Мертвые души - Михаил Гоголь

Главы седьмая, девятая — одиннадцатая появляются в ПБЛ3 впервые. Начало седьмой главы характеризуется большим количеством исправлении; текст восьмой главы сильно отличается от первоначального текста сохранившейся части этой главы, примыкавшего, очевидно, к ЛБ1. Промежуточный вариант, по-видимому, утрачен, и установить последовательность правки не представляется возможным; однако видно, что некоторые выражения первоначального текста полностью перешли в ПБЛ3. Много работал Гоголь над описанием бала у губернатора; отдельные места этого текста переделывались несколько раз. Глава девятая вся подверглась чрезвычайно большим исправлениям; кроме вписанного между строк нового текста, в рукописи есть записи на полях, наброски на отдельных листах. Написано новое начало десятой главы; этот автограф заменил не сохранившиеся листы с предыдущим текстом. Довольно много исправлений внесено в “Повесть о капитане Копейкине”; в конце десятой главы на отдельном, вклеенном в тетрадь, листе рукой Гоголя написан несколько измененный текст окончания этой главы, но предыдущий остался незачеркнутым. Приводим его в вариантах под строкой.

В последней, одиннадцатой, главе большое внимание уделил Гоголь лирическому обращению к Руси: “Русь! Моя пустынно раздольная родная Русь… Что слышится мне в тоскливой твоей песне, несущейся по тебе от моря до моря. Что слышится в ней и зовет и хватает меня за сердце, какие лобзающие звуки несутся мне в душу и вьются около моего сердца… Чего ты хочешь от меня, какая непостижимая связь, что глядишь ты мне в очи, и всё, что ни есть в тебе, вперило на меня очи”. Этот отрывок, кроме исправленного вписанного между строк текста, сохранился в автографе на отдельном листе, вклеенном в ПБЛ3. Много исправлений внесено в первоначальную историю Чичикова, а также в текст объяснений автора с читателями о том, почему “не избрал он в герои совершенного и добродетельного человека”.

Текст ПБЛ3 печатается полностью. Под строкой приведены зачеркнутые места, т. е. первый слой, являющийся в основном копией ЛБ1, и все авторские исправления, сделанные в процессе работы над ПБЛ3 и тогда же отвергнутые.

Зачеркнутый первоначальный слой (необходимый в данном случае для восстановления всего творческого процесса) печатается без особого обозначения. Чтобы не дублировать в подстрочных вариантах больших отрывков первого слоя, совпадающих с публикуемой в этом же томе рукописью ЛБ1, вместо полного текста этих отрывков приводятся только их начальные и последние слова со ссылкой на соответствующие страницы. Исправления, сделанные в процессе создания ПБЛ3, приводятся с литерой а; если же к одному месту имеется несколько вариантов, то последовательно с литерами: а, б, в и т. д.

Переработанная рукопись, по мысли автора представлявшая законченный текст произведения, потребовала переписки набело, и в марте 1841 г. стала создаваться следующая рукопись КАБ1 (шифр 10-го изд.: HP), законченная в августе того же года (даты указаны в воспоминаниях Анненкова).

Эта рукопись находится в Библиотеке Украинской Академии наук в Киеве (до 1934 г. принадлежала Нежинскому историко-филологическому институту). Она представляет собою тетрадь в синем кожаном переплете с золотым тиснением: “Рукопись Гоголя. Мертвые души. 1”. На форзаце круглая печать Гоголевского музея при Историко-филологическом институте кн. Безбородко и печать Библиотеки Историко-филологического института кн. Безбородко. В правом верхнем углу наклеен ярлык: “Библиотека И.-Ф. института кн. Безбородко. Рукописн. отд. 59”.

Первые три листа чистые и ненумерованные, но один из них в общий счет страниц вошел. С четвертого начинается первая глава “Мертвых душ” (заглавия нет; начало рукописи: “Глава 1”). Всего в рукописи 40б страниц (занумеровано 383). Первые 154 написаны рукою В. А. Панова, следующие рукою П. В. Анненкова. Стр. 197–202, ненумер. стр. после 300 и стр. 359–383 — автограф. Несколько стр. рукой неизвестного. В нескольких случаях вшиты листы с переработанным текстом. Рукопись содержит полный текст поэмы, не хватает лишь нескольких страниц. В конце подшиты 1б листов разного формата. Это разрозненные черновики, появившиеся в результате переделки отдельных мест.

Третья по счету рукопись “Мертвых душ” в первоначальном своем виде является уже не механической копией предыдущей, а новой редакцией произведения: переписчик писал под диктовку Гоголя, значительно изменявшего текст в процессе этой работы. Сначала Гоголь диктовал Панову. Вскоре Панова сменил приехавший в Рим Анненков, который продолжал писать под диктовку автора. Анненков вспоминает: “<Ежедневно после завтрака> отправлялись мы в разные стороны до условного часа, когда положено было сходиться домой для переписки поэмы. Тогда Гоголь крепче притворял внутренние ставни окон от неотразимого южного солнца, я садился за круглый стол, а Николай Васильевич, разложив перед собой тетрадку на том же столе подалее, весь уходил в нее и начинал диктовать мерно, торжественно, с таким чувством и полнотой выражения, что главы первого тома “Мертвых душ” приобрели в моей памяти особенный колорит. Это было похоже на спокойное, правильно разлитое вдохновение, какое порождается обыкновенно глубоким созерцанием предмета. Николай Васильевич ждал терпеливо моего последнего слова и продолжал новый период тем же голосом, проникнутым сосредоточенным чувством и мыслию. Превосходный тон этой поэтической диктовки был так истинен в самом себе, что не мог быть ничем ослаблен или изменен…. Случалось, что он прекращал диктовку на моих орфографических заметках, обсуживал дело и, как будто не было ни малейшего перерыва в течении его мыслей, возвращался свободно к своему тону, к своей поэтической ноте”. Далее Анненков вспоминает, как он при некоторых сценах разражался хохотом. Гоголь обычно останавливал его, хотя иногда и сам не выдерживал и вторил Анненкову “сдержанным полусмехом”. “Когда по окончании повести <о капитане Копейкине> я отдался неудержимому порыву веселости, — пишет Анненков, — Гоголь смеялся вместе со мною и несколько раз спрашивал: “Какова повесть о капитане Копейкине?”… Еще гораздо сильнее выразилось чувство авторского самодовольствия в главе, где описывается сад Плюшкина. Никогда еще пафос диктовки, помню, не достигал такой высоты в Гоголе, сохраняя всю художническую естественность, как в этом месте. Гоголь даже встал с кресел (видно было, что природа, им описываемая, носится в эту минуту перед глазами его) и сопровождал диктовку гордым, каким-то повелительным жестом. По окончании всей этой изумительной VI главы я был в волнении и, положив перо на стол, сказал откровенно: “Я считаю эту главу, Николай Васильевич, гениальной вещью”. Гоголь крепко сжал маленькую тетрадку, по которой диктовал, в кольцо и произнес тонким, едва слышным голосом: “Поверьте, что и другие не хуже ее””. [П. В. Анненков, “Литературные воспоминания”, стр. 80–82.]

Прямые указания о переписке под диктовку имеются только со стороны Анненкова. Есть данные утверждать, что и Панову Гоголь диктовал (смысловые расхождения между ПБЛ3 и КАБ1 убеждают в этом), но в то же время следует заметить, что часть текста Панов переписывал механически с ПБЛ3; доказательством служит то обстоятельство, что в нескольких местах Панов, не разбирая текста, оставлял пробелы. Большая часть текста КАБ1 создана под диктовку, и таким образом прямого перехода из ПБЛ3 в КАБ1, т. е. такого перехода, при котором первый слой новой рукописи соответствует последнему слою предыдущей, — нет. Создалась следующая редакция “Мертвых душ” в процессе диктовки ее Панову и Анненкову.

На протяжении всей творческой работы над “Мертвыми душами”, отразившейся в рукописях, внимание автора было сосредоточено главным образом на зарисовках дополнительных эпизодов и характеристик, а также на стилистической отделке. Особенно существенны были эти дополнения в рукописи КАБ1, не механически переписывавшейся, а создававшейся при участии автора. В этой рукописи впервые появляется начало первой главы, которого нет ни в ЛБ1, ни в ПБЛ3 и ранний текст которого неизвестен. В КАБ1 впервые встречаем характеристики Петрушки и Селифана, приказчика Манилова, родственницы Собакевича, отступление о воспитании во II главе, “размышления” Чичикова в главе V, картину сада Плюшкина и т. п. Появляются размышления Чичикова о Собакевиче в то время, пока Собакевич составлял список проданных душ (в ПБЛ3 в соответствующем месте Гоголем проставлен знак, отсылавший, по-видимому, к утраченной вставке на отдельном листе). Впервые в КАБ1 находим начало шестой главы, утраченное в двух предыдущих рукописях. Значительно отличается от текста ПБЛ3 описание комнаты Плюшкина; введен новый текст — сравнение рабочего двора Плюшкина с видом торга деревянной посудой в Москве от Плющихи до Смоленского рынка. Много разночтений с ПБЛ3 в описании бала у губернатора, в начале “Повести о капитане Копейкине”, в описании состояния Чичикова, не подозревавшего о толках в городе, и в эпизоде, рассказывающем о приходе Ноздрева к Чичикову. Лирическое отступление в главе одиннадцатой, обращение автора к Руси, дважды переделывавшееся в предыдущей рукописи, вновь расширено и стилистически отделано при диктовке. Рассуждение автора о причинах выбора в герои несовершенного и недобродетельного человека Гоголь опять сильно изменил. Много исправлений, главным образом стилистических, внесено в описание детства Чичикова.