Расстрелять - Александр Покровский

Офицер страдает, мечтает, надеется и не задает при этом вопросов. Офицер...

А это был не офицер. Но главная сложность состояла в том, что он не прошел училище, а это прекрасная школа. После этой прекрасной школы ничему не удивляешься, а он удивлялся. Он удивлялся всему и задавал вопросы.

- А зачем это? - спрашивал он, и ему объясняли.

- Неужели такое возможно? - говорил он, и ему говорили, что возможно.

- Как же так? - терялся он, и ему говорили: а вот так.

- Не может быть! - восклицал он, и ему говорили, что может.

Словом, он был похож на ручную белую крысу, которую взяли и временно бросили в садок к помоечным пасюкам.

Другими словами, это был гражданский пиджак; он был пиджак из тех пиджаков, которые после первого ядерного удара, после паники в обозе и взаимного уничтожения, придут, во всем разберутся и сразу же победят.

Ну, во время войны - понятно, а сейчас куда его деть? Куда деть на флоте молодого ученого с башкой, не приспособленного ни к чему? Что ему можно доверить?

Ему можно доверить дежурство по камбузу, патруль, канаву старшим копать, грузить старшим чего-нибудь не очень ценное и подметать веником.

Нет, пожалуй, камбуз нельзя ему доверить: у него там все свистнут - и все люди разбегутся. Патруль? В патруль тоже нельзя: там на одних рефлексах иногда приходится действовать, а у него рефлексов нет. Нет! Только грузить и только подметать! А канаву копать?

- А вот тут надо подумать. На сколько он у нас?

- На три года.

- Ох уж эти ученые, академики. Нет, на канаву нельзя. Там соображать надо. Нет, только грузить картошку и подметать. Все! Хватит ему на три-то года.

Жил он в гостинице с длинными коридорами и номерами-бойницами по обеим сторонам. При посещении "того пристанища почему-то вспоминался пивной ларек с липким прилавком, коммунальная кухня и лавка старьевщика; от нее веяло непроходящей тоской.

Его прозвали "квартирным Колей", потому что он приходил к кому-нибудь в гости, садился и начинал говорить, говорить, общаться начинал, и его было потом не выгнать.

Через два с половиной года он снимал пенсне с линзами, тер себе то место, где был лоб, и говорил всюду

- Я - тупой.

Его все еще презирали, но уже утешали. На сборищах он резво напивался и говорил, улыбаясь, кому попало:

- Я заезжал в отпуске в институт. Они мне предложили начальника отдела и тему на выбор. Представляете? - хватался он за окружающих.

Окружающие представляли, но смутно - никому не было до него дела. И тут он начинал хохотать в одиночку.

Он хохотал, как безумный, задыхаясь и плача)

- Они... там... ох-хо-хо... д ум а...ют... ха-ха-ха, ой, мама... думают... что я... здесь... ой, не могу... вырос... над собой... ох... что я здесь... на флоте... обо...га...тился... хи-хи-хих... не могу... х-х-х... Потом он резко делал серьезную рожу и говорил:

- Вообще-то после флота я на начальника отдела потяну. Раньше бы не потянул, а теперь я все могу.

- Я придумаю новую торпеду, - начинал он опять хохотать, я знаю какую. Это что-то круглое должно быть, чтоб руками можно было катить, но не легкое, чтоб домой не отволокли. Должно снега не бояться и ночевать под открытым небом. Чтоб только откопали - сразу же работало. Чтоб с крыши падало и не билось. Чтоб внутрь заливалась не горючая, не выпиваемая дрянь. Чтоб эта дрянь не нужна была для "Жигулей". Чтоб эта торпеда по команде тонула, по команде - всплывала, чтоб бежала и поражала. Ждите, скоро пришлю. А то и с проверкой приеду. Вот посмеемся!

- Да, и лопату, - тут он совсем загибался от смеха, лопату... лопа... хх... ту... ей... хо-хо... ой, не могу... лопату... ей... при... де... ла.. ю... сбо.. ку... при... со... ба... чу... ой, мама, - сипел он остатками воздуха, - и ме.. т... лу... мет... лу... ей сза...ди... вотк... ну... поме... ло... встав... лю... И все начинали смеяться вместе с ним.

Мафия

В коридоре, за дверью, слышалась возня и грохот сапог. Оттуда тянулся портяночный запах растревоженной казармы.

Вот и утро. "Народ" наш еще спит, проснулся только я. В каюте у нас три койки: две подряд и одна с краю. На ближней к двери спит СМР (читать надо так - Сэ-Мэ-эР, у него такие инициалы), на следующей - я, а на той, что в стороне, развалился Лоб.

Обычно курсантские клички - точный слепок с человека, но почему меня называют Папулей, я понятия не имею. Вот Лоб - это Лоб. Длинный, лохматый, тощий; целых два метра и сверху гнется. Вот он, собака, дышит. Опять не постирал носки. Чтоб постоянно выводить его из себя, достаточно хотя бы раз в сутки, лучше в одно и то же время, примерно в 22 часа, спрашивать у него: "Лоб, носки постирал?" А еще лучше разбудить и спросить.

СМР дышит так, что не поймешь, дышит ли он вообще.

Если б в сутках было бы двадцать пять часов, СМР проспал бы двадцать шесть. Он всегда умудряется проспать на один час больше того, что физически возможно.

СМР - вдохновенный изобретатель поз для сна. Он может охватить голову левой рукой и, воткнув подбородок в сгиб локтя, зафиксировать ее вертикально. Не вынимая ручки из правой руки, он втыкает ее в конспект и так спит на лекциях. В мои обязанности в таких случаях входит подталкивание его при подходе преподавателя. Тогда первой просыпается ручка, сначала она чертит неровную кривую, а потом появляются буквы.

СМР с детства плешив. Когда его спрашивают, как это с ним случилось, он с удовольствием перечисляет: пять лет по лагерям (по пионерским, родители отправляли его на три смены, не вынимая); три года колонии для малолетних преступников (он закончил Нахимовское училище); и пять лет южной ссылки (как неисправимый троечник, он был направлен в Каспийское училище. вместо Ленинградского).

Правда, если его спросить: "Слушай, а отчего ты так много спишь?" - он, не балуя разнообразием, затянет; "Пять лет по лагерям..."

Шесть часов утра. Мы живем в казарме. У нас отдельная каюта. Замок мы сменили, а дырку от ключа закрыли наклеенными со стороны каюты газетами. Так что найти нас или достать невозможно. Не жизнь, а конфета. Вообще-то уже две недели как мы на практике, на атомных ракетоносцах. По-моему, ракетоносцы об этом даже не подозревают. Встаем мы в восемь, идем на завтрак, потом сон до обеда, обед, сон до ужина, ужин и кино. И так две недели. Колоссально. Правда, лично я уже смотрю на койку как на утомительный снаряд - все тело болит.

Раздается ужасный грохот: кто-то барабанит в нашу дверь. СМР вытаскивается из одеяла: "Ну, чего надо?". "Народ" наш проснулся, но вставать лень. Стучит наверняка дежурный. Вот придурок (дежурными стоят мичмана).

- Жопой постучи, - советует СМР. Мы с Лбом устраиваемся, как римляне на пиру, сейчас будет весело. Грохот после "жопы" усиливается. Какой-то бешеный мичман.

- А теперь, - СМР вытаскивает палец из-под одеяла и, налюбовавшись им, милостиво тыкает в дверь, - го-ло-вой! Дверь ходит ходуном.

- А теперь опять жопой! - СМР уже накрылся одеялом с головой, сделал в нем дырку и верещит оттуда.

В дверь молотят ногами.

- Вот дурак! - говорит нам СМР и без всякой подготовки тонко, противно вопит: - А теперь опять головой!

За дверью слышится такой вой, будто кусают бешеную собаку.

- Жаль человека, - роняет СМР со значением, - пойду открою.

Он закутывается в одеяло и торжественный, как патриций, отправляется открывать.

- Заслужил, бя-яш-ка, - говорит он двери и, открыв,

еле успевает отпрыгнуть в сторону.

В дверь влетает капитан первого ранга, маленький, как пони, примерно метр от пола. Он с воем, боком, как ворона по полю, скачет до батареи, хватает с нее портсигар с сигаретами и, хрякнув, бьет им об пол.

- Вста-ать!

Мы встаем. Это командир соседей по кличке "Мафия", или "Саша - тихий ужас", вообще-то интеллигентный мужчина.

- Суки про-то-коль-ные! - визжит он поросенком на одной ноте. - Я вас научу Родину любить!

Мы в трусах, босиком, уже построены в одну шеренгу. Интересно, пороть будет или как?

- Одеться!

Через минуту мы одеты. Мафия покачивается на носках. Кличку он получил за привычку, втянув воздух, говорить: "У-у-у, мафия!"

- Раздеться!

Мы тренируемся уже полчаса: минута - на одевание, минута на раздевание. Мафия терпеть не может длинных. Все, что выше метр двадцать, он считает личным оскорблением и пламенно ненавидит. К сожалению, даже мелкий СМР смотрит на него сверху вниз.

- А тебя-я, - Мафия подползает к двухметровому Лбу, тебя-я, - захлебывается он, подворачивая головой, - я сгною! Сначала остригу. Налысо. А потом сгною! Ты хочешь, чтоб я тебя сгноил?

В общем-то, Лоб у нас трусоват. У него мощная шевелюра и ужас в глазах. От страха он говорить не может и потому мотает головой. Он не хочет, чтоб его сгноили.

Мафия оглядывает СМРа, так, здесь стричь нечего, и меня, но я недавно стригся.

- Я перепишу вас к себе на экипаж. Я люблю таких... Вот таких... У-ро-ды!

В этот момент, как-то подозрительно сразу, Мафия успокаивается. Он видит на стене гитару. СМР делает нетерпеливое, шейное движение. Это его личная гитара. Если ею брякнут об пол...