Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик

Он боялся ее с самого первого дня. Все они видели, что перед ними — жесткая, напористая молодая женщина, в которой бурлят силы и которая совершенно несхожа с престарелой миссис Джэффи, — та была больна и однажды посреди урока спустилась к медсестре, чтобы никогда больше не вернуться в класс. Несколько месяцев до этого миссис Джэффи сетовала на слабость и жар. Когда она вышла из класса, дети начали вопить и швыряться ластиками. Им было очень весело, пока не появился директор и не утихомирил их. А потом, через несколько дней, они вошли в свой класс и увидели мисс Рубен.

В начальной школе имени Гаррета О. Хобарта миссис Джэффи была самой старой учительницей, и все остальные учителя не могли тягаться с ней в возрасте. В любом случае она собиралась оставить работу по окончании полугодия. Ей было шестьдесят восемь. По словам мистера Хиллингса, директора, она преподавала в их школе с момента ее открытия, состоявшегося сорок один год назад, в 1904 году.

Он–то, Скип Стивенс, при миссис Джэффи как сыр в масле катался. В сущности, это она поспособствовала тому, чтобы его избрали старостой, что облекало его почетным правом выступать на школьных собраниях от имени их класса, а также определять сроки поливки классного огорода на заднем дворе школы. В то время он был крупным и крепким парнишкой, веснушчатым и рыжеволосым, задававшим жару в игре в кикбол на переменах, первым и в кафетерии во время ленча, и на игровом поле.

Теперь, оглядываясь назад, Брюс понимал, что был задирой и хулиганом. Поскольку он перевешивал всех остальных пацанов в своем классе, это было естественной ролью, и вины он не чувствовал. Кому–то же надо выступать задирой, в таком–то возрасте.

Миссис Джэффи в последние свои месяцы стала слишком нестойкой и ненаблюдательной, чтобы кого–нибудь допекать. К тому времени как она оставила их и спустилась к медсестре, весь класс давно уже был в его власти. Однажды он устроил пожар в раздевалке. А как–то раз, когда миссис Джэффи вышла в учительскую умывальню, он вывалил ей на стол все содержимое корзины для бумаг.

Сьюзан, вернувшись из кухни с алюминиевой кофеваркой в руке, сказала:

— Брюс, ты ведь на машине? У меня молока нет. Не знаю, смогу ли уговорить тебя привезти пакет молока. Секундочку. — Она поставила кофеварку на стол, подошла к дивану и взяла свою сумочку. Протягивая ему пятьдесят центов, сказала: — Гастроном здесь в четырех кварталах, на углу. Да, а как с твоим автомобильным воском? Решил этот вопрос?

— Да, — сказал он. — Дело закрыто.

Он не взял у нее пятидесятицентовую монету. Но направился к входной двери.

— А когда тебе надо отправляться в Рино?

— Сегодня вечером, — сказал он.

— Славно, — сказала она. — Значит, тебе не надо выезжать прямо сейчас.

— Я мигом, — сказал он, открывая дверь и выходя на крыльцо.

Отъезжая от ее дома, он недоумевал, почему не противится этому. Мальчик на посылках, подумал он. Но, значит, он хоть что–то может для нее сделать.

Это ему было приятно.

«В самом деле? — спросил он себя. — Почему мне хочется хоть чем–то ей услужить? Женщине, которой я боялся… молодой учительнице, которая кричала на меня, унижала меня перед всем классом. Может, — подумал он, — я снова вступаю с ней в отношения прежнего типа. Повиновение. Рабство. Неравенство детей и взрослых…»

Но он отнюдь не чувствовал себя связанным, вынужденным исполнять ее приказания. Он получал от этого удовольствие: ведя свой «Меркурий» и высматривая гастроном, он ощущал себя значительным. Полезным. На него полагались.

Вернувшись в дом с пакетом молока, он обнаружил ее в гостиной. Достав авторучку, она подписывала чеки, и лицо у нее при этом было мрачным, с плотно сжатыми губами. Это выражение лица прекрасно сохранилось у него в памяти: жесткое, яростное неприятие. Лоб пересекали складки. На плечи она набросила напоминающую шаль кофту, не застегнутую, — просторную старушечью розовую кофту, для тепла. Ему тоже показалось, что в гостиной довольно прохладно. Темно, тихо и никакого солнца. Пока его не было, она выключила радио: танцевальная музыка больше не играла. Без музыки дом казался более старым, серьезным и строгим. Она в этой кофте тоже выглядела старше. Кроме того, она обулась — не в те туфли, что он видел на заднем дворе, но в пару двухцветных кожаных туфель. Предварительно натянув белые хлопчатобумажные носки, подростковые.

— В твоем дисконтном доме продают пишущие машинки? — спросила она, не поднимая головы. — Или я уже об этом спрашивала?

Он отнес молоко на кухню. В дополнение к молочной картонке он купил пару бутылок пива «Лаки Лагер» и пакет крекеров с сырным вкусом.

— У нас есть несколько моделей портативных машинок, — сказал он. — А офисных и электрических мы не держим.

Подтолкнув к нему сложенный листок лоснящейся бумаги, она сказала:

— А вот об этом что ты думаешь?

Он прочел. Это была реклама портативной пишущей машинки, использующей новую карбоновую ленту.

— Заявляются к нам разные коммивояжеры, — продолжала Сьюзан. — Начинают загружать нас всем этим словоблудием… честное слово, точь–в–точь как розничных торговцев. Которым всучивают бог знает что.

— Надо сопротивляться, — сказал он.

— Мы продаем понемножку подержанные машинки. У нас просто не хватает денег, чтобы закупить портативные. Если бы нам выдали их на консигнацию… там говорится, сколько хотят за эту?

Брюс не обнаружил в рекламке никакой цены, ни оптовой, ни розничной.

— Нет, — сказал он.

— Спасибо, что привез молоко, — сказала она. Встала, закрыла чековую книжку, убрала авторучку и двинулась было к двери. Но потом остановилась прямо перед ним и очень близко, так что он почувствовал на своем лице ее дыхание. Впервые он осознал, что она гораздо ниже его ростом. Чтобы говорить с ним, стоя так близко, ей приходилось смотреть почти прямо вверх. Это придавало ей вид просительницы, она словно молила его о чем–то.

— Как мы можем получать какую–то прибыль, если у нас нет никакого начального капитала? Все, что нам удается, так это оплачивать счета за газ и электричество. Энергетическая компания штата буквально поедом нас ест. А бумага и копирка, которыми мы пользуемся, — мы, конечно, покупаем их в розницу. Но все–таки…

Стоя перед ним и изливая ему поток жалоб, она казалась не только маленькой, но еще и худенькой и замерзающей. Плечи ее под кофтой подались вперед, словно она дрожала. И она все время не сводила взгляда с его лица.

Ему никогда раньше не приходилось видеть ее так близко. Это разрушало его воспоминания о ней. Во–первых, он видел, что его давнее мнение о ней как о сильной женщине было ошибочным; силы в ней было не больше, чем в любой другой женщине, а он всегда признавал, что, в общем и целом, женщины являют собой создания нежные и даже в некотором смысле хрупкие. И ему казалось, что она тоже это осознает. Более того, она, несомненно, понимала это всегда. Она представлялась им жесткой и сильной, потому что они прежде всего сами были маленькими и, в дополнение к этому, она на них сердилась, а ведь это было ее работой — наводить на них ужас, придираться, производить впечатление. Вот почему школьное правление выбрало ее: им нужен был учитель, способный держать детей в руках. Вне работы она, наверно, была такой же даже тогда. Да, вспомнилось ему, позже, когда доставлял ей газету, я заглянул однажды внутрь их дома и заметил крошечные китайские чашечки на столе в гостиной. Она сервировала чай для своих подруг. Это совсем не соответствовало моему представлению о ней. Значит, это мое представление всегда было неверным.

Она отошла от него, ступая по ковру, и ее туфли не производили ни звука.

— Ох, — вздохнула она. — Поспорить готова, что ты привез гомогенизированное молоко. Надо было сказать тебе брать обычное, чтобы мы могли снять с него сливки.

Она открыла коричневый бумажный пакет и увидела пиво.

— Пиво?

— Жарко сегодня, — пояснил он с некоторой нервностью.

— А молоко ты все–таки привез обычное, — заметила она, вынимая картонку.

— Точно, — согласился он.

— Кофе будешь?

— Лучше пиво.

— Пиво не для меня. Никогда не пью пива.

Подойдя к сушилке, она нашла открывалку и откупорила бутылку. Налила полный стакан и протянула ему.

— Что ты думаешь о наших «Копировальных услугах»? — спросила она.

— Навскидку — очень милое заведение. Современное.

— Не мог бы ты вникнуть в наши дела и сказать мне, что надо делать? У тебя ведь явно куда больше опыта, чем у нас.

Застигнутый врасплох, он не нашелся, что сказать.

— Знаешь, чего я хочу? — сказала она. — Хочу, чтобы ты взял все в свои руки и управлял нашим заведением. Ты мог бы закупить партию портативных машинок. Тогда на Рождество, когда все остальные вокруг наживаются, и у нас было бы что продать. — Сузив глаза, она напряженно и страстно смотрела ему в лицо. — Я серьезно. Пока тебя не было, я только об этом и думала. Зоя вообще никуда не годится. Мне надо от нее избавиться. Я собираюсь это сделать в любом случае. Каждая из нас вложила в дело по три тысячи долларов, только–то. Всего шесть тысяч. Соглашение, которого я достигла с Уолтом, дает мне лишь такую же сумму примерно. Я собиралась погасить долг за этот дом, но лучше, пожалуй, поступлю иначе: выкуплю долю Зои и перепишу весь офис на себя. Тогда ты сможешь принять на себя руководство и делать все, что только пожелаешь. Может, мне удастся договориться с банком и получить кредит, которого бы хватило на то, чтобы ты закупил портативные машинки. Или, если не захочешь, вложишь его во что–то другое, что сам выберешь.