Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион - Данил Корецкий

Магомед развернул листы, которые оказались красочными цирковыми афишами. На них был изображен Тарзан в красном комбинезоне и красивом позолоченном шлеме на фоне большой пушки с поднятым кверху жерлом. Под снимком шла крупная надпись: «Бруно Аллегро – человек-ядро»! Тарзан победно улыбался и торжествующе вскинул правую руку со сжатым кулаком – вылитый Супермен!

Все выпали в осадок: вершиной славы зеков было попасть в черно-белых снимках на стенд «Их разыскивает милиция». Когда слухи об афишах дошли до полковника Остроухова, он не поверил и послал «кума»[27] разобраться, тот принес один глянцевый лист, и они долго его рассматривали, многозначительно переглядывались и вздыхали. И без того непростая личность карлика приобрела дополнительный таинственный ореол. Но это было потом, а пока Магомед отдал «пристяжи» свою сумку, назначил время застолья и пригласил на него карлика. Так и объявил, чтобы все слышали: Тарзан – пацан правильный, он, Магомед, его уважает, и любого, кто карлика словом или делом обидит, порвет на х...й. Вот так. Зачем Магомеду Тарзан понадобился – неясно. Но Глаз, да и вообще «черная масть» от него отстали.

На первой же пьянке Магомед подробно расспросил карлика о подземной жизни, и тот, запивая водкой копченую колбасу, подробно рассказал, как какие-то хрены наняли его за три тысячи долларов и сто порций кокса для того, чтобы раскрыть тайну подземных коридоров КГБ и по ним пройти под Кремль. Однако порученная работа стоила гораздо больших денег, потому что в тех тоннелях стояли автоматические пулеметы, которые поворачивались вслед за Бруно, но ему на них было наплевать, и он уже почти прошел под Кремль, но тут какие-то гады включили неслышный голос, который испугал даже самого великого Бруно, да, да, неустрашимый Бруно Аллегро испугался и пробкой вылетел на поверхность, но после этого уже не смог залазить в пушку, а борьбу с орангутангом и метание ножей ему перекрыли завистники, и они же уволили из цирка, хотя ему на это, конечно, наплевать, ибо без работы специалист такого уровня не останется. Правда, в одном ресторане на него напали наемные убийцы, он легко отбился, но, благодаря подкупу недругов, его не наградили орденом или, на худой конец, медалью, а посадили в грязную вонючую камеру с несколькими десятками больших дебилов, а потом припаяли восемь лет, на что ему, естественно, наплевать.

Магомед попытался расспросить, с кем человекзвезда покорял те самые глубины. Карлик их знать не знал, да и не понимал по большому счету, кого могут интересовать личности столь микроскопического масштаба, когда рядом такая величина, как Бруно Аллегро... Но потом Бруно вспомнил, что тех отморозковдиггеров, которые вовлекли его в авантюру, из-за которой он потерял работу и оказался в тюрьме, зовут Леший и Хорь. А с ними был еще один, здоровенный и глупый большой, из Керчи, который, якобы, перестрелял из автомата пятерых бандитов, рекетировавших этих самых Лешего и Хоря, но Бруно Аллегро не верит в эту историю и чуть не разделался с керченской каланчой за непочтительное поведение...

Потом Магомед много раз возвращался к этой теме, и каждый раз Тарзан подробно и обстоятельно рассказывал ему про свои подземные приключения.

– У меня про керченца на следствии комитетчики много раз спрашивали, – каждый раз пояснял карлик. – И здесь, на зоне, как-то новый пассажир заехал и начал меня водкой с салом угощать да какие-то подробности про эту каланчу выпытывать... А потом пропал неизвестно куда! Значит, «наседка» комитетская, значит, керченец и вправду шпионом был...

В свой последний день пребывания в колонии Тарзан все-таки собрал все долги, как и подобает путевому, знающему себе цену арестанту. Он уверенно шел по жилой зоне, с избранными здоровался за руку, некоторым кивал, а на всякую «перхоть» вообще не обращал внимания.

Со второго этажа административного корпуса из кабинета начальника за ним наблюдали полковник Остроухов и зам по оперработе майор Крайний.

– Интересный человечек осужденный Кульбаш, – задумчиво сказал начальник. – Ростом в метр, а всю зону научил разбираться, какая разница между карликом и лилипутом...

– Еще бы не интересный! – согласился майор. – Раз ФСБ им так интересуется... Даже специального человека засылали, а это редко бывает: надо ведь фиктивный судебный приговор получить, все документы изготовить, сложную легенду придумать...

– Да уж...

Остроухов кивнул.

– И Магомед к нему непонятной любовью воспылал, – продолжил оперативник. – Зачем ему надо было по воле справки о каком-то карлике наводить, своих людей в цирк посылать за афишами? Зачем его под свое крыло брать? Зачем сегодня торжественные проводы устраивать?

– Да уж... – меланхолично кивнул полковник. – Странно... Магомед еще та устрица!

– Так, может, сообщим об этих странностях в ФСБ? Раз Кульбаш – фигурант их оперативной разработки, да еще по линии «Ш»[28]...

– Хорошо придумал, молодец! – свел брови Остроухов. – Не хватало еще внимание к Магомеду привлекать... А если «фейсы»[29] проверят, как он отбывает срок? Какой у него режим, сколько передач, свиданий? Да отправят нас к нему, за проволоку?

– Действительно, я как-то не подумал, – майор смущенно потупился.

– Тогда не будем гусей дразнить. Пусть погуляют напоследок и разбегутся. Может, Кульбаш себя как-нибудь на воле проявит, тогда его «фейсы» и хлопнут...

– Да уж, – кивнул Остроухов и тяжело вздохнул.

Магомед сказал, что ни шмона, ни оперативно-режимных мероприятий сегодня не будет, а он всегда знал, что говорит. Поэтому стол, не особо таясь, накрыли за сценой клуба, в комнате, которой распоряжался Магомед. Стол получился хорошим: жареные куры, телячьи антрекоты, шулюм из баранины, овощи, настоящая заводская водка, молодое домашнее вино – с воли, от магомедовых друзей. Оп-па! С хрустом свинчены пробки, в душной атмосфере колонии забрезжил запах праздника, гулянки – запах свободы. У всех по этому поводу слегка перемкнуло.

– Эх, гулять так гулять, потом будем пропадать! – выкрикнул Кудлатый, с треском хлопая в огромные за скорузлые ладони. Звуки получились, как выстрелы из «макарова».

Кудлатый удивительно точно выразил общее настроение, в самую точку попал. И тут же прорвался наружу возбужденный гомон:

– Давай, Тарз.., то есть Бруно, не луди паялом!..

– Тащите его за стол! Именинника в студию!..

Блатная хевра ржала, хмыкала, исходила слюной, пританцовывала от нетерпения, как голодная стая в ожидании команды вожака.

– Не обожритесь! – снисходительно улыбаясь, Тарзан своей раскачивающейся походкой важно прошествовал к столу. – И не обосритесь!

Все с готовностью рассмеялись. Грубит, ну и пусть грубит. Во-первых, ему можно. А во-вторых, они бы над чем угодно рассмеялись, только бы праздничный ужин не оказался испорчен.

Черкес пододвинул ему свободный табурет, Тарзан довольно легко вскарабкался на него. Второй табурет, с противоположной стороны стола, – для Магомеда. Остальные плотно уселись по сторонам – на ящики, некоторые – по двое.

Юркий и верткий Поляк, похожий на хищника из породы куньих, разлил по кружкам водку, причем Магомеду и Тарзану больше остальных, нагрузил им полные миски снедью. Только после этого к еде и бутылкам с гомоном и радостным смехом потянулись остальные.

– Ничего главнее воли на свете нет! – торжественно провозгласил Магомед, поднимая свою кружку.

Зеки мигом притихли.

– Тут и доказательств никакой не надо. Любой бабы она желанней, водки пьяней, хлеба сытней... Вот так. Это – воля, тут ничего и не скажешь...

Магомед помолчал над кружкой.

– Завтра у тебя, Тарзан, свиданка с ней, – продолжил он.

– Мы здесь остаемся, ты на волю выходишь. Надолго или нет, не знаю. Никто не знает. Воля – вещь капризный, может бросить в любой момент. Вот так бросит – и все. И глаз не успеешь моргнуть, а сидишь опять верхом на жесткой шконке, в казенном бушлате... Да. Кто тебе самый дорогой, тот и кидает чаще другой, так вот, Тарзан. Это закон, не я его придумал. Посмотришь кругом: вот кто-то уже на коленях перед ней ползает, трусливый человек, унижается, просит: останься, вах, вернись ко мне...

Он брезгливо поморщился.

– А я так думаю, что не надо. Мужчина не ронять себя ни перед кем. Гордость должен быть. Захочет она – будет с тобой, никуда не денется. А не захочет – так и ладно. Я хочу выпить за тебя, дорогой, чтобы ты был веселый и здоровый на воле, чтобы пил и гулял, и чтобы там...

Крепкая, заросшая волосами рука Магомеда показала на стену комнатки, за которой находилась сцена, а дальше – кусочек жилой зоны, обнесенная колючей проволокой «запретка», простреливаемый с вышек трехметровый бетонный забор с режущей спиралью поверху, а потом – вольная территория.

– Чтобы там, на свободе, ты оставался настоящий мужчина, какой ты всегда был здесь, в неволе. За тебя, Тарзан!