Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

– А у вас есть собака?

Я удивился, пожал плечами. Прямо из госпиталя я поехал в собачий приют, тот, что за станцией. Мы шли с мужиковатой Хелен вдоль клеток, знакомясь, она выставила квадратную ладонь без мизинца. Когда мы шли, я заметил сбоку на её шее татуировку, одно слово вязью: «грусть». Странно, но собаки не лаяли. Они просто смотрели. От этих глаз хотелось удавиться.

– Вот этого… Можно? – спросил я, показывая на чёрного лабрадора.

– Ангуса? – она отчего-то замялась. Потом добавила: – Он хромой… Это ничего?

Ангус оказался покладистым псом. Мы бродили вдоль залива, он гонял белок, с азартом бросался в воду за палкой, выскакивал чёрный и сверкающий, шумно отряхивался, и тут же предлагал повторить. Я соглашался, медленно замахивался, Ангус замирал, с вожделением следил за рукой. И срывался в воду, разбивая вдребезги облака и синие тени деревьев, превращая их в кутерьму юрких зигзагов. Потом мы смотрели на закат, Ангус шумно дышал, уронив голову на лапы, изредка поворачиваясь и благодарно щурясь. Я чесал шишковатый затылок, он кивал и одобрительно ворчал.

Мотоцикл пришлось продать, пёс исходил от ревности, когда я уезжал один. Мне показалось, что наши отношения усложняются и начинают напоминать семейные узы. Хотя, насколько я помню, Джен не была столь требовательна. Но тем не менее, мотоцикл я продал.

Я взял подержанный джип с мятым крылом и наклейкой ружейной ассоциации на бампере, которая отдиралась только вместе с краской. Промаявшись с час, я залепил её стикером из собачьего магазина с надписью «Гав!». Неплохо бы отправить всех этих воинственных патриотов с их флагами и ружьями на пару дней в Кандагар или Феллуджу.

Регистрировать джип мы поехали вместе. Я постелил одеяло на заднем сиденье, Ангус равнодушно улёгся. Как только тронулись, он деловито перелез вперёд и уселся рядом, словно всю свою собачью жизнь именно так и ездил. Спорить я не стал, потом приоткрыл ему окно. Он долго крепился, но под конец всё-таки не устоял и высунул голову наружу. Чёрные уши трепыхались на ветру, он щурился, улыбался и был совершенно счастлив.

Круглолицая мулатка цвета карамели с кольцом в ноздре и полными губами проверила мои бумажки, потюкала по клавишам, протянула какой-то бланк и ручку, прикованную на тонкую цепь.

– Воруют? – спросил я, разглядывая форму. – Это что?

– Донорская форма. Если не хотите, поставьте вон там крестик и распишитесь.

Я сам был полукровкой, скуластым метисом с жёсткой, как щётка вороной шевелюрой, славянская кровь папаши ни коим образом не отразилась на моём экстерьере. Поэтому ещё в школе я решил, что мне должны нравиться бледно-розовые блондинки. Дженнифер на сто процентов попадала в эту золотисто-румяную категорию. Разглядывая окольцованную мулатку, мне вдруг пришло в голову, что многие симпатии и антипатии нами просто придуманы и идут вразрез с нашим естеством.

– И что, соглашаются? – спросил я чтоб не молчать.

Мулатка задумалась, сложив губы, как для поцелуя:

– Да процентов сорок, может меньше, – она явно всерьёз относилась к своим делам. – Многие, мне кажется, – она понизила голос, – брезгуют.

– Брезгуют?

– Ну да. Вот вы разобьётесь… ой, нет, не вы, конечно… – она смутилась и по-девчоночьи замахала руками. – Кто-то к примеру погиб, а его почку или печёнку, или глаз там пересадили другому.

Я потёр правый глаз, тот, который оперировали, подумал, что шестьдесят процентов правы – есть тут тошнотворный элемент. И поставил крестик и подпись.

– Вы согласны? – она нерешительно спросила, подозревая, что я ошибся.

Я кивнул. С этой бумажкой нужно было подкатить когда я летал над Хельмадом. Сегодня шансы заполучить мои потроха стали значительно ниже.

3

«Скайкетчер» – это десятиметровые крылья, один двигатель в сто лошадей и максимальная скорость сто тридцать миль в час. Я погладил белый, как кость, гладкий фюзеляж. Откинул дверь, пахнуло кожей, новым пластиком.

– Полторы тыщи миль, месяц назад получили, – глухо сказал Браун, лопоухий, тусклолицый пилот. Я повернулся, кивнул. Он больше походил на счетовода, наверняка знал об этом и старался как-то подправить свой имидж. Но и тёртая кожанка с нашивками, и пегие колючие усы, и нарочитая басовитость речи не добавляли желаемой основательности.

– Лимберг увольняется пятого, я подготовлю контракт… – он постоянно поддёргивал слишком длинные рукава куртки, манжеты сползали до пальцев. Потом он начал извиняться, перешёл на свой нормальный голос, мягкий, почти женский, говорил, что и зарплата, и место второго инструктора совсем не мой уровень, и что он постарается что-нибудь придумать со временем, но сейчас кризис, кризис его мать, а вот два года назад…

Я улыбнулся, вспомнил, где я был два года назад. Потом проделал весь мужской ритуал – хлопнул Брауна по плечу, хохотнул и бодро сказал, что всё о’кей.

– Можно? – спросил я.

– Горючки нет. Заправить надо.

– Да нет, просто. Подержаться.

– А-а, конечно.

Я подтянулся за стойку крыла, одним движением втиснулся в кресло. Провёл пальцами по тумблерам, погладил пупырчатую кривизну штурвала, упёрся затылком в тугой подголовник. Закрыл глаза.

В такой серый день, как сегодня, пасмурный и скучный, хорошо, пробив сырую вату облаков, подняться над тучами и увидеть солнце. Оно там, совсем рядом. Люди внизу, не подозревают, что солнце от них всего в двух взмахах крыла. Тень от машины скачет зайцем по сахарным сугробам, ползущим за горизонт, а вверх уходит божественная синева, бесконечная и густая. От неё пахнет молоком, у меня в детстве была чашка такого же цвета. Идея вечности неожиданно становится простой и почти очевидной.

Мы вернулись в контору, дощатый фургон, похожий на собачью будку. Браун вытянул из-под стола хлипкий стул.

– Тим, знаете, что? Давайте я сниму копии, чтоб вам не возиться? Садитесь. У меня тут вот ксерокс.

Я достал драный бумажник, выудил лётную лицензию, ветеранскую ксиву. Протянул ему.

– А вы в Десятой горной служили? – спросил он, тыча в бригадную эмблему – синий щит, красные мечи крест-накрест. – Форт Друм?

– Ну там всего полгода, после училища. Потом Туркменистан… Потом Хельмад. Оттуда летали…

– На Кандагар? Полный «фокстрот»… У меня школьный приятель в Десятой служил. Том Шепард, такой белобрысый… Не встречали?

Я помотал головой, сжал кулаки и сунул их в карманы куртки. Браун возился с ксероксом, древний агрегат глухо гудел, в щели под крышкой зловеще гулял яркий луч. По железному карнизу снаружи застучали редкие капли, окно стало совсем серым. Потом дождь полил вовсю.

4

– Тим! Краснокожий брат мой!

Голос в трубке был не просто знакомым, он был почти родным.