"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

- Что ты несешь? Куда собрался?

Крамер мотнул головой.

- Наверх.

- Не будь дураком! Умрешь на насыпи, как Мертвый Майор!

- С насыпи метать бесполезно. Танк прикрыт землей. Кто-то должен подобраться к нему в упор. Скатиться с насыпи ему под брюхо. И там…

Дирк понял, что тот имеет в виду. Понял с самого начала, едва лишь Крамер взялся за проклятые гранаты. Но только сейчас позволил себе додумать эту мысль до конца.

- Ты хочешь прыгнуть ему под брюхо с гранатами?

- Да, черт возьми! Даже если зацепит меня наверху… Я успею. Доберусь до него. И… Жди взрыва, потом вперед! Если свернешь шею паре французских тоттмейстеров, считай, что мы в расчете.

- Почему ты?

- Не будь дураком, - посоветовал Крамер, - Классен едва ли сможет выбраться из этой ямы, с одной-то рукой! А от тебя больше пользы будет там, дальше. Вот и выходит, что больше некому.

- Самоубийство не в твоей манере.

Крамер рассмеялся.

- О каком самоубийстве может идти речь, Дирк? Я уже мертв. Ты что, забыл? Я – вещь на службе кайзера. И теперь эта вещь собирается принести хоть какую-то пользу. Если не хочешь меня подвести, сделай все остальное. Классен не доберется, а ты – да.

- Генрих…

Бывший лейтенант решительно снял треснувший шлем, отбросил в сторону. Лицо его показалось Дирку незнакомым, сухим и истончившимся, как у лежащего на смертном одре. Лицо мертвого солдата, пустое и серое. Оно улыбнулось Дирку, но улыбка вышла неестественной, слишком усталой.

- Что, приятель?

- Если увидишь… Если встретишь Госпожу прежде меня… Сделай кое-что.

- Сделаю. Что именно?

- Плюнь в лицо этой суке. От меня. От всех нас.

- Именно так и сделаю, Дирк. Можешь не сомневаться. Пока, приятель.

- Пока, Генрих. Давай, иди. Проваливай. Знаешь, из тебя все равно никогда бы не получилось толкового мертвеца. Из таких, как ты, никогда не получаются...

- Знаю, - Крамер ухмыльнулся, и в этот раз получилось по-настоящему, - Я с самого начала это знал.

Он схватился за кусок перекрытия, оттолкнулся от земли, на мгновенье превратившись в черно-серую плоскую фигуру на фоне такого же черно-серого неба, и пропал, точно растворился в нем.

Точно его никогда и не существовало.

И только пулеметы «Пикардии», залязгавшие на поверхности, сдувшие верх насыпи свинцовым шквалом, подтвердили, что ефрейтор «Веселых Висельников» Генрих Крамер существует на самом деле. И существовать ему оставалось считанные секунды. Упруго ударив по барабанным перепонкам, рявкнула вблизи танковая пушка, засыпав траншею ворохом бесформенных обломков и деревянной щепы.

Промахнулась, подумал Дирк, конечно же промахнулась. Крамер слишком ловок и опытен, чтобы проиграть тупому металлическому дракону, который, впридачу, слеп и неуклюж. Оказавшись наверху, он наверняка тут же бросился вниз, пропуская над головой грохочущую смерть, и теперь уже катится по откосу туда, где засело клепанное чудовище, к его уязвимому и мягкому брюху… Взрыва все не было, секунды, ставшие тяжелыми и длинными, катились так медленно, что у Дирка сводило зубы. Десять, двадцать, тридцать… Крамер должен был успеть.

Но почему нет взрыва?

Французы, заметившие исчезновение еще одного «Висельника», вновь ударили, и их новый натиск оказался столь силен, что Дирка с Классеном едва не смело сразу же, как мелкий траншейный сор, подхваченный порывом злого ветра. Спасла даже не выучка – здесь, в безумной давке, среди звона сшибающегося металла, в узкой земляной кишке, не было места приемам, уловкам и тактическим ходам.

Две силы встретились на одном крохотном отрезке и стали терзать друг друга, слепо, яростно, бездумно. Что-то пугающее было в этой схватке, и даже заскорузлые обрубки человеческих чувств затрепетали где-то под сердцем, когда серая сталь встретилась с синей. Не война, но безумное уничтожение одной мертвой силой другой. Здесь никто не кричал в ярости, не шипел от боли, не выкрикивал боевых кличей.

Мертвецы бьются по своим законам, жутким и непривычным. Ни злости, ни снисхождения, ничего человеческого. Дирку подумалось, что то, что происходит сейчас вокруг него, и есть сама суть войны, идеально передающая ее затаенную сущность. Не звенящие ордена, не человеческие цепи, устремляющиеся в атаку, не ползущие в небе этажерки аэропланов. Они тоже были ликами войны, но поверхностными, истершимися.

Настоящая война была такой, какой он видел ее здесь и сейчас, в полузасыпанной траншее, наполненной дымом, сталью и запахом разложения. Две слепые силы, впившиеся в глотку друг друга и терзающие чужую плоть – не из ненависти, не из страха или отчаянья, а просто подчиняясь своей природе. Одинаковой, мертвой, но поставившей их по разные стороны невидимой границы.

Такой же призрачной и в то же время неизмеримо реальной, как и та, что отделяет жизнь от смерти.

В первый момент Дирк подумал, что эта волна – последняя. На них двоих приходилось столько французов, что вся траншея за поворотом выглядела одним сине-зеленым копошащимся месивом. Дирк с Классеном одновременно метнули последние гранаты – и после этого волна захлестнула их с головой.

Это был не бой, это была безумная череда событий, разделенных между собой металлическим лязгом. Дирк бил бездумно, палица находила все новые и новые цели – чьи-то головы, плечи, колени, лица.

Удар, удар, удар.

Кто-то хрипит под ногами и судорожно пытается выбраться на поверхность клокочущего потока, но тщетно – десятки ног быстро превращают его в шлейф из склизких стальных обломков. Удар вбок – еще один француз сползает вниз, с короткими всхлипами пытаясь втянуть воздух сквозь размозженную ударом челюсть. Неприятный визг – это чье-то кайло ударило в наплечник и отскочило, оставив треугольную выщербину. Кто-то рядом тянет вверх для замаха тяжелый молот. Грозное оружие, но совершенно неудобное в подобном бою, где противники стиснуты настолько плотно. Удар по рукам – они виснут как сломанные ветки, кости под синей сталью смяты и раздроблены – второй разбивает всмятку чей-то затылок.

Один верткий француз повисает на шее у Дирка и успевает два или три раза пырнуть его граненым штырем в живот. Судя по хрусту стали, тонкая броневая плита пробита, но оценить степень повреждения нет времени. Удар локтем наискосок чужого забрала, обнажающий незнакомое очень юное лицо с черными кругами под глазами и пороховым ожогом на подбородке. Палица превращает его в вязкую, усеянную мелкими белыми осколками, жижу.

Последний бой. Мысль эта, неуютная, острая, как зазубренный осколок, тревожила душу. А ведь когда-то думал, что воссоединение с Госпожой окажется легким и естественным. Как рождение, только наоборот. Однако трусливое тело, мертвое, но оставшееся человеческим, все медлит, все боится этого шага, вытягивает секунды существования, даже понимая, что никому эти секунды уже не нужны. Крамер, должно быть, упал где-то за насыпью, изрешеченный пулеметами, и связка гранат лежит в земле. А значит, весь их безумный замысел провалился, и ему, Дирку, нипочем не прорваться мимо «Пикардии», не найти штаба, не выполнить последнюю для его взвода задачу.

Какой тогда смысл сопротивляться, к чему оттягивать неизбежное, множа вокруг себя неподвижные тела в французской броне? Не проще ли уронить палицу и шагнуть навстречу? На глаза падает тень удара, который уже никогда не увидеть, а потом окружающий мир мягко гаснет во внезапно опустившихся сумерках, становится податлив и тает под пальцами, отступая в непроглядную даль. Последний приют для старого вояки, награда для верного слуги. Из этой темноты уже не возвращаются, там тебя не нащупают даже ледяные пальцы тоттмейстера. Значит…

Окованная полосами металла дубинка просвистела возле виска – в последнее мгновенье Дирк безотчетно отстранился с ее траектории. И так же механически, не задумываясь, проломил ее обладателю висок. Даже если вознамерился уйти в смерть, это не так просто сделать. Тело будет сопротивляться до последнего. Оно глупо, это тело, оно хочет смотреть и дышать, пусть даже воздух вокруг насыщен миазмами смерти и пороховой гарью, хочет чувствовать под ногами землю. «Мы цепляемся за жизнь даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости, - отстраненно подумал Дирк, - Как тонущий инстинктивно цепляется за спасательный круг, а контуженный и истекающий кровью – за плечи сослуживцев. Мы можем тяготиться жизнью, втайне желать ее прекращения, но как только возникнет реальная угроза, мы прикладываем все силы для того, чтоб удержать выскальзывающую из пальцев жизнь. Забавно, что именно в этом мертвецы так мало отличаются от живых. Ведь у них даже нет того, что можно назвать жизнью».

Взрыв оказался столь силен, что многие в траншее не удержались на ногах. Дирк устоял лишь потому, что вокруг него оказалось нагромождение из неподвижных тел и падать ему было некуда. Должно быть, близкое попадание тяжелого фугаса. Впрочем, нет. Фугасы лопаются куда громче, так, что кажется, будто мозг хлынет через уши, а в воздухе еще долго слышен вибрирующий звон, от которого зудят корни зубов. Здесь же взорвалось что-то гулко, мощно, как усиленная в сотни раз хлопушка. Земля под ногами даже словно бы просела на мгновенье, но не так раскатисто, как должно было. Не иначе, французские артиллеристы испытывают новый тип снарядов, только какому идиоту вздумалось…