Хрустальное озеро - Мейв Бинчи

Поездка в метро стала сплошным кошмаром…

Она помнила, как ее опустили на кровать, а потом над ней склонилось лицо Айви.

— Все в порядке, милочка. Держитесь. Держитесь и постарайтесь не двигаться. — Льюис стоял у окна и кусал губы. — Доктор уже едет. Будет здесь с минуты на минуту… Возьмите меня за руку.

— Я хотела сказать вам… — плакала Лена.

Их строго-настрого предупредили, что в этот дом жильцов с детьми не пускают.

Боль была изматывающей, а хождения в ванную и обратно — невыносимыми. Кровь была всюду. Даже на цветастом халате Айви.

Потом Лена увидела усталое лицо доброго старого доктора. Или это зеленщик, который подарил ей цветок? Когда это было? Неделю назад? Две? Впрочем, сейчас все для нее были похожи друг на друга.

Посыпались вопросы о сроке и возможных осложнениях. Что говорил ей врач?

— Я не показывалась врачу, — простонала Лена.

— Понимаете, она из Ирландии, — объяснила Айви.

— Там тоже есть врачи, — ответил доктор.

— Не говорите Питеру. Ни ему, ни Лилиан. Ни за что, — бормотала Лена, стиснув его руку.

— Нет, нет, — успокоил он. А потом повернулся к стоявшему у окна Льюису. — Кто такие Питер и Лилиан?

— Не знаю. Кто-то из жителей… города, где она жила.

— Ваша жена потеряла много крови… — начал доктор.

— Она выживет?

— Она — да. В больницу ее везти не нужно, мы уже все сделали. Я дам ей успокоительное. У вас уже есть дети?

— Нет, — ответил Льюис.

— Да, — прошептала Лена.

— У нее есть дети от первого брака, — объяснил Грей.

— Бедняжка, — промолвила Айви.

— Утром я пришлю сестру. А сам зайду после работы.

— Спасибо, доктор.

— Худшее позади, миссис Грей, — тепло сказал он, пока она пила капли. — А лучшее впереди.

— Что вы мне дали? — тихо спросила она.

— Сейчас вы уснете.

Он начал вполголоса говорить с Айви о полотенцах, ведрах, воде и необходимости поддерживать в комнате тепло.

Когда они ушли, Льюис подошел к Лене и взял ее за руку. По его лицу катились слезы.

— Лена, мне так жаль… Ох, Лена, как мне жаль, что так вышло!

— Ты все еще любишь меня? Хочешь, чтобы я осталась с тобой? — бормотала она с тревогой.

— Ох, моя милая… Конечно. Даже больше, чем прежде. Теперь, когда нас осталось только двое, мы нужны друг другу еще сильнее. Ничто не разлучит нас. Ничто.

Лицо Лены разгладилось, и она уснула, подложив под щеку его руку. Льюис долго сидел рядом, гладил ее по голове и не слышал ничего, кроме ровного дыхания. Ни посвистывания принесенного Айви масляного радиатора. Ни шума лондонских улиц.

Два дня она пребывала в странном мире. Ждала прихода Риты с чаем и ячменными лепешками, а вместо Риты появлялась Айви с боврилом и печеньем. Ждала возвращения детей из школы, а в дверь входил широко улыбавшийся Льюис с очередным сюрпризом: подносом, на котором стоял бокал вина и лежали две шоколадки, завернутые в фольгу; журналом, к которому была приколота карточка со словами «Я тебя люблю»; блюдом с курицей из ресторана на углу. Когда там узнали, что его жена болеет и лежит в постели, птицу разрезали на кусочки.

— Хороший у вас муж, — сказала Айви, когда Льюис убежал выполнять очередное поручение.

— Еще бы, — слегка покраснев, ответила Лена.

— А тот, другой, был подонком, верно? — с сочувствием спросила Айви.

— Какой другой?

— Ваш первый муж… Ну, вы сами сказали в тот вечер доктору. И он тоже…

— О нет, нет, Айви. Ничего подобного.

Айви решила, что разберется в этом потом.

— Ну, всякое бывает… — туманно ответила она. И якобы из чувства женской солидарности добавила: — Мой первый муж ничего из себя не представляет, так что невелика потеря. Я о нем не жалею.

— Вот и ладно.

Лена была рада, что Айви ее понимает.

— И давно вы расстались со своим первым мужем?

— Не очень.

На том беседа и закончилась.

Разве она могла сказать этой женщине, что оставила семью всего девять дней назад? Ни Айви, ни любой другой человек на ее месте не поверил бы, что всего две недели назад Лена Грей присутствовала на воскресной службе со своим мужем Мартином Макмагоном и двумя детьми и что все члены общины называли ее Элен Макмагон.

В воскресенье на щеки Лены вернулся румянец.

— Сколько я пролежала в постели? — спросила она Айви.

— Это случилось в четверг, милочка. Вам еще рано вставать.

— Придется. Завтра мы должны начать поиски работы.

— Ни в коем случае. Вам нужно отдыхать еще минимум неделю.

— Вы не понимаете…

— Нет. Это вы не понимаете. Я обещала доктору присмотреть за вами. Что же это за присмотр, если я позволю вам пойти на биржу труда?

— Айви, по-другому нельзя. Льюис может найти работу не сразу, а я тоже кое-что могу…

— Не сомневаюсь. Но не на этой неделе. Поверьте мне.

— По-другому нельзя. — Лене не хотелось говорить это, но пришлось: — Нужно платить за жилье.

Льюис покупал ей подарки из денег, отложенных на оплату комнаты. Конечно, он будет говорить, что Айви — человек душевный и не станет торопить их еще минимум неделю… Но у Лены была своя гордость. Пусть эта добрая женщина не думает, что ее жильцы из тех, кто способен просрочить плату за проживание. Даже если они болеют.

— Ну, одна неделя ничего не изменит, — сказала Айви.

— Нет, — твердо ответила Лена.

— Ну, милочка, если так, тогда пусть эти деньги заработает Льюис. Даю вам честное слово: я не приму денег, ради которых вам придется рисковать здоровьем.

На лестнице послышались шаги Льюиса.

— Айви, пожалуйста, ни слова…

— При условии, что вы будете меня слушаться. Мое слово — закон. — Айви грозно нахмурилась, а затем обе рассмеялись.

— О чем секретничаете? — Под мышкой Льюиса была зажата пачка газет.

— Льюис, ты что, скупил весь киоск? — Лена с укором посмотрела на него.

— Пришлось, дорогая. Это не для удовольствия, а для поисков. Ты забыла, что завтра я начинаю искать работу? Я должен заботиться о больной красавице жене и платить злой хозяйке… — Он смерил обеих лукавым взглядом.

— Я согласна подождать пару недель.

Льюис наклонился и потрепал Айви по руке:

— Вы настоящий друг, хотя знаете нас всего неделю. Но я не хочу, чтобы вы считали нас ненадежными людьми, которые злоупотребляют вашим гостеприимством. Судя по всему, мы проживем у вас долго.

Айви наконец поднялась со стула, стоявшего рядом с кроватью.

— Ну что ж, я пойду. Вам повезло, Лена. Вы нашли своего мужчину.

— Знаю. — Лена улыбнулась.

— Если вам, Льюис, понадобятся рекомендации или что-нибудь в этом роде, я буду рада… — начала Айви.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Встречаются же добрые люди, — сказал Льюис, раскладывая газеты на кровати.

Лена погладила его по темным волосам.

— Просто слезы наворачиваются… Надо же, бедняжка Айви думает, что может дать тебе рекомендации.

— Я буду рад воспользоваться ими, серьезно.

— Рекомендациями Айви? Владелицы доходного дома? — изумилась Лена.

— А кто еще сможет подтвердить, что я заслуживаю доверия?

— Но если речь идет о работе в компании… Какая тебе польза от ее рекомендаций?

Льюис вздохнул:

— Сама знаешь, вряд ли сейчас со мной будут разговаривать коммерческие директора или менеджеры по продажам. Придется пользоваться тем, что есть. Рекомендации Айви очень пригодятся для работы в гостинице или баре. Она может сказать, что знает меня пять лет, а не десять дней.

Лена ужаснулась:

— Льюис, ты не должен браться за такую работу! Я этого не позволю. Все должно было быть по-другому.

— Нет, все должно было сложиться именно так. Просто я был дураком и не понимал этого. А теперь ты даешь мне второй шанс.

Она долго плакала.

Плакала по потерянному ребенку. Плакала по своим мечтам об обеспеченной жизни с Льюисом. Где-то в западной части Лондона звонили церковные колокола. Ее дети сейчас идут к мессе, и она понятия не имеет, что сказал им Мартин. Плакала, потому что считала себя самой худшей матерью на свете. Матерью, способной бросить своих детей. Ничего удивительного, что Господь отнял у нее столь желанного младенца.

— Все будет хорошо, поверь мне. — В глазах Льюиса стояли слезы.

— Льюис, я хочу спросить тебя…

— О чем?

— Может быть, это случилось потому, что Бог гневается на нас? Может быть, это наказание или предупреждение?

— Конечно, нет, — решительно ответил он.

— Но ты не слишком добрый христианин. Ты не ходишь к мессе… — Ее терзали сомнения.

— Нет. Но я знаю, что Бог есть и что он всемилостив. Он ведь сам так говорил, правда? Говорил, что величайший из его заветов — это любовь друг к другу и к Господу.

— Да, но мне кажется, он имел в виду другое…