Тюлень - Агагельды Алланазаров

Старики расположились друг против друга на специально для них положенных корпечах — тоненьких матрасиках, они сидели за расстеленным сачаком и вспоминали былое.

Внук Ширвана Бакы время от времени доливал водку из открытой бутылки в початые рюмки стариков, угощая их поданными помимо плова вареной курицей, жареной рыбой, сам же сидел молча, не вмешиваясь в их разговоры, улыбка не сходила с его лица, когда он обслуживал их.

Иногда он ножом брал икру из до краев наполненной большой пиалы, намазывал на мягкую лепешку и почтительно пододвигал бутерброды старикам: “А ну, попробуйте-ка и это, не изменился ли ее вкус?”, по-своему с удовольствием поддерживал компанию. Мальчишке лет десяти-двенадцати, которой сновал между ними, то унося, то что-то принося, он поручал доставить то, что было нужно старикам.

До поздней ночи старики все говорили и говорили, им было что вспомнить, и не все еще было переговорено, воспоминания, цепляясь друг за друга, порождали все новые и новые. Давно уже настало время сна, глаза слипались, надо было ложиться. Мальчишка, который обслуживал их, давно не появлялся, видать, досматривал десятый сон.

Бакы прошел в соседнюю комнату, принес оттуда постели, бросил их на пол и застелил белыми простынями. Поняв, что на этом беседа стариков не кончится, что они продолжат ее лежа в постели, он убрал со скатерти все, что посчитал лишним, и унес на кухню, кое-что убрал в холодильник, после чего по-новому разложил перед стариками сачак в уменьшенном виде, так, чтобы им было удобно дотягиваться до него. Оставил на сачаке чай и пиалы, стаканы и воду, которые могли понадобиться старикам ночью, придвинул его поближе к ним.

Прежде чем уйти в свою комнату, Бакы решил еще раз вернуться к разговору о тюленях, чтобы старик мог спать и не беспокоиться, он напомнил:

— Дядя, вы спокойно отдыхайте, давайте, доживем до утра, если тюлень может вылечить нашу биби, мы добудем его, даже если они все в Иран уплыли. Я уже и ребят известил, завтра утром мы выходим в море. Если потребуется, обзвоню и соседние села и всех на ноги подниму.

После его ухода старики по привычке обмотали головы платками, сняли с себя лишнюю одежду, выключили свет и легли. После этого висевший на стене яркий ковер стал похож на натяну тую на стене прямоугольную черную кошму. Откуда-то издалека донесся хриплый бас гудка теплохода, проходящего мимо одного из островов.

После довольно длительного молчания Ширван осторожно спросил: “Зять, ты очень хочешь спать?”, при этом в голосе его прозвучали тревожные нотки.

— Да пора бы уже, время-то позднее… — спросонья ответил уже засыпавший старик, давая понять, что он был бы не прочь, чтобы свой разговор Ширван перенес на утро.

— Так-то оно так… — несколько недовольно, но вместе с тем встревоженно произнес Ширван. Было ясно, что ему не терпится поговорить о том, что так беспокоит его, и он не хотел бы откладывать этот разговор до у тра. По тону своего собеседника Балкан понял, что если его сейчас не выслушать, он очень сильно расстроится. Хотя сам он уже разделся и поудобнее устроился в постели, а одежду аккуратно сложил рядом с собою на случай, если ночью вдруг понадобится выйти по нужде.

Старому Балкану ничего не было известно, а вот Ширван очень долго ждал этого момента. Пару лет назад он даже посылал к нему внука с поручением, просил зятя навестить его. Тот ответил, что при первом же удобном случае приедет к ним, однако так и не появился. Тогда, получив приглашение Ширвана, старик подумал, что ему опять пришла в голову какая-то мысль и он хочет сделать его своим единомышленником, даже отругал его заочно: “Тебе, старому, делать больше нечего, только и осталось письма рассылать во все концы, да голову людям морочить, больше ты ни на что не способен!” Он вспомнил, как пять-шесть лет тому назад Ширван-сельсовет забросал письмами Ашхабад и Москву, чтобы верну ть своему островному аулу историческое значение, он писал о том, что на этом острове прибывшими в Туркменистан русскими была построена первая стоянка судов.

Помнится, он тогда и старого Балкана заставил поставить свою подпись под своими письмами, объясняя это так: “Зять, ты участник войны, к тому же житель нашего села, к слову ветеранов войны сейчас в стране прислушиваются”.

А потом начались беспокойные дни, полные забот и тревоги о состоянии здоровья Умман мама. И если бы не необходимость найти тюленя, Балкан не скоро собрался бы в родное село, во всяком случае, в планах у него такой поездки не было.

Неожиданное появление Балкана, который будто с неба свалился, было на руку Ширвану, наконец-то исполнилась его мечта повидать родственника. Он понимал, что более удобного случая у него уже не будет, поэтому хотел именно сейчас выговориться и освободиться от того, что холодным черным камнем лежало у него на душе и мучало все эти годы. Он не должен упустить этот момент.

— Балкан, у меня к тебе есть и еще один очень важный разговор… Мы уже перезревшее зерно, Азраил в любой момент может прийти за нами и позвать за собой… Ты так долго не появлялся, что я уж запереживал: “Господи, неужели я так и унесу в могилу свой тяжкий грех?”… Я даже хотел написать об этом, думал, прочтешь после моей смерти обо всем узнаешь… Но раз ты своими ногами пришел сюда, придется тебе, зять, выслушать меня, — на сей раз хрипловатый голос Ширвана был более решительным, в нем чувствовалась боль.

Ожидавший какого-то обычного сообщения, старый Балкан произнес: “Говори, Ширван ага, что хотел сказать”, — при этом подумал: “Как бы не уснуть во время его разговора”.

По тому, как начал говорить Ширван, стало ясно, что разговор будет долгим. После этого Балкан подвинул к себе пару подушек, лежащих в изголовье постели, оперся на них локтями и приготовился слушать.

Видя, что собеседник готов его выслушать, Ширван заговорил несвойственным ему тихим голосом, словно опасаясь, что его могут подслушать. Совершенно неожиданно он начал разматывать запутанный клубок невероятно дикой истории.

Во время той встречи Балкана с Умман ничего особенного не произошло, разве что девушка взглядом дала понять, как он нравится ей, тем не менее она стала считать его своим и пока он был на войне, тайком от других поглядывала на дорогу, ждала его возвращения.

Каждый раз, когда от Балкана приходило письмо, Умман сама забирала его с почты, находившейся рядом с сельсоветом, и радостно несла его к ним домой. Зачастую она сама и читала матери Балкана его письма. Перед самой войной опять был изменен без конца меняющийся туркменский алфавит. Мать Балкана Отага, как и все другие привыкшая к прежнему письму, не очень-то умела читать на новом алфавите. Таким образом, у Умман каждый раз появлялась возможность подольше задерживаться в доме, о котором она мечтала.

В те дни Отага, видя, как старается девушка, радовалась и тешила себя надеждой: “Неспроста ты, девица, так тянешься ко мне, наверняка ты тайком переписываешься с Балкан джаном”. В мечтах она уже видела Умман своей невесткой, представляла, как, одетую в шелка, вводит ее в свой дом. Собственно, никаких догадок и не надо было, они еще и встречаться-то не начали, а аул уже давно поженил их. А если кто-то собирался идти к родителям Умман сватать ее, другой тотчас же отговаривал: “Не стоит к ним ходить, она, похоже, переписывается с сыном Отаги”. Хотя и без того мать Умман отваживала всех, говоря, что дочь не желает идти замуж. Из этого аул сделал вывод: “Конечно, как она может идти за другого, когда этот шустрый сын Отаги Балкан, вырядившись в матросскую одежду, наверняка охмурил ее и где-нибудь в укромном местечке лишил невинности…”

Когда Балкан вернулся домой с женой и ребенком, это стало ударом для Умман, она задыхалась от обиды и негодования и чувствовала себя так, словно вокруг ее шеи неожиданно обвилась змея. Хотя она и старалась не подавать виду, в те дни сильно похудела, была бледной, как после тяжелой болезни.

Ей очень хотелось видеть Балкана, с которым в мыслях своих встречалась и была счастлива, строила планы на будущее, но ее удерживал страх быть разоблаченной, она боялась, что люди могут догадаться о ее чувствах, поэтому несколько раз откладывала свой поход в этот дом, чтобы поздравить его с возвращением. В те дни и Ширван видел, как мучается и страдает его племянница, как сидит, отрешенная, уставившись в одну точку. Ему было искренне жаль племянницу. Чтобы хоть как-то отвлечь девушку от тяжелых мыслей, он нагружал ее все новыми и новыми поручениями, например, возложил на нее обязанности по распространению заема, заставлял делать отметки в чайной тетради…

А потом как-то совершенно неожиданно началась ее дружба с Бертой, ничего не подозревавшей о тайной любви Умман к Балкану. То они вдвоем выходят из магазина, а на руках у Умман сынишка Балкана. А то вдруг сама Берта, ведя малыша за руку, идет в гости к Умман, а та, еще издали заприметив их, выбегает навстречу, хватает ребенка и начинает осыпать его поцелуями.