12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Она сопровождала свои слова улыбкой, и в однообразном и тягучем голосе слышались униженная мольба и смирение.

Жермена вытащила из кармана серебряную монету. Ищи-Свищи, с своей стороны, также вынул из кошелька несколько медяков. Затем, бросив их на стол, прибавил:

— Вот тебе, гостинец, старушка!

Она осыпала их потоком благодарностей, пожелала им вечно любить друг друга и, скрестив руки, шевелила беззвучно губами, шепча молитву, склонив набок голову и возведя очи к небу. Минуту спустя она осенила себя широким крестом, горячо произнеся вслух последние слова, которые выходили как бы из глубины ее существа. Проделав это, она указала им глазами на комнату, стулья, кровать.

— Я буду припирать дверцу за собой, когда вы будете приходить, а сама пойду в лес.

Краска бросилась в лицо Жермены. Она выпрямилась, холодная и полная презрения.

— Куньоль!

Ищи-Свищи, напротив, радовался этой возможности встречаться с нею в лачужке, защищенной от всех глаз, где их никто не стал бы искать. Он засмеялся про себя недобрым смехом при виде негодования Жермены, которое противоречило его мыслям. Жермена направилась к двери. Он пошел за нею. Старуха продолжала сыпать на них с порога благословеньями. Они шли так, не говоря ни слова, некоторое время. Наконец, он остановил ее:

— Жермена!

— Что?

Она не обернулась.

— Посмотри на меня.

Она повернулась к нему. Он указал глазами на лачужку Куньоли и улыбнулся.

— Не правда ли, она свихнулась…

Жермена странно прищурилась, и ей припомнились рассуждения старухи, сопровождавшиеся смешными жестами. Она принялась смеяться порывисто и нервно. Он обвил ее рукой вокруг талии и тихонько увлекал к кустам. Она продолжала смеяться, повторяя:

— Ах, эта Куньоль!

Когда ее нервы успокоились, она подумала, что старушка, быть может, сказала так, по доброте души. Не поймешь этих стариков; у них много странностей.

Она заговорила о той поре, когда жила ее мать, и Куньоль ходила на ферму. Ее звали, когда корова должна была отелиться. Она хорошо знала животных. Несколько раз ходила и за больными, как сиделка. Она даже повивала ее матери при рождении младшего брата. Эти рассказы уносили ее в воспоминаниях к прошлой поре.

Она видела себя девочкой, одинокой в доме лесничего Мокора. Она выросла в глубине холодной тени, и счастья не знала. В сущности, и теперь она его не знает. Ей многого недостает; она должна была бы выйти замуж, когда была молода. И назвала имена женихов, которым отказала.

— Я так была глупа!

Порыв нежности охватил ее. Ищи-Свищи прижал ее к себе и промолвил искренно, от чистого сердца в припадке нахлынувшего чувства.

— Правда? Ты несчастлива?

Она подняла глаза. Оба глядели, улыбаясь, друг на друга, и он поцеловал ее. Она не противилась.

Тропинка вела среди густой чащи зелени. Он раздвигал ветки, которые за ними вновь сплетались с шелковым шелестом и порой хлестали по спинам. Небольшие сучочки застревали в волосах Жермены. Иногда ее платье зацеплялось за ветки. Они шли среди запахов сырой земли под бледной зеленью листьев. Сквозь сетку ветвей виднелись клочки голубого неба, словно сияющие отверстия.

Как в тот самый день, когда она с Селиной шли через лес на праздник, так и теперь она испытывала оцепенение в мыслях и во всем теле. Окружающее предательски убаюкивало ее. Но в особенности действовало на ее душу глубокое безмолвие леса. Эта тишина как бы усыпляла ее, призывала отдаться всем телом и чувством и жить, жить, как живут деревья, полнотою сил. В первый раз она нашла природу прекрасной и Бога — великим, и от избытка чувства у нее вырвалось восклицание:

— Как хорошо жить.

Тропинка расширялась в конце. Широкая волна света обдала их, озарив их смуглые лица. В конце тропинки была лужайка.

Они вступили на нее, держа друг друга за руки. Березы и буки росли там, отбрасывая на зеленую траву слабую колебавшуюся тень. Они сели под одним из них. Ищи-Свищи растянулся возле нее, опираясь головой на руки, и смотрел ей в глаза. Она погрузила руку в его волосы.

— У тебя волосы, словно шелк.

— У меня и тело такое же, — ответил он. Обнажив руку, он заставил Жермену провести пальцами по его гладкой коже. Он заворотил рукав еще выше и, показывая ей свои мышцы, заставлял перекатываться их, как ядра. И сам, увлеченный этим, принялся рассказывать о своей силе.

Около них валялся выкорчеванный пень с приставшей к корням землей. Он сдвинул его сильным толчком спины. Он рассказывал также и о своей ловкости и, хвастая, быстро, как белка, влез на дерево. Он изображал борьбу, объяснял, как он делал, чтобы растолкать сразу десять человек, нанося удары ногами, руками и головой, и, все еще похваляясь, он с самодовольством выставил свою богатырскую грудь. Лучи солнца озаряли величественным блеском его могучие движения. Она, как очарованная, любовалась им. Чувство его силы вновь покорило ее. И она подумала, что именно он-то и был тем мужчиной, которой ей был нужен.

И вот деревья вдруг стали свидетелями дикой сцены. Он приближался к ней, страшный, с распростертыми руками. Его глаза обезумели, расширенные ноздри и искривившиеся губы придавали лицу как бы выражение исступленного восторга. Она скорее почувствовала, чем увидела, что он подходил к ней, и вскрикнула, стараясь привстать. Но он уже обнимал ее, сжимал в широких жадных объятиях. Лес овевал их глубоким и нежно баюкавшим шумом.

Глава 17

Следующий день принес Жермене много страданий.

Миновало огромное наслаждение, и она смотрела на себя отрезвевшими глазами в немом оцепенении, как будто в опьянении она совершила темное деяние. И она спрашивала самое себя, она ли, гордая Жермена, отдалась там, среди леса?

Она вспомнила себя, когда не знала еще мужчины, была безупречна, вспомнила о прежнем. И одно мгновение сразу изгладило все прошлое.

Теперь она, как все погибшие девушки. У нее любовник, и она до пресыщения повторяла себе это слово. У нее, Жермены, есть любовник! И думая об этом, она чувствовала невыразимую нежную покорность, которая очаровывала.

Ведь, наконец, у многих были любовники, и они, однако, не умирали от этого.

Была среда, и этот день каждую неделю был посвящен, согласно обычаю, починке белья.

Одна из комнат на ферме была исключительно предназначена для этого. В ней помещались два бельевых шкафа, а все остальное белье лежало в куче на полках, приделанных к стенам. Целая груда требовавшего починки белья заполняла стол. На стуле стоял утюг, игольник и мотки ниток.

Она сидела там, ничего не делая, мечтая о любви и счастье, о безмолвии кустарников. Порой ее обдавало жаром. Она вставала, словно задыхаясь, брала в руки работу и бессильно роняла ее. Одно время она думала убежать с фермы. Они тогда пойдут, куда глядят глаза, и ничто им не будет препятствовать жить, как муж и жена. Но это было лишь одной из множества теснившихся в ней мыслей. Мало-помалу голова ее отяжелела, она опустила ее на грудь и заснула.