Тюлень - Агагельды Алланазаров

Теперь уже Берте все стало ясно. Собственно, ничего непонятного не осталось. Ревность, соперничество, унижение… подхватили Умман и разбудили в ней доселе с трудом скрываемую жестокую мстительность.

Не оставалось никаких сомнений в том, что Умман без тени сожаления у топит Берту в море. Никогда еще она не была так страшна в своем гневе, глаза ее готовы были выскочить из орбит.

Чем больше стояла Берта в воде, тем больше теряла сил. Она понимала, если нырнет еще раз, вряд ли у нее хватит сил вынырнуть, поэтому стала плакать и умолять:

— Если хочешь, я уйду… уйду без оглядки, только не топи меня. Я ведь ношу под сердцем еще одного ребенка…

— Смотри, если ты не сдержишь слова, я расправлюсь с тобой без капли сожаления…

— Нет, я уйду, уйду навсегда. Проводи меня. Проводи, и я уйду!

Испуганная насмерть Берта плакала и просила пощады, она готова была на все, лишь бы спасти своего еще не родившегося ребенка. Умман поверила ей.

Когда с наступлением темноты лодка прибилась к берегу, промокшая насквозь Берта, сжавшись от страха в комочек, сидела в одном ее конце, укрывшись рыболовецкой сетью, которая так и не была использована по назначению.

Оставив ее в укромном месте на берегу, Умман поспешила в сельсовет. Ширван все еще сидел на своем рабочем месте, был занят каким-то делом. Увидев на пороге племянницу, подумал, что она, уходя с работы вечером, вероятно, что-то забыла и вот теперь вернулась за этим. Умман с порога попросила дядю написать своему знакомому Алибеку ага, работавшему в Красноводском порту, записку: “Постарайся помочь этому человеку!”. Когда дядя спросил, зачем ей такая записка, она сказала, что какая-то ее знакомая потеряла в городе документы и не может уехать в Баку, а она обещала ей помочь, сказав, что там работает ее дядя, который сможет выручить ее. По словам Умман, сейчас эта знакомая срочно приплыла сюда на каком-то судне и сидит у нее дома, ждет этого письма, она напомнила дяде, как важно на этом письме поставить печать. Стараясь не показывать своего волнения, говорила она сбивчиво, маловразумительно. Потом она и сама что-то торопливо написала, велела дяде поставить печать и быстро ушла. Ширван видел, как она мчится к морю, и глядя ей вслед, думал: “У этой бесстыжей никакого страха нет, смотри, как она носится среди ночи”.

Когда две молодые женщины ушли в море и вовремя не вернулись домой, первыми в ауле заволновалась их близкая родня. В такие мину ты в голову не приходит ничего хорошего, наверняка случилось непоправимое, в противном случае они уже давно должны были быть дома.

Отага вместе с матерью Умман и еще несколькими односельчанками стояли у моря, вглядываясь в темную даль. У некоторых еще теплилась крохотная надежда: а вдруг они сейчас откуда-нибудь появятся? В эти мину ты никому и в голову не могло придти, что Умман решила расправиться с Бертой, поэтому и затеяла всю эту страшную игру.

Да ничего иного и думать не могли люди, ведь все они знали, что Умман и Берта так дружны, что их водой не разольешь, разве тогда мог хоть кто-нибудь подумать, что эта дружба примет такой оборот. И сейчас переживавшие на берегу люди говорили: “Что бы ни случилось, они обе пострадали, если вдруг и покажутся откуда-то, то покажутся вдвоем”.

На следующее утро, как только рассвело и стали видны очертания моря, несколько сельских жителей отправились на поиски пропавших, они сели в свои лодки и спешно поплыли к тем местам, где обычно ставились сети. Лишь к полудню вернулись они на берег и принесли с собой одну туфлю Берты, попавшую в чьи-то сети. В этих красивых туфлях она приехала сюда со своей родины.

В тот же день судно островного аула, отправленное в Красноводск для сообщения о случившемся на работу Балкана, возвращаясь обратно, издалека заметило болтающуюся в море лодку без людей. Когда же они приблизились к ней, подумав, что она отвязалась и уплыла в море, и решили отбуксировать ее назад, то увидели лежащую на ее дне совершенно выбившуюся из сил Умман.

Умман привезли в аул, отпоили ее чаем и когда она пришла в себя, стали расспрашивать о случившемся. Заливаясь слезами, девушка на все вопросы отвечала односложно.

— А где невестка Отаги?

— Ночью лодка зацепилась за корягу и дала крен. — А что случилось с Бертой?

— Она у тонула. Я не смогла ее спасти…

Сельские жители стали вспоминать, что через три дня у топленник, когда лопается его желчный пузырь, всплывает наверх. Потом они еще несколько дней искали в море Берту. Но все их поиски оказались безрезультатными. Ни через три, ни через десять дней, ни через двадцать так никто и не увидел трупа Берты. Вернувшись с рейса, Балкан еще несколько дней мотался по морю в поисках своей любимой.

Когда он вернулся, Умман, уже несколько дней ничего не евшая и не пившая и окаменевшая от горя, увидев его, закрыла лицо руками и зарыдала в голос: “Вай, опозорилась я!”, но посмотреть прямо в глаза Балкану не отважилась.

Балкан поверил словам Умман, потому что и сам знал, что в море всякое случается, и человеку неопытному, как Берта, непросто справиться с ситуацией, когда переворачивается лодка. Он долго горевал и носил по Берте траур. А его мать Отага, прижимая к сердцу осиротевшего внука, плакала: “Хоть она и немка, но невесткой была замечательной, не хуже туркменок. Вах, она ведь унесла с собой и еще не родившегося ребенка…”

Постепенно потрясшая всех история с у тонувшей беременной немкой стала забываться. В один из таких дней Ширван ага оказался в Красноводске и встретил там своего знакомого Алибека ага. Старые друзья обрадовались встрече. И тогда Алибек ага сказал: “Брат, я ведь выполнил ту твою просьбу!”. Ширван никак не мог вспомнить, о чем же он просил друга, и сам этому удивлялся. И все же подумав немного, вспомнил о том письме, которое дал племяннице.

— Посадил на паром. И денег немного дал. Назвал ей адреса знакомых, которые помогут ей, когда она попадет в Баку…

А когда Алибек ага сказал: “Хоть она и русская женщина, свой язык не очень-то хорошо знает, и имя у нее какое-то странное, не то Герта, не то Берта, на имена армянок похоже, к тому же она оказалась беременна, посмотришь на нее и жалко становится”, Ширван сразу же понял, о ком речь. Вну три у него все закипело от ярости. Отсчитав тридцадки, он с избытком вернул Алибеку ага деньги, которые тот дал женщине, поблагодарил его за оказанную помощь. После чего спешно распрощался с ним, словно боялся, что если он задержится, кто-то может раскрыть эту тайну.

В те дни, когда Ширван вернулся из Красноводска, Умман после выхода замуж за Балкана только что стала ходить на работу. Просидев несколько дней на мягкой подстилке в доме Отаги в качестве гелин, она не выходила на улицу, не видела солнца, поэтому была бледна, как женщина после только что прошедших трудных родов.

Не заходя домой, Ширван сразу же отправился на работу, увидев сидящую там Умман, резко захлопнул дверь и запер ее изнутри. Затем, скрежеща зубами, вцепился руками в глотку Умман.

— Нет, тебя не моя сестра родила. Тебя вообще не женщина родила! Да разве нормальному человеку могло придти в голову то, что ты натворила? Не зря говорили, что у тебя есть кто-то в Хиве, кто торгует людьми. Видно, и ты пошла в этого старого хищника! — кричал он, себя не помня. Ему хотелось придушить племянницу, которая пыталась вырваться из его сильных рук. Потом он заставил ее во всех подробностях рассказать о случившемся.

Ширван хотел тогда немедленно рассказать обо всем людям. Потом подумал и понял, что вся эта история и для него самого может кончиться тюрьмой, ведь это он просил Алибека ага помочь и написал письмо. Как начнут прокуроры раскручивать эту историю, иди потом, отмойся. А как после этого смотреть в глаза Балкану и другим людям? Понятно ведь, что он не сможет жить с таким клеймом. Все эти мысли и заставили тогда Ширвана отказаться от своего намерения придать эту историю огласке.

Вот так Ширван и Умман, дядя и племянница, стали сообщниками и вынуждены были до конца дней носить в душе этот тяжкий грех, мучаться и хранить страшную тайну.

Спрятав лицо за черным покрывалом ночи, Ширван, не поднимая головы, все говорил и говорил до хрипоты, временами делая глоток чая из стоящей рядом пиалы, говорил, пытаясь унять волнение, и все разматывал и разматывал клубок тайны того далекого происшествия.

Пару раз Балкан приподнимался с места и произносил: “Почему же так?..”, но Ширван останавливал его: “Погоди, Балкан, дай договорить, я слишком долго ждал этого момента”. Отмахиваясь руками, он предупреждал все вопросы старика.

Но потом Балкан и не пытался что-то сказать, потому что и без того все очень скоро стало понятным. Тяжелые чувства, охватившие старика от рассказанной Ширваном неожиданной истории, не давали ему слова вымолвить, его душили слезы. Старый Балкан сидел на постели и, стиснув зубы, слушал собеседника и не верил ушам своим.