Цветы осени - Ариэль Бюто

Жюльетта знает, что несправедлива, но гордится тем, что перестала быть доброй и великодушной.

Счастье способно сделать непривычного к нему человека жестоким. Нам легче делиться с другими тем, чего мы нахлебались в этой жизни по самое «не хочу».

Жюльетта разворачивает французскую газету на странице новостей. Не читает объявлений о свадьбах и рождениях, но не пропускает ни слова в сообщениях о похоронах. Она сочувствует родственникам усопших, радуясь, что сама пока не отплыла к дальним берегам. Она благодарна тем, кто дожил до глубокой старости, — их выносливость означает, что она тоже уйдет не завтра. Погибшие по трагической случайности молодые не вызывают у нее ничего, кроме презрения, но она ужасается, когда семья в полном составе скорбит об уходе, после долгой болезни, ее ровесника или ровесницы.

Другие новости — наводнения, поиски маньяка, финансовый скандал — скользят мимо сознания Жюльетты, нет ничего важнее того, что происходит с ней самой в последние недели. Я — центр вселенной, хотя никто больше об этом не знает. Впрочем, вон тот мужчина, возможно, догадывается: он смотрит так, словно собирается заговорить. Вроде бы ненамного моложе меня, благородная седина, гордый взгляд. Загар красиво оттеняет светлые глаза! Хорошо, что он такой высокий! Коротышки в определенном возрасте начинают выглядеть смешно, как нелепые старые гномы, которые вечно куда-то торопятся на коротких толстых лапках. Боже! Он встает, кажется, намеревается подойти! А Пьер наконец окунулся, поплыл энергичным брассом и даже не смотрит в мою сторону.

— Вы француженка? Вы здесь одна? Могу я присесть?

Жюльетта едва не теряет сознание от страха, тут явно какая-то ошибка. Она лепечет, что кое-кого ждет, но язык ее не слушается. А он уже опускается на песок у ее ног.

— Меня зовут Серджо, а вас?

Пусть и не рассчитывает покорить меня одним взмахом ресниц! Я не девочка. К тому же вблизи он выглядит куда моложе.

— Я обожаю Францию. Учился в Париже, преподаю французский в Венеции. Так что, сами понимаете, для меня встретить француженку — все равно что вернуться в молодость. Не могу устоять! Надеюсь, что не кажусь вам невежей?

Мне следовало догадаться. Будь я итальянкой или бельгийкой, он бы даже не взглянул на меня.

— Вы впервые в Венеции?

— Я здесь уже два месяца. С мужем. Он… очень ревнив, так что, если не возражаете…

Неужели не ясно, что я хочу от него избавиться?!

— Понимаю. Вы очень красивая женщина. Простите за назойливость.

Уходит! Это к лучшему. Я не стану осложнять себе жизнь только потому, что какой-то незнакомец нашел меня красивой. Кстати, Пьер тоже считает меня красивой, хоть и перестал повторять это каждое утро.

— Надеюсь, вы побывали в Галерее Академии? Нет? Если хотите… я мог бы провести для вас экскурсию. Завтра, в одиннадцать, идет?

— О, вряд ли я…

— Ладно, подумайте. Я обязательно приду, буду стоять перед входом. Надеюсь на встречу.

Пьер уже выходит из воды. Жюльетте становится не по себе. Если смотреть против света, его вполне можно спутать с незнакомцем, который, проследив за ее взглядом, поспешно удаляется, бросив на прощанье «arrivederci bellissima». Его слова отзываются в ушах Жюльетты победным маршем. Bellissima! Стоило приехать сюда, чтобы услышать это адресованное лично ей «bellissima»!

— Чудная водичка! — восклицает Пьер, клацая зубами. — Ты встретила знакомого?

— Нет. Возьми-ка полотенце, простудишься.

— А чего хотел тип, который сбежал, увидев меня?

— Ах, этот… Не знаю, он не говорит по-французски.

— Все ясно. Наверное, жиголо. Принял тебя за богатую вдову. Ну что, идем обедать?

Ты увлеклась, бедная моя Жюльетта! Это единственное разумное объяснение. В твоем возрасте не пристало изображать королеву пляжа! Но зачем же так грубо возвращать меня к реальности? Никто не имеет права мешать мне мечтать. Bellissima — это обо мне и только обо мне.

В обеденном зале «Гранд-Отеля» Пьер и Жюльетта сидят за слишком широким для влюбленных столом. Помпезный декор вынуждает держать спину прямо, и снять туфли Жюльетта тоже не осмеливается. Распухшие ноги горят, сердце стынет от этого места, созданного для людей, презирающих таких, как она, маленьких и беззащитных. Официант смотрит без улыбки: он понимает всю неуместность ее присутствия под хрустальными люстрами.

— Тебе нравится?

Когда Пьер вот так ее о чем-нибудь спрашивает, нужно восторгаться.

— О да! Высший класс.

По тому, как хмурится Пьер, Жюльетта понимает, что дала неверный ответ.

— Если не возражаешь, я сделаю заказ. Ты ведь знаешь, в винах я разбираюсь.

А разве у меня есть выбор? Пусть берет что хочет, от всех этих тарабарских названий я потеряла аппетит. Тут даже крошку на скатерть незаметно не уронишь — сразу кто-нибудь подбегает с метелкой и наводит порядок, глядя поверх твоей головы. Неужели трудно дождаться, когда мы уйдем? Берегись, Жюльетта! Нельзя скомпрометировать Пьера, ты ведь умеешь себя вести. Врожденное благородство — так говорила мама.

— Рад, что тебе здесь нравится, — говорит Пьер, принимаясь за еду. — Я не был тут со дня последней годовщины своей свадьбы. Мы и венчание праздновали в этом зале. Флора так захотела. Теща с тестем сняли для нас апартаменты Томаса Манна — самый красивый номер, с видом на море. Я покажу тебе его окна, когда выйдем.

Может, он и про первую брачную ночь мне расскажет? Ностальгию нужно держать при себе, как плохое настроение. В Бель-Иле я не потащила его на поле, где состоялась «блинная вечеринка» по случаю нашей с Луи свадьбы! Да я бы его и не нашла, столько домов там понастроили. Мы удовольствовались складными столами и стульями — ресторан нам был не по карману. Сами понимаете, брачную ночь тоже пришлось провести не в помпезном номере венецианского отеля.

— Мы каждый год приезжали сюда праздновать. Заказывали один и тот же столик, одни и те же блюда — те, что я взял сегодня. Я впервые здесь без нее. С тобой, — заключает он, беря Жюльетту за руку.

— Ты прав, это лучше, чем ничего.

Пьер не замечает иронии в голосе Жюльетты, она ей не свойственна. Жюльетта внезапно стала ревнивой, осознав себя «вторым составом». Я согреваю его старость, как теплое одеяло, я для него — не более чем компаньонка. Беря меня за руку, он думает о другой, умершей, у которой было сказочно прекрасное тело и манеры принцессы. На ее фоне я выгляжу такой незначительной, что он наверняка даже не чувствует себя неверным мужем.

Жюльетта намеренно причиняет себе боль, каждая ее мысль подобна удару хлыста по измученному сердцу, но она продолжает раскручивать зловещую карусель мрачных образов — как подросток, который безжалостно давит угри, а потом завороженно разглядывает изуродованное лицо.

Взгляд Пьера обращен внутрь себя. Он больше не видит Жюльетту, но продолжает говорить с ней, ему необходимо, чтобы кто-нибудь разделил его сладкие воспоминания о былой неотразимости.

Дохлая рыбина гипнотизирует Жюльетту со дна тарелки.

— Почему ты не ешь?

— От чего она умерла? Странно, что мы никогда об этом не говорили.

— Вечно ты отвечаешь вопросом на вопрос.

— А ты вообще никогда не отвечаешь на мои вопросы. Так от чего она умерла?

— Она не умерла. То есть умерла, но… не в медицинском смысле этого слова. Она умерла для меня в тот день, когда ушла.

— Мог бы меня просветить. Я считала тебя вдовцом.

— Я никогда не говорил ничего подобного. Да и вообще, какая разница?

Он решил, что умолчать — не значит солгать. Но главное… да, теперь я вижу — он любил эту женщину, хоть и утверждает обратное. Возможно, все еще ее любит и надеется, что она вернется. Я считала его сильным, а он оказался брошенным мужем, страдальцем. Мне достались объедки — то, от чего отказалась Флора. Лучшие годы жизни Пьер провел не со мной.

Официант убирает со стола, вопросительно косясь на тарелку Жюльетты: она даже не прикоснулась к изысканной еде. Интересно, у новобрачной аппетит был лучше? Жюльетта готова поспорить, что на десерт им подадут кусок свадебного пирога, испеченного по старинному и тщательно охраняемому рецепту. У нее сжимается желудок. Боже, только бы меня не вырвало на эту роскошную белоснежную скатерть! Ну зачем он мне рассказал? К чему эти бессмысленные страдания?

Было бы хорошо, чтобы в эту самую минуту кто-нибудь по-дружески напомнил Жюльетте, как она отреагировала, увидев Пьера на пляже в плавках. Ревность — разрушительное чувство, но та же ревность до небес превозносит достоинства человека, если он может от нас ускользнуть или если — еще того проще — его желала другая женщина. Великие соблазнители хорошо это знают: ощущение «упущенной выгоды» и сомнения привязывают женщину куда сильнее доверия и удовлетворенности.