Ключ - Наталья Болдырева

Я замер. Оглянулся на волчицу. Та занялась уже освежеванной тушкой. Похрустывали разгрызаемые косточки. Волчица расправилась с лисицей в три приема. Я отвел взгляд. Ясень, не оборачиваясь, протянул мне флягу. Я принял ее с благодарностью. Совсем не мешало промочить горло — совсем не мешало хорошенько поесть, и с неделю выспаться.

Оглушенный, я успел сделать глоток, прежде чем понял, что за дух ударил мне в ноздри, закашлялся, и едва подавил рвотный позыв. Фляга была полна еще теплой лисьей крови. Я спешно отер губы, ладонь и рукав косоворотки измазались в густое и липкое. Меня замутило, но злость не позволила сблевать прямо на траву. Я выпрямился, глядя прямо перед собой, пошел прочь — от палящего солнца, под своды леса. Едва не задев Рокти плечом, ткнул флягу ей в руки.

Я не успел сделать и шага, как за спиной раздалось низкое, утробное рычание и стокилограммовая туша повалила меня на землю, придавив. Дыхание разом перехватило, я больно ударился ребрами, прокусил губу. Сзади схватили за куртку и принялись мотать из стороны в сторону, возить лицом по траве.

Я видел капли крови, разлетающиеся от моего лица, пытаясь проследить полет хотя бы одной, отрешенно подумал, что волчица взбесилась и сейчас разорвет мне глотку. В следующий момент мне удалось перекатиться чуть на бок, подтянуть колени к груди и рывком сбросить с себя тушу. Я развернулся, готовый по локоть сунуть руку в пасть волчицы — придушить тварь.

Мой сжатый кулак пришелся Ясеню прямо в кадык.

Минуту он глядел на меня недоумевающе своими полупрозрачными голубыми глазами. Потом захрипел. Раз. Другой. На третий он выплюнул комковатый сгусток. Потом глаза его стали белыми. Он встал, едва разогнув колени. Чуть покачиваясь, направился к Серому. Через шаг хрипел, пытаясь сказать что-то, но каждый раз дело оканчивалось очередным багряно-красным плевком в траву. Тогда он просто всплескивал своими по-обезьяньи длинными руками. Рокти, побледнев, замерла в несвойственной ей нерешительности, полуопущенная рука безвольно сжимала флягу. Волчица стояла так тихо, что ее можно было бы не заметить.

Подойдя к лошади, Ясень расчехлил арбалет.

— Стой! — неподдельный испуг в голосе Рокти не на шутку напугал и меня. Глядя, как спокойно и деловито Ясень рычагом натягивает тетиву, кладет болт в ложе, я осознал вдруг, что вот тут-то все и может закончиться. Чем выше поднимался арбалет, тем четче я видел тяжелый стальной наконечник.

— Ясень! — в ее голосе было что-то, что даже меня заставило оторвать взгляд от оценивающего расстояние прищура. Мы с Ясенем посмотрели на Рокти одновременно.

Оказавшись в центре внимания, она зажмурилась и, стремительно, будто боялась, что ей могут помешать, отхлебнула из фляги. Надо отдать ей должное, она сделала глоток не поморщившись. А вот мне опять стало нехорошо. Уронив флягу на землю, она вытерла губы рукавом и обернулась к Ясеню.

— Вот и все. Я никогда не стану твоей женой, Ясень. — Рокти медленно опустилась на траву, устало потерла лицо ладонями. — Давно надо было сказать тебе это. Ты был мне хорошим другом, Ясень. Ты был лучшим моим другом, пока не вообразил, что когда-нибудь мы будем жить в ветвях одного дома.

Это был самый долгий и горестный вздох, что я слышал в своей жизни. Ясень обернулся, плечи его поникли, руки автоматически разряжали взведенный арбалет. Мягкие желтые волосы потемнели и налипли редкими прядями на взмокший, блестящий бисеринками пота лоб. Бледноголубые глаза были пусты и полностью прозрачны.

— Со-а. — Я невольно дернулся, когда Ясень обратился ко мне. Минуту мы стояли, глядя друг на друга, и я не решался переспросить. — Со-лгал, — произнес он уже четче, и я понял, что речь идет о Страннике.

Не дожидаясь ответа, Ясень кое-как запихнул арбалет обратно в переметную суму, сунул ногу в стремя и тяжело перевалился в седло. Руки в перчатках еще некоторое время перебирали повод. Ясень смотрел на Рокти, но не нашел, что сказать. Да и не смог бы, наверное, даже если бы и захотел. Я почувствовал вдруг свою вину и другую, смутную и не вполне еще осознанную тревогу. Ясень чуть сдавил коленями бока Серого, посылая его вперед. Направляясь под своды леса, Серый прошел, едва не задев Рокти, и я увидел вдруг в ее глазах страх.

Она не поднялась, не обернулась проводить взглядом своего старого друга, друга детства. Она заплакала. Сначала слышалась только сдавленное сопение, а когда стих треск веток под копытами Серого, сопение перешло в тихие, ровные всхлипы.

Я помотал головой, чувствуя, что это уж слишком на сегодня. Понимая, что никогда не умел утешать плачущих девушек, и сейчас — не лучший случай, чтобы начать учиться, я направился к Сумраку. Волчица лежала в траве, глядя желтыми глазами, и, распахнув пасть, как собака, кажется, смеялась.

— Сгинь! — бросил я зло, проходя мимо, и она послушалась вдруг, поднялась и перетекла в тень у кромки леса, разом скрывшись с глаз.

Я не ошибся в своих ожиданиях. В сумках, прямо под попонами, нашлись и вяленое мясо, и хлеб, и фляги с чистой родниковой водой. Первым делом я прополоскал рот, избавляясь от тошнотворного привкуса, приложился надолго, не спеша делать длинные, прохладные глотки, смывающие ощущение горячей крови, льющейся в глотку.

Затем я подошел к Рокти, скинул и расстелил крутку, присел на краешек, и, толкнув тихо плачущую девушку в бок, предложил:

— Поднимайся с травы — сыро и холодно. Садись сюда, ешь.

Конечно же, она меня не послушалась. Я сомневался, что она вообще слышала мои слова. Пришлось вставать и, подхватив ее на руки — она была удивительно маленькой и легкой — сажать на расстеленную на земле куртку. Кажется впервые за все время нашего знакомства она испугалась, перестала плакать и вытаращилась на меня круглыми от удивления глазами.

— Лист просил позаботиться о тебе, — сказал я, сунув ей в руки ломоть хлеба и кусок оленины.

— Лист? — спросила она, вытирая рукавом красный, распухший нос. — Лист слишком много о себе думает. Как и ты!

Я молчал, позволив ей срывать злость. Смотрел, как убегают через степь к полям гонимые ветром ковыльные волны. Как жарит стоящее в зените солнце, как вокруг него, кругами, медленно и величественно парит, покачивая крыльями, коршун. Злые слова обиженной девчонки тонули в стрекоте невидимых кузнечиков.

— Дурень! Не принимаешь наших обычаев? Так не пей кровь первой добычи! — «Ну да, конечно, мне все объяснили заранее». — А раз омочив губы, вылей остаток наземь — как велит ритуал! — «Если честно, девочка, меня достали ваши дикие нравы и дурацкие условности». — Зачем ты отдал флягу мне? Ну, кто? кто тебя надоумил только? Уж не Лист ли? — «Да, конечно. Будь ты повнимательней, маленький следопыт, поняла бы, что я лишнего раза не обращусь к Ясеню. Кому еще я мог отдать флягу?». — Триста лет… триста лет не было союзов на крови, и вот приходит какой-то чужак… — Она снова заревела, уткнулась лицом в хлеб.