Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лада Лузина

Лузина Лада

Киевские ведьмы. Выстрел в опере

— Мама, а когда я вырасту, я смогу купить Мариинский дворец?

— Ты сможешь просто забрать его себе.

— А я смогу летать?

— Да, доченька, сколько угодно…

— А когда я стану такой, как ты?

У ее мамы были золотые волосы, а глаза голубые и ясные, как камешки на дне ручья. Ее мама могла совершенно все. Даже отвечать на вопросы дочери, одновременно чертя что-то важное и взрослое в большой бухгалтерской тетради.

Только теперь она не ответила.

Ровная строка под ее рукой оборвалась… Мама недоверчиво нахмурилась, закусила нижнюю губу и медленно, отрицательно покачала головой. А секунду спустя, вырвала из тетради последний лист и скомкала его в шар.

— Мама что ты делаешь? — спросила дочь.

— Ничего. — Мама не глядела на нее. Она глядела на шар. — Что ты спрашивала, милая?

— А когда я стану такой, как ты?

— Скоро. — Мамин голос прозвучал странно. — Очень скоро. — Шар полетел в корзину для бумаг.

— Мама, — удивленно вскрикнула дочь, — у нас тетя!

Мать обернулась. В дверном проеме стояла незнакомая девушка.

— Мама… — плачуще произнесла гостья.

— Это моя мама! — возмутилась дочь. — У нее нет других девочек!

— Не бойся... Тетя шутит, — утешила ее золотоволосая мама. — Что-то произошло? — Она исподлобья смотрела на гостью.

— Я очень прошу тебя... Очень тебя прошу… — попросила та, запинаясь. — Сделай так, чтобы Трех не было.

— Ты пришла ко мне за этим?

— Да.

— Значит?

— Да. Ты умерла! Ты умерла, ма!

Женщина остановила ее поднятым пальцем. Помедлив, вытащила из корзины измятый листок. Аккуратно разгладила его. Перечитала.

И отрицательно покачала головой.

— Мне очень жаль, — сказала она, — очень жаль, дорогая.

Глава первая, в которой случается невозможное

«То ль дело Киев! Что за край!

Валятся сами в рот галушки,

Вином — хоть пару поддавай,

А молодицы-молодушки!

Ей-ей, не жаль отдать души

За взгляд красотки чернобривой.

Одним, одним не хороши…» -

«А чем же? расскажи служивый».

…Разделась донага; потом

Из склянки три раза хлебнула,

И вдруг на венике верхом

Взвилась в трубу — и улизнула.

В ясный июльский день по аллее Гимназистов, разрезающей пополам бывший Бибиковский бульвар, шла чудаковатая рыжая барышня.

Чудаковатым был ее взгляд — то затравленно прыгающий, трусливо исследуя идущих навстречу (при чем вальяжно-летние мужчины отчего-то не интересовали барышню вовсе, а вот дамы, вне зависимости от возраста, подвергались немедленному облучению серо-зеленых глаз), то горделиво прорисовывающий фасады левосторонних зданий с любовью хозяйки, готовящей мир к капитальному ремонту.

Рыжая деловито ощупала взором изумрудный дом-«шкатулку» — единственный в Киеве, украшенный лепниной из фарфора.

Мысленно дорисовала недостающую башню к фасаду дома 18-ть — бывшей 2-й гимназии, где учился в приготовительном классе Миша Булгаков, и служил в должности регента хора его родной дядя Булгаков С. И.

Положила руку на грудь, где, на шнурке, под рубашкой, висел не крест, а диковинный ключ от первого 13-того дома…

А шагов десять спустя, повела себя и вовсе чудно.

Резко остановилась, и на ее круглом лице объявилось симптоматичное выражение, случающееся у особей женского пола, внезапно и не запланировано встретивших на пути главного мужчину своей жизни, — который уже бросил их болезненно и навсегда.

Вот только никаких мужчин на пути рыжей не наблюдалось.

За низкой оградой аллеи, сияя семью золотыми и сине-звездчатыми куполами, стоял Самый Прекрасный в мире Владимирский собор!

Рыжая впилась в него отчаянно страдающими взглядом.

Но на том чудеса не закончились.

Аккурат, в это самое время в начале аллеи появился еще один женский экземпляр — длинноногий, надменно-красивый и по июльскому полуголый. Экземпляр сопровождал мужчина, глядевший на обнаженное, перечеркнутое узкой полоской бретельки плечо своей спутницы так, словно жаждал откусить от него хоть кусочек.

— Я тебе сто раз говорила, это был обычный девичник! И если ты будешь вести себя, как идиот… — раздраженно отчитывала сопроводителя девушка, не взирая ни на его обожание, ни на него самого.

И поперхнулась, увидев рыжую.

— Аллочка, ну пойми… — заныл парень.

И замолчал.

Позабыв про воспитуемого мужчину, длинноногая направилась в сторону рыжеволосой. Подошла к ней мелкими, робкими шажками, посмотрела с ничем не объяснимым восторгом на ее двадцатилетней давности полосатую мужскую рубаху, израненные дырами дешевые джинсы, и вдруг переломилась пред той пополам в непонятном и низком поклоне:

— Слава вам, Ясная Киевица! — пролепетала она, исполненным преклонения голосом.

Рыжая вздрогнула.

Оглянулась.

Глубоко и нервно засунула руки в карманы измученных джинсов, и, буркнув невнятное «здрасьте», позорно помчалась прочь.

— Кто это такая? — мужчина стоял за спиной своей девушки, потрясенно косясь в сторону убегающей замарашки. — Вид у нее бомжовый…

— Молчи! — зло шикнула девушка. И злость ее адресовалась вопрошающему, его реплике, увиденной им не лестной для нее мизансцены, уважительно обминая рыжеволосую. — Ты не знаешь, кто она. Ты живешь в Ее Городе!

*****

— Итак, …на повестке дня у нас три вопроса. Первый: можем ли нам колдовать для собственной надобности.

Выговорившая эти казенные слова черноволосая дама, застыла в раме балконных дверей, распахнутых в солнечный, шелестящий листвой Ярославов Вал.

Внизу, по улице, в русле которой пролегал в ХI веке высокий вал, построенный князем Ярославом Мудрым, желавшем защищать свой стольный Град от врагов, шествовали неспешные киевляне, — нимало не задумывающиеся ни о происхождении названия улицы, ни о том, кто живет в коралловой башне дома-замка на Яр Валу №1.

В Башне же обитали шестеро.

Вылизанная (собственным языком) белоснежнейшая кошка Белладонна, сидевшая на полу в двух шагах от казенной дамы и вполне серьезно взирающая на говорившую. Громадный и исхудавший черный кот Бегемот, с разбойничьей мордой и надорванным левым ухом, умостившийся поодаль, презрительно повернувшись к честной компании задом. И круглая рыжая кошатина по имени Изида Пуфик, возлежавшая в виде раскормленной горжетки на шее улыбающейся, смешливой девицы.