиканским центром», и еще меньше было известно о том, что происходит в этом «центре»…[213]

В бумагах генерала А. И. Деникина сохранилась довольно обширная записка (без подписи), озаглавленная «О Республиканском центре». По некоторым данным можно предположить, что ее автор – уже упоминавшийся К. Николаевский и написана она была по просьбе Деникина, когда в 20-х годах он готовил к печати свои «Очерки русской смуты». Некоторые сведения из этой записки вошли в «Очерки», но отнюдь не все. Деникин, например, опустил следующее, на наш взгляд, очень важное место. «Организаторы Республиканского центра, – говорится в записке, – были близки к той части петроградского общества, которая делала в стране промышленность, торговлю, деньги; от нее же Республиканский центр пользовался денежной помощью. Это была небольшая по числу, но очень влиятельная группа. Довольно замкнутая и крайне эгоистичная в своих действиях и аппетитах, она нередко оказывала давление на правительство старого (т. е. царского. – Г.И.) режима и в известных случаях влияла на экономическую политику государства. К. ней примыкали аналогичные группы московские, а затем многочисленный третий элемент из среды промышленников и торговцев всей России… Наконец, к ней же тяготели по духу и наклонностям – зажиточное крестьянство, оборотистые землевладельцы и некоторые другие. Назвать их консервативными, а тем более монархическими нельзя. Напротив, последующие события русской революции показали, что эти элементы существенно помогали перевороту, и первые деньги восставшей Думе были даны именно из этой среды. Эти группы мало замечались на поверхности русской жизни и, за редким исключением, вели свою работу спокойно, без особого шума»[214]