Братья Стругацкие - Ант Скаландис

— Аркаша, ты всё делаешь неправильно, ты живёшь как-то без остановки.

— Это неправда, я очень даже умею отдыхать.

— Я сказала, не без отдыха, а именно без остановки. Понимаешь разницу? Ты отдыхаешь так, что изматываешь себя ещё сильнее, чем работой.

— Ну, ты и сказанула! А, впрочем… да, так примерно и выходит.

— Аркаша, ты сжигаешь себя. Сознательно, целенаправленно сжигаешь себя…

— Зато горю ярко. И всем светло.

— Тоже мне Данко нашёлся! А ты у них спрашивал? Может, они хотят пожить немножко в темноте. И ты передохнёшь заодно… Почему ты не жалеешь себя?

— Не знаю, мне это неинтересно.

Ему было неинтересно жалеть себя. Он никогда не думал специально о своём здоровье. Убедить его принять лекарство или пойти к врачу умели считаные люди за всю его долгую жизнь. В последние двенадцать лет первым среди таких людей стал Юрий Иосифович Черняков. Ему и предоставим слово прямо в начале этой главы.

Вспоминает Юрий Черняков

«Как начинались наши отношения? Ну, про больницу вы знаете, а потом… Мы жили ещё на Новослободской. Мне позвонил утром АН: „Уезжаю в Ленинград, мама умерла“. Что заставило его позвонить? Не такие были близкие отношения, он ничего не просил, ни о чём не спрашивал. Машины у меня тогда не было. Не мог ни проводить, ни встретить, у нас даже не было намечено ещё той первой масштабной выпивки. Вот надо было ему поделиться с кем-то, и он выбрал меня. Не помню, что я там промямлил в ответ. И до сих пор не понимаю, почему он позвонил. (А я, мне кажется, понимаю. Могучая была интуиция у АНа. Он всегда чувствовал близких ему по духу людей, почти с первой встречи. А к концу жизни это умение отличать своих от чужих сделалось особенно острым. — А.С.)

В доме ко мне очень и очень присматривались, особенно Елена Ильинична боялась, что я „приставлен“. АН, как правило, знал или мгновенно вычислял своих стукачей, он понимал, что окружен ими, но чутье обычно не подводило его. (Вот! Я же говорю: могучая интуиция. — А.С.)

Как проводили время? В основном в разговорах. А ещё в 1985-м увидев у кого-то в Армении видак, он загорелся и купил себе, как сейчас помню, „JVC“ на сертификаты. Смотреть он любил боевики, фантастику и ужасы. Не только для отдыха, но и в работе это помогало. Насчёт ужастиков многие удивлялись, дескать, какая гадость! Но, во-первых, это тоже своего рода фантастика, а во-вторых, была у него и особая причина. Тогда они с Борисом уже мечтали написать сценарий компьютерной игры, а к тому же во время работы над „ОЗ“ проснулся интерес к эсхатологии и психологическим аспектам страха, омерзения. Он у меня допытывался: „А что, действительно все с таким интересом рвутся на вскрытие?“ „Да, ещё как! Предупреждаешь: вырвет, голова закружится. Нет, всё равно рвутся. Почему?..“ Ему очень хотелось это понять. Свои любимые фильмы он смотрел увлечённо и по несколько раз: „Воспламеняющую взглядом“ (Firestarter) по роману Кинга, „Диких гусей“, особенно первых, ещё с Ричардом Бёртоном, „Рэмбо“, тоже особенно первого… (Гена Прашкевич рассказывал мне, как они, всякий раз встречаясь с АНом, смотрели вместе именно „Рэмбо“, даже не целиком, а прокручивая до любимых эпизодов и, в нужном месте, приготовившись, дружно кричали, подражая манере популярных переводчиков Андрея Гаврилова или Леонида Володарского: „Не делай этого, Рэмбо!..“ Ну, прямо как дети в театре на утреннем спектакле. И это было здорово. — А.С.)

С другой стороны — сколько раз помню: прихожу, он мне ставит кассету, я смотрю, а сам сидит у меня за спиной, вполоборота к экрану, попивает коньячок и параллельно с фильмом читает что-то, пишет… Эротику смотрел редко — так, несколько раз из любопытства. Отношение к ней было у него скорее женское, без вуайеризма. Он был всю жизнь не наблюдатель, а действователь.

Семейная кличка у АНа была „мэтр“, но это до 1984-го, до выхода в свет „Ёсицунэ“, а после я стал называть его сэнсеем, ему понравилось, так и повелось впредь.

А свою роль в их семье я потом определил для себя довольно точно. Оценка Елены Ильиничны и оценка самого сэнсея совпали. Я оказывал на них транквилизирующее, успокаивающее действие. Наши встречи с АНом потому и сделались регулярными и всё более частыми. Есть ли тут какое-то особое биополе, или это просто сумма многих обычных и всем известных факторов, редкое совпадение — не знаю. Но могу сказать вам как врач: явление такое существует. Хоть и встречается не часто.

(Это даже Маша признает сегодня. И признавала тогда. Юрий Иосифович не просто обследовал и лечил её папу, он благотворно влиял на него и реально продлил ему жизнь. — А.С.)

Я наблюдал его все эти двенадцать лет на фоне приёма нитратов в пролонгированной форме — он принимал сустак для расширения коронарных сосудов. И я могу поклясться, что до самой смерти у него не было ухудшения в плане кардиологии.

Я относился к нему с восторгом и преклонением как к писателю, он ко мне — с уважением и покорностью — как к врачу. Мне кажется, ему очень не хватало вот такого, именно мужского взгляда снизу вверх. Я часто приезжал к нему просто за моральной поддержкой — поговорить, посоветоваться, припасть к источнику мудрости, а когда проводил очередной „чек-ап“ (он любил называть эти краткие осмотры по-английски), мы как бы менялись ролями.

И вот когда у нас сложились эти отношения, и даже Елена Ильинична убедилась, что здесь всё по-дружески, и полюбила меня, тогда он и сказал:

— Я полностью отдаюсь в твои руки, мне не надо больше врачей, и ни в какую больницу я никогда не поеду.

— Аркадий Натанович, а если…

— Ну, исхитряйся.

Вот я и исхитрялся. Эпизоды были. Серьезные эпизоды…

Например, в сентябре 1990-го, когда Елена Ильинична сорвалась вместе с Машей и новорожденным Пашкой на дачу, и мне пришлось жить у него почти целый месяц. В 90-м уже нельзя было оставлять АНа одного надолго».

Эра 1990-х начиналась для АНа с тяжелых проблем, свалившихся, как всегда, некстати. У старшей дочери Натальи, которой не исполнилось ещё и сорока, вдруг возникли серьёзные проблемы с сердцем. Врачи, включая Черникова, подтвердили: нужна операция, причём такая, какую у нас не делают и вдобавок, разумеется, безумно дорогая. Эдик уже планировал свой отъезд в Штаты, но это дело долгое, а оперироваться надо было в ближайшее время. Вот тут и возник, как Санта-Клаус, как волшебный избавитель, Петер Фляйшман со своим настоятельным предложением к братьям Стругацким поучаствовать в презентации и вообще в продвижении фильма в Германии. И трогательно совпали цифры гонорара за это участие с объявленной стоимостью операции на сердце. Никто не назвал мне точных цифр, но порядок величины известен — двадцать тысяч то ли марок, то ли долларов, но учтите, что даже покупательная способность тогдашней марки явно превосходила покупательную способность сегодняшнего евро. Нечего и говорить, что ради себя АН не поехал бы в этот Мюнхен ни за какие деньги, но ради дочери… Он даже БНа убалтывал. И БН уж было задумался. Вообще, всё страшно долго тянулось: обговаривание нюансов, подписание контрактов, оформление паспортов, виз, обмен валюты — скучно, утомительно, тяжко.