Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лада Лузина

— А если, она твоя бабушка? — высказал лихую мысль Красавицкий.

— Ахматова — моя бабушка? — Маша аж засмеялась от смелости его размышлизмов.

— А откуда ты знаешь? — Мир сел к ее ногам. — Не твоя — так Катина, Дашина, — (поминая их, он поморщился). — Не родная — двоюродная бабка, троюродная! У нее были братья и сестры?

— Не помню… — Ковалева поискала глазами торбу с журналом, прихваченным из квартиры на улице Анны Ахматовой.

Торба нашлась.

— А потом, она ж не из Киева. Ахматова жила здесь какое-то недолгое время. Она из Питера.

— Здрасьте, приехали! — иронично выпалил Мир. — Она из Одессы. Одесситка, с Большого фонтана! У нас там дача, на 10-ой станции. А Ахматова родилась на 13-ой. Там и барельеф ее висит. Моя мать туда розочки носит, изображает интеллектуалку…

— На 13-ой? — ум зацепился за «чертову дюжину». — Какой еще станции?

— Большого фонтана. «Фонтан черемухой покрылся… наш Костя, кажется, влюбился», — пропел Красавицкий немеркнущий хит про «Костю-моряка».

— Ну, то Одесса, — заупрямилась Киевица. — А то Киев.

Журнал лежал в торбе в соседстве с конспектом Кылыны.

Маша уселась на ковер рядом с Миром, и распахнула белый переплет «Ренессанса».

«Мать Анны Андреевны, Инна Эразмовна, была дочерью Эразма Ивановича Стогова, который служил в канцелярии киевского генерал-губернатора Д.Г. Бибикова и содействовал благоустройству города»,

— преподнес ей новость журнал.

— Вот те раз, — удивленно сказала она.

— Так все-таки частично из Киева! По маме! — развеселился Красавицкий. — Эх, Маша, Маша, зря ты у нас в институте отличница!

— Я просто поэзию не очень люблю, — оправдалась та. — Я все помню. Ахматова жила на улице Меринга…, на улице… Еще помню, что «Киев не оказала на ее творчество никакого влияния», — процитировала студентка продиктованный педагогом конспект.

— А братья и сестры у ней имеются? — поторопил ее Красавицкий.

— «…в Киеве, — погрузилась Маша в статью, — Анна впервые побывала в пятилетнем возрасте. Всю зиму 1894-1895 года, семья Горенко прожила в гостинице «над Бессарабским рынком».

— Рядом с Бессарабкой стояла гостиница «Националь». Там где сейчас кинотеатр… — перевел запись однокурсник-историк.

— «…за эти месяцы, проведенные в Киеве, в их семье произошло несколько событий: здесь родилась младшая сестра Ия».

— То есть, ее родная сестра — киевлянка! Прошу занести это в протокол, на случай, если она твоя бабушка, — обрадовался Мирослав.

— «Ия была самой красивой в семье».

— Она точно твоя бабушка! — сказал он.

— Нет, — сказала Маша, пропустив еще пару строк. — Ия не могла быть моей бабушкой. Она умерла бездетной. В 1922 году, на Украине, от туберкулеза и голода. А в 1914 Ахматова предсказала ее смерть в стихотворении «Моей сестре». В… году она предсказала смерть своего мужа Гумилева. Она посвятила ему стихи «Пришли и сказали: умер твой брат».

— Вот видишь?

— Что я должна видеть?

Маша Ковалева видела текст, отпечатанный на дешевой бумаге.

Историю, подаренную повесившейся поэтессе, журналом, который вполне мог быть осужден как соучастник по статье «доведение до самоубийства».

«В Царский Сад с его пышными клумбами водила бонна детей семьи Горенко.

В верхней части парка, как написала в своих записях Анна Ахматова, с ней произошло другое событие, которое можно считать судьбоносным: она нашла булавку в виде лиры, и бонна сказала ей:

«Это значит ты будешь поэтом»

— вот и все.

Славная история — вполне пригодная для первой звонкой строки звездной биографии первой поэтессы России, прямой «наследницы» завоевателя Чингисхана.

Вот только притягивает глаза, как магнит…

Оторвав взгляд от строк, Маша испытала дивное чувство, словно только что разлюбила — сожаления и пустоты.

Ей отчаянно захотелось туда — «в Царский сад, с его пышными клумбами».

Нет, права Вероника — слова завораживают, — литература и ведовство мазаны одним миром.

— Привет киса, — другой Мир — Красавицкий повстречался взглядом с белою кошкой.

Вернувшаяся из путешествия по карнизам, Белладонна вывернула из-за балконной двери. Вслед за ней объявилась и Пуфик. Сделав пару шагов, кошка лениво повалились мешком на ковер, вытянула лапы и умиротворенно зажмурилась.

— Мерд вояж, — прокартавила она.

— Ладно, допустим, — недовольно сказала Маша. — Допустим, все поэтессы — латентные ведьмы. Писатели — латентные колдуны. Гадуницы и чароплеты. Они предсказывают будущее и зачаровывают нас словами. Допустим, Ахматова родилась на Украине, а ее сестра — в Киеве. Допустим, в порядке исключения, Ахматова не соврала. Даже если она Анна нашла в Киеве Лиру, что нам это дает? Скорее всего, Киев просто подал ей знак, направил ее на путь, как направлял в свое время и нас. Лира-знак — логично… Лира-талисман — ерунда. Лира — не наша символика.

— Ага, наша — это трезубец, — поддел ее Красавицкий.

Он выудил из чемодана красный платок, исколотый значками.

В числе прочих фигурок была там и стандартная лира, — крохотная, голубая, с надписью «Киев. Фестиваль поэзии-82».

— Когда-то, — раздумчиво протянул однокурсник, разглядывая «поэзию», — я увлекался символикой. Не помню, что значит лира. Но помню, что не только поэзию….

— Семиструнная лира, — отчеканила Маша, — олицетворяет числовую гармонию, лежащую в основе вселенной. Четырехструнная, — олицетворяет огонь, воздух, воду и землю. Четыре стихии, с помощью которых ведьмы и колдуны…

— Ведьмы! — крикнул Мир. — Ведьмы!

— Возможно… — Маша, со вздохом, вынула значок из рук Красавицкого (чересчур довольного своим выкриком).

Взглянула на Весы. Потом на часы.

(До послезавтра оставалось 36 часов 15 минут!)

И завершила:

— …а возможно, мы занимаемся сейчас ерундой, в то время как Городу угрожает опасность.

— Стоп, — прикрикнул на нее Мирослав. — Не смей впадать в отчаяние. Ты выбита из колеи. Ты ждешь ребенка. Тебя прогнали из дома. Тебя пугают судом. Тебе трудно сосредоточиться. Но ты должна забыть про все это, и помнить о главном… Почему покосились ваши весы?

— Потому что Город в опасности, — дала ответ Киевица.

— Кто зажег вам на небе красный огонь?

— Наш Город. Киев…

— Он в опасности, он просит о помощи. И он же подал вам знак, как ему помочь. Ты можешь сомневаться в себе, во мне, в своих подругах-стервах. Но, как ты можешь сомневаться в Нем? Город сам направляет тебя…

Он говорил почти то же самое, что сказала бы Маша, будь ее напарником не Мир Красовицкий, а Даша Чуб.