И опять Пожарский. Тетралогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Живя в монастыре, он много читал, изучал труды античных и средневековых философов. Он сам написал трактаты на философские темы. Ещё, будучи совсем молодым, Кампанелла с блеском побеждал более маститых оппонентов в богословских диспутах. Однако в стенах монастыря он впервые встретился и с доносами завистников. Против него было сфабриковано дело за то, что он пользовался монастырской библиотекой без разрешения, его арестовывали и отправили в Рим. И хотя его вскоре отпустили, подозрения остались.  Началась для Томмазо пора странствий по Италии, пора скитаний. Сначала Флоренция (библиотека Медичи),  потом Болонья, Падуя, Венеция.

В этих странствиях будущий узник видит, как страдает народ от испанского ига. И Кампанелла задумывает восстание в его родной Калабрии. Тысячи людей примкнуло к его движению, в том числе дворянство и священники монастыря. И опять предательство. А потом двадцать лет страданий, пыток и заточение.

В тюрьме, привязав к искалеченной на дыбе руке гусиное перо, Томмазо пишет книгу "Город Солнца". В этом городе нет зависти, вражды и предательства. Люди владеют всем сообща. Его жители трудятся всего четыре часа в день и в свободное время спорят на философские темы.

И вот его привезли в "город Солнца". Но здесь жители много работают, и им просто некогда заниматься философией. Даже Егорка заявил, что для того чтобы хорошо жить нужно много и прилежно учиться, а потом много старательно работать. Здесь не было нищих и бездомных детей, не было воров и убийц, не шатались по сверкающим чистотой улицам пьяницы. Жители Вершилова работали. И результаты их работы заставляли философа сомневаться в реальности происходящего. Он присутствовал уже на трёх торжественных окончаниях строительства.

Первой была фабрика по выпуску масла и этих замечательных шоколадный конфет. Огромное двухэтажное здание из цветного красивого кирпича и четыре мозаичные картины на фасаде. Это можно было бы назвать дворцом, да и дворцы даже в Венеции и Риме не смогут тягаться в красоте с этой фабрикой. А ведь это просто место, куда приходят наёмные работники и трудятся они внутри здания. Для кого же эти чудесные мозаики?

Второе строительство просто повергло философа в шок. Часть бесподобной центральной улицы покрыли, какой‑то чёрной массой, а потом прикатали. Когда на следующее утро Кампанелла прошёлся по этому покрытию, то ни как не мог отделаться от желания разуться. Ведь можно грязными сапогами запачкать эту красоту. Накрапывал мелкий дождик, но луж не было. Дорога была сделана с небольшим возвышением в центре и вода стекала на обочину, где для неё были уложены специальные железные канавки. А ведь с обеих сторон этой дороги были ещё и тропинки из цветного кирпича со всевозможными узорами. Зачем это сделано? Чтобы людям было удобно ходить, непонимающе пожал плечами Егорка. Что тут непонятного? Всё непонятно!

Третья стройка, а вернее её торжественное завершение было даже для привыкающего к чудесам Вершилова Томмазо за гранью понимания. Жители Вершилова построили железную дорогу от центральной площади до той самой фабрики с мозаиками. Зачем? Чтобы людям было удобно и быстро добираться из дома на работу. Простым работникам и совершенно бесплатно. Кампанелла прокатился в этом чудесном синем вагончике, что везли четыре тяжеловоза. Мощные чёрные кони легко справлялись с этой работой. Вагончик очень плавно катил по рельсам, в нем было тепло и сухо. Огромные застеклённые окна позволяли любоваться ровными рядами кирпичных домов под черепичными крышами, узорам тротуаров. Егорка сказал, что летом вдоль тротуаров выставлены кадки с розами, сейчас они на зиму убраны в теплицы. Как восхитительно, наверное, будет летом проехаться на этой "конке".

И он теперь будет жить в этом волшебном городе.

Следующим испытанием для Томмазо стало посещение музея фарфора. Оказывается, почти все свои изделия вершиловцы делают в нескольких экземплярах и один, особо удачный, помещают в музей. Кампанелла ходил вдоль стеллажей и зеркальных витрин, восхищался красотой ваз и фигурок и не думал о том, сколько это может стоить. Он думал о людях, что это сделали, о художниках. Вместе с ним на этой "экскурсии" был и папский нунций кардинал Арсини, этот все приставал к сопровождающему их пареньку с вопросом: "Сколько это стоит?"

Томмазо стало стыдно. Ведь он соотечественник этого человека. То, что им показали, нельзя оценивать в ливрах, экю или рублях. Это творения гениев. Им нет цены. Да, это всё продаётся и, да, это всё стоит огромных денег. Но это там за стенами этого музея, здесь же надо ходить молча, слушать, что говорит этот совсем ещё молодой человек, который на самом деле самый главный на этом производстве, и поражаться, и впитывать в себя эту красоту. Дольше всех Томмазо простоял у витрины с фигурками девушек. Неужели это сделали простые люди и неужели это не единичные произведения искусства.

В цех, где всё это делают, Томмазо и кардинала не повели. Это секрет. Философ  не обиделся. Понятно. Да и не хотелось видеть глину, грязные руки, ощущать жар печи. Пусть это останется чудом. А папский нунций ворчал. Смешной человек. Он что, собирается наладить такое производство в Риме. Чудак. Все видели, как пишут свои картины художники. Возьми и напиши сам. Только Рафаэли и Рубенсы не рождаются каждый день. Это талант, это тяжкий труд и это даётся богом. Разве тут поможет подглядывание.

В этот же день Томмазо с кардиналом отвели ещё в два музея. Первым был музей стекла. И опять волшебные вазы и чаши, ровные и одинаковые, словно и не рукотворные, бутылки и фужеры. Графины и стаканы. И даже фигурки животных. И опять посол Ватикана лез со своими вопросами о цене. Так и хотелось прикрикнуть на него. Но то ли впечатлений был уже избыток, то ли раздражение на папского нунция помешало, только философ не был так восхищён стеклом, как фарфором. Цветное стекло делают и в Мурано. Пусть хуже, пусть их зеркала меньше и не так прозрачны фужеры, но они есть. А фарфор это чудо.

Третьим музеем был музей денег. Там были собраны монеты со всего мира. Были и римские монеты и даже монеты Китая и Персии. А вот у стеллажа с монетами Атлантов Кампанелла завис. Опять чудо. Неужели это не произведения искусства, а просто монеты. Томмазо объяснили, что монеты нашли казаки, которые вышли на берег огромного озера Байкал, как море, но с пресной водой. Кроме монет они нашли сундучок, который был под стеклом в соседнем стеллаже. Там же были золотые вилки, но не с двумя, а с четырьмя зубцами и очень изящной формы. Вилки было две, одна была наполовину обломана, и на ней не хватало одного зубца. Вторая же была целой, и на ней только было несколько царапин. В этом же стеллаже была и золотая чашка с двумя ручками и инкрустацией из необычным образом обработанных рубинов. Нежели Платон прав, и Атланты на самом деле существовали и русские их далёкие потомки?

Томмазо устал удивляться. Голова болела от новых впечатлений. Нужно попросить у травниц успокоительного отвара и лечь спать. И больше не ходить по городу с папским нунцием. Вечно Ватикан портит ему жизнь.

Событие двадцать первое

Пьер Вернье до переезда в Вершилово любил представляться на латинский манер Верне́риус. Ему казалось, что так звучит солиднее. Здесь в России он эту привычку забросил. Подчинённые переделали его имя без его участия. Теперь все рабочие монетного двора называли его Пётр Иваныч. Отца Пьера звали Жан, потому и "Иваныч". Отец был не последним человеком в вольном графстве Франш‑Конте Бургундия. Сначала он был комендантом замка в Орнане, а затем в Доле. Власть Испанской короны была чисто номинальной. У Испании хватало своих забот и проблем. Население графства вело себя спокойно и в отличие от итальянцев и голландцев в вечные восстания с предсказуемым концом не ввязывалось. Поэтому постепенно на высокие посты в графстве Франш‑Конте Бургундия встали местные жители. Вот одним из таких людей и был отец Пьера. Образование Пётр Иваныч получил домашнее. Отец научил его читать и писать и разрешил пользоваться домашней библиотекой, а потом и библиотеками обоих замков. К двадцати годам Пьер свободно говорил на французском, испанском, немецком и латыни. Он прочёл все имеющиеся в Доле книги и увлёкся математикой. Отец часто пользовался этими знаниями сына и практически взвалил на него всю работу по содержанию стен и бастионов замка в надлежащем состоянии. В возрасте тридцати лет уже обзавёдшейся семьёй Пьер по протекции отца получил и первую свою настоящую должность. Его назначили интендантом замка в Орнане. Ещё через шесть лет он снова вернулся в столицу, но теперь уже директором монетного двора.