Братья Стругацкие - Ант Скаландис

Особого комментария требует июньская запись. Дарко Сьювин (чаще у нас писали Сувин) — канадец сербского происхождения, профессор из монреальского университета Мак-Гил, оказался в Москве пролетом из Японии, где пару лет преподавал по контракту в Токийском университете. Литературовед, интересующийся театром и фантастикой, он знал русский, писал о русской литературе и всю жизнь мечтал увидеть Стругацких, ну, хоть одного Стругацкого.

«Дарко попросил меня организовать встречу. Я набрал номер, было часа два пополудни.

- Аркадий Натанович, можно приехать с Дарко Сувином? Он писал предисловие к „Улитке“.

— Давай привози. Сейчас нормально.

Приехали. АН сидел вдвоём с неким человеком, чуть постарше меня — под пятьдесят где-то. В очочках. Небольшого росточка. Назвал его АН тем самым святым Микой, до того как он стал святым, а напротив когда был сквернословом, богохульником, женолюбом и пьяницей. Фамилию тоже назвал, но я её не запомнил. (Странно, что не запомнил, такие фамилии обычно запоминают, и вторая странность: „святой Мика“ — мы расскажем о нём чуть позже, — на три года моложе Гопмапа. — А.С.) Стояло там две бутылки коньяка (одна уже пустая на полу) и пепельница с окурками — больше ничего. Дарко сразу было налито полстакана. А это было всё равно что налить язвеннику или тибетскому монаху. Он стал отбрыкиваться, объясняться, но АН настоял. Выпил он, конечно, не целиком, но разговор начался. По-русски. Наверно, АН не хотел в том состоянии говорить на английском. Мы посидели, думаю, часа полтора разговор был о том, почему Дарко начал читать, переводить, писать, какое влияние оказала Япония, о гонорарах, в общем, поверхностный такой разговор. Но бедняга Дарко всё-таки допил потихонечку свои полстакана и попросил жалобно: „Слушай, Владимир, мне лучше идти“. АН достал третью бутылку. Мы поднялись и пошли к двери. Лена чем-то гремела на кухне, и она понимала, конечно, что мы там не хокку в оригинале читаем и не в шахматы играем. АН вышел нас провожать, уже прилично пошатываясь, но это был ещё не конец. Для него. На улице я поймал машину, и Дарко говорил всю дорогу:

- Я потрясён! Такая фигура! Такая мощь — человек ренессанса! Я бы хотел ещё с ним поговорить, встретиться.

- А тебя не пугает, Дарко? Он опять будет с другом и опять будет коньяк.

— О, я готов пожертвовать собой, чтобы только посидеть с ним рядом!

Вот так. У АНа был потрясающий магнетизм.

Однако наутро звоню я Дарко:

— Ну как, пойдем?

— Извини, но сил у меня больше нет. Плохо мне что-то…»

Хилые они, эти канадцы сербского происхождения!

После завершения работы над пьесой записей в рабочем дневнике АБС становится совсем мало, и хочется цитировать их практически все подряд:

«17.05.90 — Вчера Б. приехал думать о будущем.

19.05.90 — Обсуждали „несчастного мстителя“.

20.05.90 — Философия как НФ.

Нужна биография НМ, с родословной, подробная. История, как человек обнаружил в себе дьявола.

21.05.90 — Вчера приехала Адка. Ездили с Адоней в валютный.

22.05.90 — Ким Волошин. Делает окружающих несчастными:

1. Убивает.

2. Калечит.

3. „Просветляет“, и они гибнут в этом мире».

Что ж, «Дьявол среди людей» задуман очень близко к окончательному тексту. Однако в следующий, октябрьский приезд БНа в Москву появятся несколько иные записи:

«24.10.90 Б. приехал в Мск обсуждать ситуацию.

1. Чем кончил?

2. Этапы проявления силы.

3. Эпизоды? Война, блокада, эвакуация, детдом… диссидентство <вставлено сверху>, лагерь? Чернобыль.

3. <это описка: должно быть 4> Эволюция: непонимание — удовольствие — ужас».

Прелюбопытнейший план из четырех пунктов. Какой повести? Про Кима Волошина — «Дьявол среди людей»? Не торопитесь с ответом. Потому что это и про Стаса Красногорова тоже — «Поиск предназначения». Иначе откуда там блокада? Да и диссидентство у Кима эпизодическое… А всё остальное (не считая Чернобыля) — оказалось общим для обеих вещей.

Но на этом этапе замысел был один, и повесть предполагалась одна. Получилось в итоге две, и очень разных.

«Дьявол среди людей» — самая угрюмая, самая мрачная, самая беспросветная вещь в творчестве АБС. У главного героя нет светлых страниц в биографии, с самого детства череда кошмаров. И у жуткого мира, в котором довелось родиться герою, нет никаких шансов на спасение. Человек здесь нужен только спецслужбам, и только для того, чтобы взять его под контроль или уничтожить. А всякая перестройка оборачивается исключительно Чернобылем (Полынь-городом) или другой масштабной катастрофой. Шокирующие эпиграфы к каждой главе ещё усиливают ощущение безнадёжности. И смелая философская попытка автора персонифицировать мировое зло заканчивается признанием его непобедимости. А три варианта шуточных эпилогов — это совсем не катарсис и вызывают они только грустную мысль о явной неоконченности этой повести. Время у АНа ещё было — от апреля до октября, целых полгода, — но желания что-то переделывать уже не было, и он в конце июля передал рукопись в «Текст», поняв, что не будет больше над ней работать.

Особого внимания заслуживает образ второго главного героя — рассказчика в повести, — целиком списанный с Юры Чернякова. Включены в текст и его медицинские знания, и манера говорить, и какие-то чёрточки характера. И образ пожилого еврея-патологоанатома тоже он АНу подсказал. Так что я, наверное, не ошибся, когда предложил Юрию Иосифовичу прочесть эту повесть для современного аудиокнижного издания в рамках полного собрания АБС. По-моему, здорово получилось. Опыт дикторского чтения у Чернякова есть, а актёрское чтение — это вообще не обязательно. Куда важнее — понимание текста. А более глубокого понимания этой вещи, чем у Юрия Иосифовича, ни у кого нет и просто быть не может.

Вторая «инкарнация» этой последней повести АБС (рабочее название было замятинским — «Бич Божий») явилась миру как роман с длинным названием «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» и шла к читателю намного медленнее. На то были свои причины. БН не помнит сегодня, когда им написаны первые страницы будущего романа, потому что это уже не страницы, а файлы в компьютере, а компьютеры как раз в те годы совершенствовались стремительно и менялись часто. Так что файлы черновиков сохранились (и то не все), но даты их создания невосстановимы — типичное горе от ума. Однако ясно, что уж никак не позже 1990 года появились какие-то наброски, сцены, персонажи. Летом 1991-го идёт уже вполне серьёзная работа над текстом. БН догадывается, что от АНа теперь, в лучшем случае, сможет получить полезные советы, о традиционной работе вдвоём речь уже не идёт.